льно, девушка. Слушай и запоминай. Я не требую, чтобы ты шла на королевскую службу. Ты свободна выбирать и свободна пойти собственным путем, если хочешь.
     - А куда мне идти? - спросила она с горечью. - Обратно к Хью?
     - Я не только не требую, - повторил он, - но не возьму тебя на службу, пока не буду знать твое полное имя и родословную. Почему? - Он взял обратно из ее рук кольцо и взвесил его на ладони. - Чтобы стать одной из нас, ты должна полностью довериться товарищам. Иначе нельзя. Если ты не доверяешь мне в такой малости, то опасна для нас. Ты - слабое звено, и тебе самой нельзя доверять.
     - Имена - не малость!
     - Это правда. - Он кивнул, соглашаясь. - Поэтому мы и спрашиваем о них.
     - Почему вы освободили меня?
     - Потому что знал Анну.
     Она вздрогнула. Странно было слышать ее имя от кого-то, кроме отца.
     Вулфер криво улыбнулся:
     - Я знал и тебя, когда ты была еще младенцем.
     - Я вас не помню!
     - Не важно, - отвечал он, как всегда, спокойно. - Анна все равно просила присмотреть за тобой, если с ней что-то случится.
     Она и хотела бы доверять ему, но после Хью не доверяла никому. Вулфер изучал ее, и она занималась тем же. Он был в летах, но еще крепок телом. И обладал душевной силой, как всякий человек, проживший много лет и преодолевший немало трудностей. Старый шрам пересекал его шею буквально в сантиметре от сонной артерии. Сидел он со спокойствием человека, привычного как к королевским советам, так и к крестьянским сходкам в харчевнях. Такому человеку можно подчиниться во всем, что он требует. Но он хотел чего-то более серьезного.
     Возможно, стоило открыть перед ним первые внешние из семи ворот города памяти. Может быть, она даже сможет действительно доверять и ему, и "орлам". Ее руки дрожали, когда она взяла кольцо.
     - Мое настоящее имя Лиатано, - прошептала она, - я дочь Анны и Бернарда. Это все, что я знаю о своих родных.
     Вот и все. Кольцо с гербом почему-то показалось ей очень тяжелым. Он встал и, хотя не был высок, показался ей весьма внушительным.
     - Добро пожаловать к "королевским орлам", Лиат. Служба будет тяжелой, но не думаю, что ты пожалеешь о своем выборе. Когда я вернусь из Фриласа, отправимся на юг.
     И он ушел. "Отправимся на юг". Еще недавно эти слова были страшнее чумы. Теперь вселяли надежду.
     Она откинулась на подушки, но, несмотря на усталость, не могла уснуть. Каждый раз, когда она поворачивалась, жесткая солома мучительно колола изможденное тело. Снова начался дождь, и сырой воздух вдруг наполнился запахом старого дерева, из которого был построен дом. Она чихнула.
     Скрипнула дверь, и к ней заглянула Ханна. На ней тоже было кольцо - знак ее нового положения.
     - Я думала, ты захочешь об этом узнать. Книга спрятана. Ты свободна, Лиат.
     Свободна! Лиат не смогла ничего ответить и просто склонила голову на руку Ханны. Где сейчас Хью? Ужасно хотелось верить, что он удаляется от нее все дальше и дальше. А не хотел ли и этот Вулфер тоже просто заключить ее в клетку, только немного другую? Откуда он знал мать? Знал ли, что та волшебница? Зачем он искал ее столько лет и как наконец нашел? Почему отец никогда не упоминал об этом человеке и почему сама она никогда не вспоминала его - только призрачных бабочек в чудесном саду, где сидела мать...
     Но на ум, как всегда, пришли спасительные слова, когда-то сказанные отцом: "Нечего жалеть, что промокла, если сама вышла из дома в дождливый день". Дождь и тепло руки подруги навевали сон.

VII. НАЧАЛО СТРАНСТВИЙ

1

     Как только удалось выкроить подходящий момент, Алан вернулся в развалины, но останков Лэклинга не нашел. Не было и следов погребения. Он и не ожидал ничего найти. Наутро, сразу после страшной ночи, юноша прокрался к обозу принцессы Сабелы за городским частоколом и притаился, наблюдая за странной замаскированной клеткой. Своим новым усилившимся слухом он мог различить, как переговаривалась охрана.
     - Тварюга наконец-то сыта?
     - На скелете было совсем немного мяса, но на время она вроде успокоилась.
     Вскоре Сабела со свитой собралась в путь. Огромная процессия двинулась на юго-запад, по тракту, ведущему во владения герцога Варингийского. Той же ночью Лавастин собрал своих людей в главной зале и сам вышел к ним. Кастелянша Дуода с клириками стояла рядом, но, как показалось Алану, была не менее озадаченной, чем остальные.
     Лавастин, бледный и задумчивый, долгое время стоял без движения, глядя в пустоту, будто видел нечто, недоступное взгляду других. Это было непохоже на него, человека решительного и нетерпеливого. Алан нутром чуял, что здесь что-то не так. Собаки жались к хозяйским ногам и жалобно скулили. Ярость и Тоска еще не пришли в себя после ночи жертвоприношения и по привычке переминались с лапы на лапу, следя за Аланом. Это было замечено всеми. Обитатели Лавас-Холдинга последнее время смотрели на юношу с уважением, смешанным со страхом, как на человека, который под плащом благочестивого странника скрывает страшные струпья проказы.
     - Мы скоро выступаем, - заговорил наконец Лавастин. - Приказываю подготовить оружие и припасы ко дню святой Исидоры. Праздник святого Сормы встретим в жилище госпожи Альдегунды, супруги нашего брата Жоффрея. Они решат тогда, присоединиться к нашему восстанию или лишиться земель.
     Ропот пронесся в толпе слуг и домашних.
     - Но осталось меньше двадцати дней! - возмутилась повариха. - Придется бросить все. И весенний сев!
     Все шумно выразили свое согласие, но граф молча ждал, пока люди не утихнут.
     - После этого, - продолжил он все тем же монотонным голосом, - мы присоединимся к госпоже Сабеле и ее войску. Мы выступаем против Генриха, узурпатора королевского престола как Вендара, так и Варре. - Граф повелительно поднял руку. - Это мой приказ, и вопросов не задавать!
     Алан сначала не мог прийти в себя. Резонерша-повариха, как всегда, была права. Ошибкой было выступать в поход до завершения сева. В нем зашевелился неясный и беспомощный гнев. Он сунул руку под кафтан и дотронулся до розы. Лепестки коснулись пальцев, и неясно было, что теплей, его плоть или цветок.
     Лавастин вел своих людей на войну. И на войну несправедливую. Алан быстро выбрался из зала, добежал до церкви, приказал Ярости и Тоске сидеть и стал ждать у алтаря при свете семи свечей. Брат Агиус, как и ожидалось, пришел к молитве довольно скоро. Он неловко преклонил колени - укус, которым той ночью наградил его Тоска, давал о себе знать.
     - Скажите мне, почтенный брат, - просительным голосом заговорил Алан, - это была магия?
     Агиус сделал нетерпеливый жест. Он стоял коленями на голом камне, но не прикладывался лбом к полу. Наконец-то в миру происходило то, что явно не оставляло его равнодушным.
     - Граф мог сам решить, что мудро. Откуда нам знать?
     - А что думаете вы? - настаивал Алан. - Он держался в стороне от дел Сабелы, когда та была здесь. Он отклонил все ее просьбы. Не сделал никаких уступок. И он знает, что мы не можем уйти, оставив засевать поля... - Тут он остановился. Едва не сказал: "Лэклинга и прочих, что не могут воевать". Но слова эти застряли в горле.
     Удивленный горячностью юноши, Агиус поднял на него усталые глаза. При свечах он казался моложе своих лет. Отсвет пламени скрадывал резкие черты лица, придавая ему мягкость. Алан вдруг понял, что такое лицо может быть только у человека, что не в ладах с собой. Священник был не старше его сестры Стэнси, справившей недавно свое двадцатипятилетие.
     - Она убила Лэклинга, - вымолвил наконец юноша, - и при этом она - преподобный епископ! - Представить только, что бы сказал на это добрая душа брат Гиллес! - А теперь Лавастин выступает на войну, когда делать этого нельзя. И идет против своего собственного брата! Дело нечисто.
     Агиус вздохнул:
     - Алан, опустись на колени. Ты еще много узнаешь о путях, которыми идут люди в этом мире. Когда-нибудь ты, возможно, сумеешь повернуться к ним спиной, как сделал я. Что касается Антонии... - Он поморщился, наступив на раненую ногу. Алан тем временем опустился на пол. - Не сомневайся, я расскажу обо всем этом. Когда смогу. Ее в епископы рукоположила сама госпожа-иерарх. И хоть мое слово тоже имеет вес, нашего с тобой свидетельства будет недостаточно. Хотя если тебя, Алан, признают сыном Лавастина, пусть незаконным, слово твое будет весить больше.
     Вспомнив бледное лицо и монотонный голос графа, которым тот провозгласил сегодня о своем участии в мятеже, Алан усомнился в желании быть родней этому человеку.
     - Есть много причин, Алан, по которым графы могут менять свое решение о союзе с кем бы то ни было. Много причин, и некоторые из них не менее весомы, чем колдовство. Играя в эти игры, графы всегда отвращают взоры от алтаря Владычицы. Они преданы миру и благам его, поэтому мы не можем знать, что послужило причиной этого решения.
     - Но я это знаю, - взорвался Алан. - Знаю!
     Агиус недоверчиво приподнял брови.
     - Откуда? Или ты адепт, успевший получить навык в запрещенном искусстве?
     Алан с трудом совладал с желанием показать ему свою розу, до сих пор живую и благоухающую. Да, в это время года розы не цветут, но у графа был небольшой закрытый цветник, обогреваемый жаровнями. В нем цветы были почти круглый год. А если Агиус, не поверив в видение Повелительницы Битв, обвинит его в воровстве? Или еще хуже, если поверит, а затем решит, что в судьбу юноши надо вмешаться и ему?
     - Нет, - скромно покачал головой Алан, - я ничего не знаю о магии, кроме тех сказок, что рассказывала нам диакониса.
     Агиус махнул рукой и заговорил о другом:
     - Ты должен ждать и наблюдать за всем, Алан. В любом случае меня все эти дела не касаются. Я остаюсь здесь, в Лавас-Холдинге.
     - Так вы не идете с нами? - Впрочем, сам Алан не без чувства вины вспомнил об искалеченной ноге священника. Управляйся он с собаками построже, все было бы в порядке.
     Но Агиус говорил не о ране.
     - Я священнослужитель и связан обетом верности только с Владычицей. Хоть я и нахожусь в этом замке, в отличие от тебя я не служу графу.
     Тоска заскулил под дверью. Алана ждали его ежедневные заботы, и он поднялся.
     - Но, брат Агиус, если граф прикажет вам?
     Агиус тонко улыбнулся:
     - Лавастин не может мне приказать. Даже пытаться не будет.

***

     Граф действительно не пытался. Они выступили на рассвете дня святой Исидоры. Двадцать конных, восемьдесят пеших латников и небольшой обоз. Агиус оставался в замке, с ним вместе оставалась и кастелянша Дуода, призванная охранять владения графа.
     Алан сам не мог понять, грустно ему или радостно. Все, что он знал, - это то, что в его жизни начинается что-то новое. Он не был в Осне около года, но все это время знал: дом рядом, в четырех днях пути. Они пересекли реку Венну и двинулись вдоль чужих полей и незнакомых холмов.
     Весь первый день пути его обуревали страхи и восторги. К началу третьего дня моросящий дождь и монотонная маршировка притупили его мысли, он тяжело кашлял и хлюпал носом. Грязь заляпала ноги и сапоги, руки мерзли.
     Только в те немногие дни, когда солнце выглядывало из-за туч, можно было ощутить себя человеком. Он с собаками всегда спал под повозкой, недалеко от шатра, раскинутого для графа, - так, по крайней мере, можно было оставаться сухим. Другие солдаты устроились менее удачно и постоянно роптали.
     На четвертый день похода, когда он купал псов в речке, из кустов, росших на берегу, кто-то бросил в него камень. Удар был сильным, и он вскрикнул от боли. Из зарослей донесся громкий смех. Собаки выскочили из воды и ринулись туда. Пока он успокаивал их, нападавшие скрылись, с шумом продираясь через бурелом. Он не видел лиц, только три спины.
     Его оставили в покое, но иногда он находил в своем котелке с кашей дохлую крысу или еще какой-нибудь неприятный сюрприз. Из-за отсутствия брата Агиуса поговорить было не с кем. Мастер Родлин обращался с ним почтительно, но холодно, остальные или избегали общения, или были для него слишком важными персонами. Граф Лавастин не разговаривал ни с кем, только отдавал короткие приказы. Забота о черных псах лежала целиком на Алане, и хотя они были преданными, а их послушание росло день ото дня, Алан тосковал все больше и больше. Наконец они добрались до резиденции лорда Жоффрея и госпожи Альдегунды.
     Лорд Жоффрей не ожидал своего родственника, но по обычаю вышел ему навстречу с клириками и кастеляншей. Лавастин не спешил обнять брата.
     - Прости меня, - проговорил он, явно не находя нужных слов и глядя на Лавастина с подозрением, - моя Альдегунда в постели. Она болела и теперь, кажется, выздоравливает. С ней лекарь. - Он запнулся на последнем слове, будто хотел сказать что-то другое, но затем продолжил: - Девочка, родившаяся в Лавас-Холдинге, сейчас здорова, недавно ей исполнилось шесть месяцев... Как и обещали, мы назвали ее Лаврентией. Но что привело тебя к нам, дорогой брат? Ты прибыл сюда на праздник святого Сормы? И с такой свитой?
     Действительно, свиту нельзя было не заметить. Даже Сабела с огромным кортежем выглядела более скромно и менее воинственно.
     - Я прибыл получить твою поддержку и твоих солдат. Мы присоединяемся к госпоже Сабеле.
     Лорд Жоффрей был очень удивлен. А Алан утвердился в своем подозрении о том, что граф околдован. Жоффрей всегда знал о планах брата, и такая перемена была для него шоком...
     - Присоединяемся к госпоже Сабеле? - пролепетал лорд.
     - Я так решил.
     - Но это измена королю.
     - Изменой будет не поддержать принцессу в ее справедливой борьбе. Она старше Генриха, и ее мать была законной королевой Варре.
     - Но право плодородия...
     - У Сабелы есть дочь. Все право Генриха заключается в ублюдке, рожденном от создания, которое и женщиной-то не назовешь. Он ли отец? Неужто присяга, принесенная ей перед епископами, чего-то стоит? Престол должен наследоваться по женской линии - и тогда сомнений не будет.
     Жоффрей был потрясен этими словами.
     - Но наш род... Наш отец... Лавас уже три поколения передается по мужской линии.
     - Так ты со мной? Или против меня? - На лице графа не было никаких признаков волнения. Он поднял руку, призывая солдат к готовности, а те были явно не готовы к тому, что последовало...
     - Мне нужно время обдумать...
     - Времени нет! Надо выбирать!
     Лавастин пришпорил лошадь и обнажил меч. Радость и Страх кинулись за ним. Жоффрей был поражен настолько, что даже не сделал попытки отскочить в сторону. Но его приближенные сопротивлялись. Удар, предназначенный лорду, пришелся в грудь одного из слуг. Клирик в простой светлой рясе кинулся к воротам, возможно, хотел спрятаться или предупредить всех, но в спину ему вонзилась пущенная из арбалета стрела. Священник упал на колени, на секунду застыл в позе молящегося и ничком рухнул в лужу грязной воды.
     Лавастин проскакал мимо Жоффрея и его людей, оставляя их своим пешим солдатам. Проскакал мимо убитого клирика. Капитан, ударив пятками по конским бокам, ринулся за ним, призывая за собой остальных конных. Впереди кто-то безуспешно пытался закрыть ворота на замок.
     - А ну построились и бегом, бегом! - кричал сержант Фелл, опережая строй пехотинцев.
     Дальнейшее совершилось так быстро, что Алан потом с большим трудом восстанавливал в памяти картину происшедшего. Он тяжело бежал вперед вместе с остальными, иначе было нельзя. Собаки ужасающе лаяли, почуяв запах битвы. Ему удалось успокоить почти всех, кроме трех, мчавшихся за графом.
     Вокруг Жоффрея завязалась схватка - хотя его люди, почти ничем не вооруженные, вряд ли могли рассчитывать на победу. Они отбивались древками парадных копий, церемониальными щитами, посохами, кинжалами и даже древком знамени Альдегунды - знамени с изображением белого оленя, мчащегося по темно-синему сумеречному небу.
     Лавастин с конными достиг ворот. Сопротивление, встреченное там, было, разумеется, ничтожным. Откуда могли знать солдаты Жоффрея, что на них нападет брат их собственного господина, и только один из них сумел подняться на смотровую башню. Возможно, он хотел поразить Лавастина. А возможно, хотел насмерть поразить стрелой Радость. И Алан видел других собак, озверевших от крови, теперь даже он не смог бы удержать их.
     Лавастин ворвался в замок. Алан побежал. Ему даже не пришлось расталкивать бегущих впереди него солдат - те расступились перед собаками, которые набросились на Жоффрея и его людей. Юноша бил псов древком копья, не страшась того, что, осатанев, они огрызались, кого-то ему спасти не удалось, но сам Жоффрей был спасен от ужасных зубов. Наконец собаки развернулись и помчались к крепости. Глаза их были красными от боевой ярости, а морды в крови и слюне. За собой они оставили человека с откушенной рукой и солдат - с открытыми ранами и вырванными кусками плоти. Молодой знаменосец, так и не выпустивший из рук знамени, лежал с перекушенным горлом. Сам Жоффрей был искусан, но мог стоять и пошатывался, скорее всего от шока и неожиданности.
     Нападение собственного брата было худшим из предательств. На такую ли войну призвала Алана Повелительница Битв? Граф Лавастин, всегда осмотрительный, как никто другой понимал, что война между Сабелой и Генрихом не вела ни к чему хорошему. Все происходящее казалось неправдоподобным.
     Теперь Алан был уверен, что граф действует не по своей воле. Даже разочарованный в людях Агиус был бы поражен этим странным нападением на человека, бывшего всегда самым преданным сподвижником. И власть, которой епископ Антония добилась над графом, была получена ценой жизни ничтожного Лэклинга.
     - Я останусь с ним, - сказал себе Алан, удивляясь самому себе. - Кто-то должен его защитить. - Даже если этот "кто-то" простой подросток, не имеющий за душой ничего, ничего, кроме вечно цветущей розы и давнего видения.
     Сержант Фелл послал половину своих людей в сторону замка, но доносившиеся оттуда крики и шум боя почти стихли. Оставшиеся с обозом принялись убирать следы схватки. На помощь раненым спешил священник, обладавший навыками лекаря. Фелл явно чувствовал себя неловко, помещая лорда Жоффрея под стражу.
     - Эй, парень, - подозвал он Алана. - Поспеши-ка туда и посади на цепь тех трех собак, в деревне могут быть дети...
     Солдаты, бывшие рядом, испуганно сотворили круговое знамение. Никто не забыл трагедии, приключившейся с женой и ребенком Лавастина...
     - Моя жена... - выдохнул Жоффрей. - И дочь!
     Помедли Алан несколько мгновений, и было бы поздно. Путь, по которому мчались собаки, устилали убитые и раненые. Неподалеку толпились слуги, их охраняли графские солдаты.
     Лошадь Лавастина стояла перед большим деревянным теремом, служившим лорду резиденцией. Половина конных спешилась и вошла в резиденцию вслед за Лавастином, Алан кинулся за ними.
     Собаки почти взбежали по лестнице на второй этаж, где жила сама госпожа с ребенком и служанками. Злость их не исчезала. Алан успел ухватить последнего зверя за хвост и изо всех сил рванул обратно. Тот злобно ощерился.
     - Тоска! Сидеть!
     Удивительно, но тот послушался. Наверху Ярость, услышав голос, сделала то же самое. Остальные не остановились, и, казалось, только волшебство могло их обуздать. Граф не обращал на них внимания и шел вперед с обнаженным мечом. Его явно не волновало, что животные сейчас уничтожат женщин и детей, беспомощно столпившихся в конце длинной залы второго этажа. Двое человек отважились выйти из толпы ему навстречу. Одной из них, узнал Алан, была госпожа Альдегунда. Будучи не старше нашего героя годами, она выглядела взрослой женщиной. Бледнея, она спросила Лавастина:
     - Что это значит, дорогой кузен? Почему ты с мечом врываешься в дом, где тебя всегда принимали с любовью и радостью?
     В руках она держала шестимесячного младенца - того самого, что мог стать наследником всех земель графа. Какая-то старуха, плача, пыталась встать перед ней, спасая от меча и собачьих зубов.
     Алан вцепился в ошейники, но животные рвались вперед. Они хотели убить ее. И прод