нимавшие пыль.
     Граф остановил коня перед крыльцом, ведущим в терем. Там стояла кастелянша Дуода со свитой и молодой женой лорда Жоффрея, Альдегундой, чья беременность была уже заметна. Как только граф спешился, Лэклинг выбежал вперед, подбежал к графу и, переминаясь с ноги на ногу, стал ждать, пока тот передаст поводья капитану и пойдет поприветствовать женщин. Капитан глянул на Лэклинга отсутствующим взглядом и кивком разрешил пойти рядом, пока он вел лошадь в конюшню.
     Вдруг все лошади во дворе повернули головы и заржали. Один из священников был сброшен с коня, а лорд Жоффрей выругался и с трудом пришпорил свою лошадь. Только лошадь графа, рядом с которой был Лэклинг, осталась спокойной. Ужас пронизал воздух, раздался лай и отвратительное рычание. Граф Лавастин оставил женщин и торопливо сбежал по ступенькам.
     В распахнутые ворота въезжала телега, запряженная четырьмя волами. Впереди шел коренастый человек. Он вел быков, стараясь при этом держаться подальше от того, что было на телеге. Шестеро псов рвались с цепей в сторону солдат и зрителей, которые закричали от испуга, а некоторые даже подались назад. Но псы снова и снова с тявканьем и злобным лаем безуспешно пытались порвать толстые цепи, которыми их приковали к телеге. На ней возвышался крест из тяжелых древесных брусьев. К кресту был прикован... Не человек.
     Как и все, Алан подался назад, увидев пленника страшнее, чем дикие псы. Вождь народа Эйка. Байки Фелла о драконьем сердце и его проклятии казались близкими к истине.
     Алан видел этих созданий раньше: раскрашенные уроды, лишь частично похожие на людей, убившие несчастного добряка Гиллеса и всю братию Монастыря-на-Драконьем-Хвосте. Яркие цветные узоры украшали лицо и грудь этого существа. Костлявые пальцы оканчивались массивными белыми когтями. На левой руке красовался золотой кованый браслет, на правой - два бронзовых. Штаны из грубой кожи; узкую талию стягивает великолепный пояс с эмалевыми накладками, расшитый золотом. Обнаженная кожа выше пояса больше похожа на медную чешую, чем на живую плоть. Однако каждая черта дикого существа выдавала то, что это - высокомерный вождь; об этом говорили узкие черные глаза и грубые белые волосы, доходящие до талии и перевязанные толстым шнуром. Тонкие губы кривились в волчьем оскале. Маленькие драгоценные камни, вставленные в зубы, придавали существу необычный вид.
     Лодыжки были прикованы цепями к основанию креста, а запястья - к перекладине. Когда фургон, накренившись, остановился, эйка ловко изменил положение и не дал себе упасть. Огромные собаки злобно залаяли, прыгая вокруг фургона и попутно пытаясь цапнуть кого-нибудь из зрителей или друг друга. Никто не осмелился приблизиться. Эйка вызывающе оглядел двор. И конечно, все бывшие там, отпрянули назад. Многие из солдат отступили на несколько шагов, когда он, скованный, оказался среди них.
     Лавастин собрался продолжить разговор с Дуодой. Эйкийский вождь закинул назад голову и завыл. Собаки взбесились, с силой рванулись с цепей, заглушая невероятный вой дикаря какофоническим лаем. Черные, как безлунная ночь, твари были ужасны.
     С громким треском один из бортов телеги отвалился, и двое псов ринулись вперед. Один сорвался с цепи и набросился на солдата. Повалив человека наземь, чудище впилось ему в горло. В первый момент никто не смог издать и звука. Никто не двинулся. Раздались крики. Толпа кинулась врассыпную, когда собака, оставив распростертое в луже крови тело, бросилась к графу. Во дворе замка воцарились хаос и паника.
     Другой пес высвободиться не сумел. Он громко залаял, поняв, что цепь ему одолеть не удастся, взвыл сильнее и стал карабкаться на телегу, чтобы напасть на пленника.
     Время остановилось, как показалось Алану. Все увидели, что зверь напал на беззащитного пленника. Некоторые солдаты подошли к безжизненному телу товарища. Коренастый человек, ведший волов, стал бесцельно их погонять. Алан отделился от стены, почувствовав особое состояние покоя и видя только вождя-эйка и взбесившуюся тварь.
     Он добежал до телеги. Схватил собаку за задние ноги и изо всех сил рванул ее назад.
     Новый вопль поверг его в дрожь. Он споткнулся обо что-то и упал. Собака обрушилась на него. Мгновение Алан лежал неподвижно. Собака повернулась к нему, и ее когти вонзились в кафтан, касаясь тела. Алан смотрел в бешеные глаза собаки, глубокие, как темный янтарь. Раздалось рычание. Он понял, что упал совсем рядом с другим скованным животным. Слюна капала на лицо, и он увидел оскал зубов, готовых вцепиться в него.
     Неожиданно, как эхо, раздался смех. И поскольку Алан думал, что через несколько секунд умрет, он твердо и спокойно сказал первое, что пришло ему на ум:
     - Сидеть.
     Собака, тяжело дыша, села на задние лапы. Она вдавила его тело в твердую землю. Слюна капала с клыков и пачкала одежду. Другая зверюга, подойдя, обнюхала его, облизывая лицо шершавым языком.
     Вдруг обе собаки посмотрели вверх и угрожающе завыли на солдат, которые испугались и опустили копья, но, даже вооруженные, не решились подойти ближе. Позади Алана лежал в крови человек и стонал от боли. Другой резким голосом отдавал приказания, но Алан почему-то не мог разобрать слов. Он увидел за широкой черной спиной сидящего пса лицо вождя варваров. Глаза того были чернее обсидиана. Вождь как-то странно ухмылялся ему, скаля зубы, похожие на волчьи, - острые и белые. Собака прокусила ему одну ногу, и сквозь разорванную штанину текла кровь. Много крови, такой же густой, как человечья, но зеленоватого цвета. Даже если рана и болела, эйкиец не замечал этого.
     Собака, сидевшая на Алане, неожиданно бросилась вперед, перепрыгнув через острие моментально поднявшихся копий, и повисла на руке еще одного солдата. Сомкнутый строй рассыпался, и люди обратились в бегство. С диким криком бедняга высвободил свою руку и с трудом побежал. Цепь удержала зверя, собака остановилась и зарычала. Но, успокоившись, вернулась обратно и уселась Алану на ноги.
     - Быстро назад! Этих двоих в лазарет! Телегу в конюшни! Давай погоняй волов. Или нет, погоди.
     Это наконец-то вмешался граф Лавастин, и черное чудовище повиновалось, уткнув морду ему в ладонь. Пленный вождь поднял глаза на своего победителя.
     - Тоска! Вставай, парень!
     Но собака уютно устроилась у Алана в ногах.
     - Вставай! - В голосе графа послышались нотки, показывавшие, что он не потерпит неповиновения вассала. Тоска поднялся, легонько дернул цепь, пытаясь подойти к хозяину и ласкаясь.
     - Вставай! - повторил граф.
     Алан наконец-то понял, что граф обращается к нему. Он с трудом поднялся и... едва увернулся от воловьего копыта. Понукаемые животные потащили телегу через двор.
     Юноша встал, глядя прямо на графа. Граф был довольно хрупким человеком, ростом не выше Алана. Но никто не осмелился бы с ним шутить. Он быстро оглядел Алана и перевел взгляд на двух раненых солдат, которых уносили к лекарю. Лорд Жоффрей и двое священников подошли ближе, соблюдая почтительное расстояние. Собака, чьи уши небрежно гладила рука графа, зарычала, но скорее выполняя обязанность.
     - Отведи Ярость на псарню, - сказал граф, крепко сжимая оборванную цепь и молча передавая ее Алану. Сломанные звенья железной цепи оцарапали Алану руки. Лавастин повернулся, направился к Жоффрею, сказал ему пару слов, будто ничего не произошло, вернулся к кастелянше и исчез с ней в тереме.
     Алан смотрел на Ярость. Собака ткнула морду в его ступни, в колени и осторожно взяла его руку, подержала в зубах и чуть заскулила.
     Те немногие, что остались во дворе, уставились на него. Ярость завиляла длинным хвостом, стуча им по бедру Алана. Он осторожно вытащил свою руку из пасти. От зубов остались красноватые следы, но кожа была цела. Алан потянул цепь сильнее и поглубже вдохнул.
     - Идем, девочка, - сказал он и пошел, несмотря на то что не ждал от псины повиновения. Но Ярость послушно затрусила рядом, останавливаясь ненадолго, чтобы щелкнуть зубами или рыкнуть на тех, кто осмеливался приблизиться. На крыльце стоял брат Агиус и не отрываясь мрачно смотрел на Алана с собакой. Рука его сжимала Круг Единства, висевший на груди. Алан вновь задрожал. Ощущение было похоже на то, что он испытал в первый момент на развалинах в канун того самого Иванова дня, когда понял, что ступил за грань иного мира. Плохо, что все на него смотрели. Плохо, что все будут о нем говорить много дней... Но хуже всего то, что брат Агиус так на него смотрел...
     Алан никогда не обращал внимания на воинственный блеск в глазах священника, странный и не вязавшийся с безмятежностью лица и нрава брата Гиллеса.
     Он зашел за угол терема, ведя собаку мимо солдат, которые отшатнулись от него, опасаясь. Они схватились руками за свои нагрудные Круги, желая отвести зло. Он слышал, как они шепчутся:
     - Невозможно!
     - Тварюги не слушаются даже Родлина. Только его высочество или его наследника, если он есть.
     - Я думал, он убьет их всех после того, что они сделали с его ребенком...
     - Тише! Не начинай этот разговор.
     - Дело нечисто. Бесова кровь, не иначе. Папаша говорил мне, что собаки слушаются только графа, или наследника, или того, в ком учуют бесовскую кровь. Потому как сами зверюги выкормлены эльфами.
     Алан смотрел в пол, делая вид, что не слышит. Но ход его мыслей нарушил громкий и злобный лай. Он миновал частокол и вошел в псарню. Лапы собак, прикованных к телеге, месили грязь. Они дергались на своих цепях, пытаясь покусать мастера Родлина и двух его помощников в ватных рукавицах. Пленный эйка, у которого из раны все еще сочилась кровь, наблюдал за спектаклем с холодным презрением.
     - Иди! - сказал Алан властным, как он думал, голосом и подтолкнул собаку к воротам, ведущим в помещение. Телегу еще не увезли, хотя волов и распрягли. Ярость рванулась от Алана в другом направлении, готовая ринуться в драку. Солдаты столпились за спиной Алана. Очевидно, они должны были охранять пленника, но, судя по всему, гораздо больше заинтересовались усилиями Родлина и его помощников, пытавшихся отцепить собак от телеги, загнать в конюшни и не быть при этом разорванными в клочья.
     Алан вздохнул и потащил начинавшую злиться Ярость:
     - Пошла, пошла в псарню!
     Ярость покорилась и заскулила. Алан быстро вернулся к телеге. Тоска дотянулся до ноги псаря, пытаясь прокусить сапог и отведать свежего мяса.
     - Стой! Сидеть! - Алан схватил собаку за ошейник. Тоска взвыл и, усевшись на задние лапы, выпустил ногу. Человек отпрыгнул и, оказавшись в безопасности, тяжко опустился на землю. Мастер Родлин и другой помощник отошли подальше. На Алана они смотрели с подозрением.
     Его боялись теперь не меньше, чем чудовищных животных. О Господи, да за что же ему все это?
     - Пошли, мальчик, - обратился он к Тоске. - Пойдем. - Алан завел на псарню сначала Тоску, а потом и еще четырех собак. Четыре пса, привезенные в отдельной клетке, были посажены на цепи. Он присел рядом с ними, удерживая их, пока солдаты осторожно вкатывали телегу с пленником и приковывали его под навесом, специально сделанным по приказу кастелянши в самом центре ограды так, чтобы, если пленный варвар высвободился бы из цепей и сломал свою клетку, ему пришлось бы бороться с собаками.
     - Нужно осмотреть его рану, - глядя на вождя со смотровой площадки, построенной на высоких столбах рядом с клеткой, сказал мастер Родлин. - Но, боюсь, разорвать лекаря для него будет таким же удовольствием, как и для собак.
     Вождь смотрел на них. Кровь все еще сочилась из раны, но, казалось, ему это безразлично. Появился священник, беспокойно посмотрел на двери клетки, на собак и на эйкийца.
     - Мастер Родлин! Простите меня за беспокойство, мастер! Его высочество хочет видеть вас и мальчика.
     - Какого мальчика? - спросил Родлин. Но все сразу, включая и его самого, и пленного вождя, повернулись к Алану. Алан испугался. Ярость и Тоска, сидя рядом, зарычали. - Все выйдите! - сказал Родлин. Поспешность, с которой солдаты и помощники выполнили его приказание, вызвала высокомерную усмешку на губах эйкийца. - Пойдем со мной, Алан.
     Родлин спустился с площадки на землю, а Алан оставил своих собак. Те с лаем стали носиться вокруг клетки. Ярость и Тоска проводили его до дверей, он погладил их огромные головы и пообещал скоро вернуться. Выскользнул в дверь и захлопнул ее. Помощники Родлина сразу повесили огромный замок.
     - Следуй за мной! - Дальше он и Родлин шли молча, священник неслышно следовал за ними в терем.
     Алану никогда не разрешалось заходить дальше большой передней залы, где обедала челядь. Родлин остановился у двери, ведущей в маленький внутренний двор с благоухающими цветами и растениями, затем повел его по каменной лестнице в круглую комнату одной из башен. Стены были побелены, а великолепный стеклянный витраж с изображением мук святого Лаврентиуса пропускал много света. В комнате было еще одно окно, без стекол и с широко распахнутыми ставнями. Граф Лавастин сидел за столом, рядом располагались кастелянша Дуода, лорд Жоффрей, брат Агиус и капитан лавасского гарнизона.
     Лавастин оторвался от документов, когда Родлин и Алан вошли в комнату. Священник занял свое место по левую руку от графа. Родлин опустился на одно колено в недолгом, но почтительном поклоне, и Алан повторил его движение с дрожью в коленях.
     Но Лавастин, посмотрев на них, вернулся к своим делам.
     - Думаю, в этом году нам уже ничто не угрожает, - обратился он к брату. - Ты и твои солдаты мне больше не нужны. Можешь возвращаться во владения жены, когда пожелаешь.
     - Да, кузен, - кивнул Жоффрей. На добрую голову выше и гораздо крупнее Лавастина, он беспрекословно подчинялся старшему брату. - Но мы надеемся, что ты потерпишь наше присутствие еще месяц или два. Моя любезная Альдегунда молода, и это ее первая беременность. Лучше будет...
     - Да-да! - Лавастин нетерпеливо стукнул по столу костяшками пальцев. - Конечно, ты можешь остаться, пока леди Альдегунда не разрешится от бремени и они с ребенком не наберутся сил для путешествия. - Его губы сжались и утончились, когда он одарил лорда Жоффрея неким подобием улыбки. - Ведь этот ребенок, если Господь с Владычицей даруют ему жизнь и здоровье, станет наследником моих земель. Не так ли?
     - Если ты вновь не женишься, - серьезно поправил его Жоффрей. Но и Алан знал, что даже такой мягкий и не тщеславный человек может в глубине души вынашивать далеко идущие планы, если дело касается его детей. Судьба лавасского графства вызывала сомнения.
     Граф Лавастин перекрестился, будто от злого глаза или дурного знамения.
     - Прошу меня простить, - тут же извинился Жоффрей. - Я не...
     - Ничего.
     Колено Алана затекло и стало болеть. Он попытался поменять позу... Взгляд Лавастина как молния переместился на него.
     - Мастер Родлин, это тот самый юноша? Как его имя?
     - Алан, господин.
     Лавастин пристально осмотрел Алана. Вблизи и без доспехов граф казался еще более хрупким. У него было узкое лицо и темно-русые волосы, но глаза ярко-голубого цвета.
     - Кто твои родители? - спросил он. - Из какой ты деревни?
     - Сын Генриха, ваше высочество. - Алан едва не задыхался. Он с трудом мог поверить, что говорит с самим графом. - Матери я никогда не знал. Я из деревни Осна, что на Драконьем...
     - Да. Тамошний монастырь сожгли ранней весной. Королевское владение. - Он молчал довольно долго, и Алан успел подумать, что неизвестно, огорчен он или наоборот рад тому, что сожжен монастырь, получивший земли и средства от короля Генриха. - И еще там, помнится, довольно большой порт. Знаешь что-нибудь об этом?
     - Мой отец был купцом, господин. А тетя - уважаемая домовладелица. Она распоряжается товарами, которые отец привозит из-за моря, и содержит свою каменотесную мастерскую.
     - Обращался раньше с собаками?
     - Нет, господин.
     - Ты ходил к старым развалинам перед Ивановым днем. Видел там что-нибудь?
     Казалось бы, случайный вопрос. Алан не осмеливался отвести взор от графа и одновременно боялся заглянуть в его глаза. Он долго пытался собраться с мыслями и решить, что же следует ответить.
     - Ну? - настаивал Лавастин, очевидно не имея привычки ждать.
     Должен ли он рассказать о своем видении? В чем его тогда могут обвинить? Он чувствовал на себе испытующий взгляд брата Агиуса. Черная магия? Запрещенное колдовство? Примесь бесовской крови? Или он должен все отрицать и запятнать свою душу ложью?
     - Так ты что-то там видел. - Граф подошел к распахнутому окну и стал смотреть на лес и отдаленные холмы. - Мастер Родлин, возьмешь молодого человека под свою опеку. Он поможет тебе заботиться о собаках.
     Разочарованный, Алан вновь преклонил колено. Родлин повернулся, чтобы уйти.
     Граф отошел от окна и на мгновение остановил Алана, пристально глядя на него:
     - Подойдешь к сержанту Феллу, он займется твоей военной подготовкой.
     Пока Алан, изумленный, приходил в себя, чтобы ответить, как полагалось, граф вернулся к столу и сел.
     - Брат Агиус, передайте диаконисе Вальдраде, что я буду говорить с ней перед ужином.
     Священник кивнул и, пронзив Алана взглядом, вышел.
     - Капитан! - Лавастин говорил так, будто Алана уже не было в комнате. - На побережье Венну этой осенью мы начнем строительство укреплений. Если установим их вот таким способом... На эти работы проведем дополнительный набор рекрутов.
     Родлин тронул Алана за запястье:
     - Пойдем.
     Алан направился к двери, но взгляд его упал на два гобелена, висящих на ее внутренней стороне. Один изображал герб Лаваса: два черных пса на серебряном поле. Другой заинтересовал его больше: рыцарь со свитой ехал через темный лес. Вдали виднелась высокая гора, вершина которой была подернута серой дымкой. К его седлу был пристегнут щит с изображением красной розы.
     Родлин крепко взял Алана за руку и вывел из комнаты, пока граф с капитаном, родней и вассалами обсуждал планы осенне-зимнего строительства и устройство нового, утяжеленного плуга для обработки полей, пока еще покрытых лесом.
     Красная роза на щите. Вот он ее и увидел. Надо было лишь набраться терпения.
     Сквозь одежду юноша почувствовал, что его роза стала теплой, будто довольная тем, что он станет воином. Он и сам был счастлив, понимая, что сбывается его мечта.

IV. СОКРОВИЩНИЦА

1

     Взгляд брата Хью вызывал ненависть. Этот человек ждал малейшей ее оплошности. Утомительное глубокое молчание и постоянная осторожность были теперь ее поверенными. Так продолжалось каждый день и каждую секунду. Но он ждал, надеясь, что рано или поздно Лиат выдаст себя.
     Особенно она ненавидела этот взгляд по вечерам, после окончания работы, когда перед сном устраивала свою постель на соломе в свинарнике. Оставь он ее одну, она могла бы наблюдать небеса - это связывало ее с прошлой жизнью, жизнью с отцом. Но Хью допоздна сидел на крыльце и наблюдал за ней в ожидании того, что ее выдаст.
     Единственной защитой было притворство: дескать, отец не научил ее ничему. Никаких тайн небес или чего-то сверхъестественного. Она ничего не говорила, когда Хью сидел на улице с астролябией в руках, поворачивая ее, крутя угломер, выводя пальцами линии на металлических пластинах и... не зная, как пользоваться прибором, не умея даже определить время.
     Хью, образованный человек, не знал, что происходит сейчас в созвездии Дракона, излучавшего теперь свет не меньше, чем четверть луны. И так пугавшего ее... Она никогда раньше не задумывалась над тем, насколько запретным должно быть знание небес. Знание, которое она получила, сидя у отца на коленях, - беспомощная, как утенок, впервые познавший воду.
     "Волшебники и мореходы, - говорил всегда отец, - должны изучать небеса".
     Понимая, что осталась одна, она снова и снова внимательно всматривалась в бескрайнюю высь. Отец записывал наблюдения на полях "Книги тайн" аккуратным и тонким почерком. Ей приходилось заносить их в свою память.
     "Как гласит Хроника Алисы Яррийской, "разум твой - сокровищница, а сердце - глав