авившейся любовью к спорам не меньше, чем любвеобильностью.
     - Из-за чего?
     Разглядывая свои ладони, Джудит увидела под ногтем сгусток крови и подозвала служанку. Пока та мыла ей руки, маркграфиня рассказывала:
     - Лютгарда была рядом с Вилламом, когда шел бой с личной охраной Сабелы. Они храбро сражались...
     - Лютгарда и Виллам?
     Джудит иронично улыбнулась:
     - Они тоже. Но я говорила про телохранителей герцогини. Многие погибли, погиб и герцог Родульф.
     - Герцог Родульф? Это печально.
     - Как и всю свою жизнь, он сражался за Варре. Именно за Варре, а не за Сабелу. Увы, он никак не мог смириться с королем-вендийцем...
     - Возможно, его наследники будут разумнее.
     - Возможно, - с сомнением в голосе отозвалась Джудит.
     - Виллам ранен? - продолжила Росвита. Ей начинало казаться, что Джудит играет с ней, не желая говорить откровенно.
     - Увы, да.
     Если маркграфиня и была расстроена, то вида не выказывала. Росвита никогда не любила Джудит. Та всю жизнь была верна сначала Арнульфу, а потом и Генриху. Но короли никогда не решались ею помыкать, ибо маркграфиня отличалась независимой и могущественной волей.
     - А поскольку Виллама ранили, Лютгарда забрала Сабелу к себе.
     Это многое объясняло.
     - Короля, полагаю, это не обрадовало?
     - Не обрадовало - об этом и спорили. Генрих потребовал, чтобы Лютгарда отдала пленницу ему. А та сказала, что не сделает этого, пока он не успокоится и вновь не сможет мыслить здраво.
     - Так говорить, конечно, не следовало, - проговорила Росвита. - Надо было подыскать слова повежливее.
     - Вежливость существует для придворных и советников, а не для королей. Тем более что Лютгарда никогда не отличалась тонкостью. А знаете ли вы, что погиб сын Бурхарда?
     - Сын Бурхарда? - Джудит переменила тему быстрее, чем Росвита поняла, какое отношение ко всему этому имеет герцог Аварии. Сообразив, что Лютгарда была замужем за одним из его сыновей, погибшим несколько лет назад.
     Джудит делано вздохнула, осматривая ногти. Служанка вытирала ее руки чистой льняной тряпицей. Когда та закончила, маркграфиня жестом приказала удалиться.
     - Поражения Сабелы дорого стоили этому роду. Я говорю о старшем сыне Бурхарда - священнике. - И она поведала Росвите историю о гуивре, священнике и юноше, которого сопровождали собаки графа Лавастина.
     - Подождите, госпожа маркграфиня. Слишком все запутанно. Я не знаю даже, какую роль сыграл Лавастин в сражении. Последнее, что слышно было о нем, он отказался явиться ко двору короля. Год назад, кажется...
     - Он участвовал в мятеже на стороне Сабелы. - Джудит, на секунду умолкнув, провела рукой по седеющим волосам. - Но странно, его солдаты отступили, когда битва была в самом разгаре.
     - После того, как гуивр был убит и он понял, что ветер переменился?
     - Нет. До этого. Когда казалось, что для Генриха все потеряно, а Сабела побеждает. Никто не может объяснить, в чем дело, ибо Лавастин и его люди бесследно исчезли.
     - И что теперь будет?
     - Мы в тупике, достойная сестра. Лютгарда отказывается выдать принцессу, а Генрих гневается.
     - А вы не пытались вмешаться, госпожа?
     - Я? - улыбаясь, переспросила Джудит.
     За эту улыбку Росвита и не любила маркграфиню. Правительница Ольсатии и Австры не раз доказывала свою верность саонийскому дому. Но Росвита не верила в глубокие чувства с ее стороны. Жизнь Приграничья трудна и полна опасностей. Маркграфство постоянно нуждалось в военной поддержке короля и всегда получало ее.
     Как и многие высокородные дворянки, первого своего ребенка Джудит родила еще до брака, от любовника, каковым мог стать каждый понравившийся ей юноша. Первый брак ее состоялся по воле родных, которых заботили не желания невесты, а взаимная выгода двух знатных родов. Тогда же бесследно исчез отец бастарда, но ребенок жил и рос.
     Джудит любила своего сына и всячески баловала. Это не шло на пользу его характеру, но все, кто долго был при дворе, говорили, что внешностью и повадками тот напоминал отца. Высокомерный юноша был отличным учеником, чуть ли не лучшим из тех, кого доводилось видеть Росвите. Но она не слишком расстраивалась, когда он покинул королевскую школу. Совсем непохожий на Бертольда, он обладал общей с ним чертой, которую Росвита никому не поставила бы в вину: жаждой знаний.
     Теперь Хью был человеком церкви и не интересовался ничем, кроме дел церковных и своего нового сана, аббатства в Фирсбарге. И, вне всякого сомнения, мать рассчитывала сделать его пресвитером при госпоже-иерархе в Дарре. Несмотря на свой беспокойный характер, юноша не доставит Росвите хлопот своим присутствием при дворе короля Генриха. И слава на том Владычице!
     - Я послала своего лекаря к Вилламу. - Передергивая плечами, Джудит поправляла кольчугу. - Но вмешиваться не пыталась. Пусть этим занимаются советники его величества.
     Росвита про себя смиренно улыбнулась. Каждый раз Господь напоминал об одном и том же: не спешить с суждением о людях... Она кивнула маркграфине и, извинившись, направилась к королевскому шатру. Пришло время брать быка за рога.
     Генрих не мог совладать с яростью:
     - Что ты скажешь мне, Росвита? Может, ты привела Сабелу? О Владычица! Эта дурнушка-дочь опозорила меня прилюдно, не зная того. За что Господь карает такими детьми?
     - Ваше величество, - заговорила Росвита, стараясь оставаться спокойной. Генрих покраснел, и, казалось, он вот-вот взорвется. - Хоть я и из благородной семьи, но приказывать герцогине Лютгарде не могу.
     Она взяла Генриха за запястье, и тот вздрогнул. Этикет не позволял дотрагиваться до короля без разрешения, но это хоть как-то могло его утихомирить.
     - Вы гневаетесь, ваше величество, - прибавила диакониса, пока он собирался с мыслями.
     - Да. Лютгарда отказывается выдать мне человека, чья измена может стоить жизни моему единственному ребенку...
     - Ваше величество, - возвысила Росвита голос. Это было резко и грубо, но она понимала, что король способен сейчас наговорить то, о чем потом будет сожалеть. В том числе и о Сангланте. - Пойдемте, взглянем на Виллама.
     Неужто никто из придворных не догадался успокоить королевский гнев, напомнив об умирающем сподвижнике? Видимо, полная растерянность царила в лагере. Росвита указала на вход в шатер, приглашая Генриха войти, и тот нахмурился. Но, немного поколебавшись, все же вошел, предоставив ей следовать за ним. Хатуи кивнула Росвите. Одобряя ее? Вряд ли. Простолюдин, пусть даже настолько гордый, как эта "орлица", не решился бы и думать об одобрении или неодобрении дел людей знатных.
     Кисть левой руки Виллама была отрублена по самое запястье. Не хотелось и спрашивать, как получил он эту рану. Маркграф был в полудреме, но малейший шорох мог его разбудить.
     Генрих, отстранив лекаря, положил руку на лоб Гельмута. Ярость постепенно стихала.
     - Он сильный человек, - прошептал тихонько король, и лекарь утвердительно кивнул в ответ.
     - Заражения нет? - спросила Росвита.
     - Рано говорить, - произнес врач очень высоким голосом с сильным и непонятным акцентом. - Маркграф, как изволили сказать его величество, сильный человек. Если заражения не будет, он выживет, если будет - умрет.
     Король опустился на колени рядом с ложем. Лекарь проделал то же, не осмеливаясь стоять в присутствии коленопреклоненного монарха. Генрих глянул на Росвиту, приглашая и ее. Она начала читать молитву, которую король повторял, крепко сжимая в руке свой Круг Единства.
     Произнеся последние слова, он повернулся к лекарю:
     - Что нужно больному?
     Росвита пристально смотрела на этого человека. Она не доверяла лекарям. Ей казалось, что все они похожи на астрологов, которые бродят из города в город и за деньги предсказывают людские судьбы. Лекарь был безбородым - не то клирик, не то евнух с востока. Интересно, где Джудит нашла его? Если в Аретузе, то какие дела могли связывать маркграфиню с восточной империей? Подтверждал ее догадку голос врача, слишком высокий для настоящего мужчины.
     - Я следую учению даррийской лекарши Галены - женщины, жившей много веков назад, но обладавшей великими знаниями. Человек с такой раной должен несколько недель лежать в сухом и теплом месте. Рана должна оставаться чистой. Нужно хорошее питание, бульон и прочее. Тело выздоровеет само. Или не выздоровеет. Господь укажет.
     Лекарь коснулся рукой Круга Единства на груди и склонил голову в знак принятия Божьей воли. Виллам шевельнул рукой. Глаза его приняли осмысленное выражение, но он не произнес ни слова. Генрих вытер слезы.
     - Ты останешься в Касселе, Гельмут. А я выступлю к Отуну, чтобы восстановить сестру на ее кафедре.
     Видно было, что король окончательно пришел в себя. Он кивнул лекарю, который по-восточному поклонился в ноги, касаясь пола лбом. Выйдя из шатра, Генрих повернулся к Росвите:
     - Пусть Сабела подождет. Пусть потерпит, пока мы будем двигаться к Отуну. Не хочу ее видеть!
     Росвита улыбнулась про себя. К Генриху и в самом деле вернулся рассудок. Как ловко он переставил акценты! Теперь все будут говорить, что это не Лютгарда не отдает ему Сабелу, а сам король, гневаясь на сестру, не может вынести ее вида. Один только вопрос волновал теперь Росвиту:
     - Мы не идем на Гент?
     Лицо Генриха окаменело. Он сжал руки за спиной, сдерживая чувства.
     - Две трети армии выбыло из строя. Нужно уладить здешние дела и за лето собрать новое войско. Гент должен продержаться до осени. - Тут глаза его вспыхнули. - И Сабела узнает, что значит во второй раз пойти против меня!

4

     Королевский двор и остатки войска три дня стояли в предместье Отуна, пока епископ Гельвисса собралась с мужеством и впустила их в город.
     Стоя на возвышенности, Алан видел, как распахнулись ворота и ликующая толпа высыпала навстречу своему королю и законной госпоже.
     Последние несколько дней, пока войско графа Лавастина шло на запад, его постоянно обгоняли небольшие группы людей - остатки войск Сабелы, Родульфа и других герцогов и принцев, поддержавших мятеж. Солдаты разбредались по домам, где их ждали полевые работы. Оставалось надеяться только на то, что лето выдастся долгим...
     Войско Лавастина, к счастью, не понесло потерь, никто из воинов даже не был серьезно ранен. Сержант Фелл с пешими солдатами отправился в Лавас, ибо тамошние поля нуждались в рабочих руках. Сам граф с двадцатью конными тенью следовал позади королевского войска. Алан не знал, чего тот ждет и что собирается делать. Ясно было одно: в его собственной жизни переменилось все. Теперь он спал на удобном ложе в шатре Лавастина и пищу получал с графского стола. И носил красивую льняную рубаху вместо своей старой, давно уж истертой и перелатанной.
     - Пойдем в шатер, - позвал граф, когда штандарт Генриха скрылся за городскими воротами.
     В этот солнечный день все вокруг светилось радостью. Даже собаки, обычно грозные для всех, кроме Алана и Лавастина, сегодня вели себя спокойно и миролюбиво. Но Алан не мог отделаться от беспокойства. В ночных кошмарах ему все еще являлся Агиус, которого он не сумел спасти. Несчастный пожертвовал собой - и чего ради? Священник никогда не любил Генриха за поступки, продиктованные ненавистью к Сабеле. Хотя он и спас короля, пожертвовав собой...
     Алан стыдился собственной слабости. Он стоял в стороне, когда убивали Лэклинга, ибо боялся могущественной тогда Антонии. Никому ничего не сказал, когда увидел, как гуивру скормили ни в чем не повинного человека. Неважно, что никто из знати не послушал бы слов купеческого сына. Дело было не в них, а в его трусости. Даже чудовище он убил, увлеченный порывом Агиуса, порывом принести себя в жертву ради жизни других людей. Или ради мести принцессе? Юноша вздохнул. Трудно было разобраться во всем этом.
     - Пойдем, - не то пригласил, не то приказал Лавастин.
     Внимание к нему графа было самой большой загадкой. Юноша вошел в шатер. Он был на полголовы выше этого человека, но никогда не ощущал, что возвышается над ним, столь сильным и харизматичным человеком казался Лавастин. Волшебство Антонии, должно было быть могущественным, если сумело сломать такую волю.
     Граф опустился на стул.
     - Сядь, - сказал он, раздраженный тем, что Алан не сделал этого сам.
     - Но, ваша светлость... - начал было юноша, робея под взглядами слуг и графского капитана. Они были удивлены не менее, чем он, тем, что простолюдин сидел рядом с их господином, словно родственник...
     - Сядь!
     Алан сел. Лавастин приказал принести две чаши вина и отослал слуг. Когда полог опустился за последним из них, воцарился полумрак. Тонкие лучи солнца проникали в прорехи шатра, потрескавшегося за время похода. В их свете мелькали то фрагмент узора на ковре, то рукоять меча. Собаки тихо возились на ковре. Тоска развалился брюхом кверху, а преданная Ярость, еле слышно рыча, прикусила ухо Страху, слишком приблизившемуся к Алану.
     - Алан, сын Генриха. Так ты себя называешь?
     - Да, ваша светлость.
     - На поле битвы ты спас мне жизнь и честь.
     Алан, не зная, что сказать, склонил голову.
     - Я не собирался поддерживать ни Сабелу, ни короля. Мне интересны только мои владения. Их безопасность и благо людей, которые мне служат. Я не желал втягиваться в заговоры. Но ты, вероятно, не знал всего этого. Что же руководило тобой?
     - Я сделал так, потому что...
     - Продолжай. Ведь у тебя должны были быть причины.
     Видя, что даже в таком благоприятном расположении духа граф не терпит промедления, Алан быстро заговорил:
     - Я... Я видел, что епископ Антония... Что она убила Лэклинга. Она хотела умертвить эйкийца, взятого вами в плен, но он... Он убежал. Тогда убили Лэклинга, и я понял, что она...
     - Погоди, мальчик. Кто такой Лэклинг?
     - Один из конюхов.
     Лавастин слегка кивнул. Это имя ничего для него не значило.
     - Так она убила его. Почему об этом не донесли мне?
     - Там, в развалинах, ваша светлость, к ней явились странные существа, а затем вы переменились. Вы...
     - Действовал не по своей воле. Это так. - Графу явно неприятно было упоминать об этом. - Полагаю, госпожа Антония отрицала бы все, что ты сказал. Продолжай.
     - Тогда... Тогда, ваша светлость, все казалось... неправильным. Вся магия, убийства... Несчастное, заключенное в клетку создание...
     - Вождь эйка? Он же бежал.
     - Нет, гуивр.
     - Гуивр? - Лавастин зашелся смехом. - Вот уж кого не жалко!
     Он положил руку на голову псу, судя по седеющей морде, это был Ужас. Животное благодарно потянулось к хозяину.
     - И брат Агиус...
     - Да, - коротко молвил граф. - Брат Агиус спас короля ценой своей жизни. А ты? Какой награды хотел бы ты за спасение моей жизни?
     - Я?
     - Ты. Или здесь есть кто-то другой? Когда я задаю вопрос, желаю слышать ответ.
     - Но... я не думал о награде, ваша светлость. Я делал то, что велела совесть. Это достаточная награда. Может, что-нибудь для моей семьи...
     - Ах да. Твоя семья. Этот Генрих, он кто?..
     - Купец, ваша светлость. А тетушка Бела - свободная землевладелица в Осне.
     - Возле монастыря, который сожгли в прошлом году. Помню. И что же купец Генрих рассказывал тебе о твоем происхождении?
     Алан заерзал на стуле и отпил глоток вина, пытаясь скрыть смущение. Напиток оказался отличным, такие вина не предназначены простолюдинам, пусть даже свободнорожденным.
     Рассказывая, юноша подумал, не стоит ли ему солгать. Но этому искусству не обучали его ни Генрих, ни тетушка Бела. Не стоило позорить их теперь, даже если правда и унизит его в глазах графа.
     - Мать была служанкой в вашем замке. Мой отец, Генрих... Он любил ее. Про нее говорили, что она... - Он прикусил губу. Нельзя же было назвать мать гулящей. - Что она бывала с другими мужчинами. Три дня спустя после моего рождения матушка умерла. Диакониса отдала меня Генриху, взяв обещание, что, когда мне будет шестнадцать, тот отдаст меня в монастырь...
     - Но тебе уже больше шестнадцати?
     - Семнадцать, ваша светлость. Год назад я должен был поступить в Монастырь-на-Драконьем-Хвосте.
     - ... который сожгли. Понимаю. Это все?
     - Да, ваша светлость.
     Лавастин задумчиво сидел в темноте, поигрывая кубком. С улицы доносились слова его капитана, что-то говорили о короле, Отуне и помиловании, но даже своим острым слухом юноша не мог уловить, что точно говорят. Тоска плотоядно зевнул и стал тереться о ногу Алана. Юноша отодвинул стул. Тот скрипнул, и этот звук вернул графа к жизни.
     - Слушай меня, дитя, - заговорил он быстро и отрывисто. - Я расскажу тебе кое-что. Постарайся все запомнить, ибо этого я не рассказывал никому и никогда. И не повторю впредь.
     Алан кивнул, но, поняв, что в темноте граф мог не заметить кивка, прошептал:
     - Да...
     Восемь черных теней, развалившихся на ковре у их ног, казалось, вслушивались в речь Лавастина.
     - Однажды я был женат, - тихо заговорил граф. - Но, как все знают, жену и дочь убили вот эти твари.
     - Как такое могло произойти? - любопытство Алана взяло верх над чувством такта.
     - Слушай и не перебивай! - резко оборвал граф.
     Страх подошел к выходу и мордой приподнял полог. В шатре стало чуть светлее, и юноша увидел, что лицо графа искажает горькая усмешка.
     - Как такое могло произойти? Даже я не знаю точно, откуда собаки появились у деда. Слышал, что он получил их не то благодаря какому-то соглашению, не знаю уж с кем, не то по наследству. Мой отец - единственный наследник, и я тоже единственный наследник отца, мы унаследовали их вместе с титулом графов Лаваса. В положенное время отец решил меня женить, чтобы продолжить династию. - Лавастин залпом осушил кубок и осторожно поставил вниз, на ковер. - Тогда я был молод, и у меня была женщина - молоденькая служанка. Обнародовать нашу связь мы не хотели и встречались тайно, в развалинах даррийской крепости. Как и следовало ожидать, она забеременела и стала просить меня признать ребенка, чтобы ее не прозвали гулящей. Но невеста была горда и самолюбива. Ей не хотелось видеть в Лавасе детей, рожденных для меня другой женщиной. Добрая диакониса, благослови Владычица ее память, которой я исповедался, пообещала мне позаботиться о ребенке. - Граф поднял с пола кубок, словно забыв, что выпил его содержимое, а затем поставил обратно. - Наверное, этот грех мне зачтется.
     Алан сглотнул.
     - Она умерла при родах?
     Лавастин вскочил со стула и быстрым шагом подошел к выходу. Отстранил собаку, приоткрывшую полог, и мгновенно запахнул его.
     - Когда я говорю, тебе следует молчать, Алан. - Юноша кивнул, хотя граф и стоял к нему спиной. - Никакого больше вина, - пробормотал Лавастин. Затем громко и быстро продолжил, торопясь окончить рассказ: - Да, она умерла. Моя невеста была молода, сильна и нетерпелива. Я был таким же, и мы... В общем, не сошлись характерами. Она редко допускала меня в свою постель. Я не позволял себе связей на стороне, но вскоре у меня появились подобные подозрения на ее счет. Впрочем, доказать что-то было нельзя, ее служанки повиновались хозяйке беспрекословно. Когда родился первый ребенок, я не верил жене, что он мой. Хотя... - Он резко махнул рукой, подошел к стулу, но садиться не стал. - Так могло быть. Она воспитывала в девочке недоверие ко мне, но сам я безуспешно пытался стать другом ребенка. Наконец жена отбросила всякое притворство. Она полностью отказалась от своих супружеских обязанностей и не скрывала связи с любовником. Каким-то простолюдином... "Если ты мог спать со служанкой, то могу и я", - говорила она. Наконец жена забеременела, и ясно было, что ребенок не от меня. Тогда я потребовал проверить первого ребенка. Ты догадываешься как - с помощью этих вот животных.
     Алан чуть не вскрикнул от ужаса, но вовремя приложил руку к губам. Он догадывался, что произошло.
     - Она с ребенком попыталась убежать, но собаки... Собаки словно взбесились в ту ночь.
     Восемь черных теней на ковре затихли, будто вслушиваясь в страшную повесть. Тоске и Яр