ительница ли Битв так изменила его судьбу? Алан представить не мог, зачем и с какой целью привела его сюда судьба. Сюда, в этот самый день и час. Войска Генриха спускались вниз по склону холма, набирая скорость и готовясь сломить строй ратников Сабелы. Первыми врага должны были встретить воины, тащившие повозку с клеткой, из которой доносились стук и рычание. Капитан Сабелы взмахнул белым флагом, приказывая своим идти навстречу.
     Лавастин поднял руку. Два войска, громыхая оружием и доспехами, двигались навстречу друг другу.
     За спинами солдат видны были только знамена, флаги и беспорядочное движение на холме. Алан понял, когда встретились между собой передние ряды. Внезапно раздался жуткий шум: вопли и стоны умирающих, лязг мечей, треск копий, ударявших о деревянные щиты.
     Алан подумал о предостережениях Родульфа и ответе на них Сабелы: "В этот раз сил Генриху не хватит". "Почему она так уверена в победе над превосходящими силами короля?"
     Он не видел, развалилась ли клетка сама, или ее открыли солдаты. Только догадался о случившемся, потому что в самой гуще сражения раздался страшный вопль ужаса, от которого замерло сердце. В первый момент он не мог даже вздохнуть, пока Ярость не потянула его за полу, выводя из оцепенения.
     На склоне, среди хаоса, людей и лошадей, мечущихся в беспорядке, идущих вперед или, наоборот, в панике бегущих, он увидел неясную тень, взмывшую в небо, словно призрак огромной птицы, вырвавшейся на волю. Но... лишь для того, чтобы вновь опуститься на землю, ибо массивная цепь, прикованная к ноге существа, удерживала его на земле. Раздался яростный вопль, и огромные крылья распростерлись над полем, сметая всадников и лошадей. С клекотом, напоминавшим орлиный, но стократ страшнее и громче, гуивр открыл единственный глаз, и те, кто видел его, кто встречался с чудовищем взглядом, замирали, не способные двинуться. Все, кроме солдат принцессы Сабелы, носивших амулеты, которые заботливо раздала госпожа Антония за день до битвы.
     Началась бойня.

3

     Король Генрих был из тех людей, которые никогда ничего не отпускали на волю случая. Твердый прагматик напоминал Ханне мать, госпожу Бирту, и редко давал свободу собственным чувствам. И все же главным в нем Ханна считала то, о чем сказала как-то Хатуи: "Он добрый господин, наш король, и я горда тем, что служу ему". Независимая Ханна готова была служить немногим. Но Генрих быстро завоевал ее верность и уважение, и она сочла, что перед ней прирожденный властитель. Именно он являлся истинным сердцем государства, а не какой-нибудь город, замок или храм.
     Сейчас, сидя верхом на лошади и выжидая, пока Виллам докладывал королю о неудавшихся переговорах, Ханна беспокоилась. Она обычно была спокойна, но в последние недели, после того как они с Хатуи оставили Лиат в Генте, тревожилась постоянно. Ханна дала себе слово, что будет защищать подругу, и чувствовала вину, не сдержав обещания.
     Особенной вины, конечно, не было. Но глядя вниз с холма на рать Сабелы, Ханна не могла думать ни о чем, кроме нарушенного слова. Принцесса тоже нарушила обещание, данное королю. "Я похожа на нее", - подумала Ханна. Она вздохнула, сердясь на себя, - бессмысленные терзания. Не она была эйкийским вождем, осадившим Гент. Не она приказала эйкийцам напасть на пятерых "орлов". Она упала с лошади, повредив ногу, но ведь и это не ее вина - она еще не стала опытным наездником. И не она, а Сабела не дает королю напрямик двинуться к Генту. Ханна сделала все, что могла, и теперь должна жить дальше.
     Это Лиат всегда беспокоилась - всегда и без особенного к тому повода, мучаясь из-за того, что сделала что-то не так, как следовало. Но все иногда ошибаются, все совершают неверные поступки. Так устроен мир - хотя диакониса Фортензия и сказала бы, что только равнодушный ко всему язычник может рассуждать, как Ханна.
     Она, конечно, верила в Господа и Владычицу, в святой Круг Единства. Но их существование не означало, что древние духи ушли из мира. Они лишь попрятались. А потому Ханна и ее родные возлагали цветы к подножию священных деревьев и венки к южным склонам скал, когда приходила весна. Древние духи... А тот юноша, который держал поводья епископского мула и смотрел на нее пристально... Он выглядел обреченно. И эти собаки! Они не такими уродливые, как были у народа Эйка, но казались не менее опасными. И все же они следовали за ним, как послушные щенки. В этом мире много необычных вещей, если только ты можешь их видеть!
     - Младшая "орлица"...
     Ханна повернула голову - король говорит о ней.
     - ... Будет при принцессе Сапиентии. Она знает, что делать. Мы отобьем Констанцию до того, как Сабела отступит и попытается использовать ее как заложницу.
     За Генрихом стояла центурия "львов". Ханна увидела среди них Карла, он не замечал ее. Готовые к сражению воины смотрели вниз, на стан врага. Генрих и Виллам закончили разговор. Хатуи отправилась с известием к обозу, где была Теофану. Генрих, как всегда осторожный, оставил обоз около укреплений Касселя.
     Ханна отправилась в указанном направлении, в сторону леса. Генрих выбрал для сражения это поле из-за удобного рельефа местности. Предполагая, что обоз Сабелы будет поблизости от войска, он отобрал восемьдесят всадников и поставил Сапиентию во главе отряда под присмотром, разумеется, опытного капитана. Прячась за деревьями, они должны были обойти правый фланг войска принцессы и, ударив прямо по обозу, освободить Констанцию.
     "Или спровоцировать ее гибель", - подумала Ханна, предполагая, что Генрих скорее предпочтет видеть сестру мертвой, чем заложницей. Все-таки пока Констанция оставалась в руках принцессы, она была оружием, направленным против короля. Так, во всяком случае, объяснила бы все это Хатуи. Но Хатуи выросла среди жестоких нравов Приграничья, где шла постоянная война. Там, говорила она, люди убивали своих детей, чтобы те не попали в лапы куманам.
     Сапиентия напоминала борзую, которую удерживает крепкий поводок. Она нетерпеливо стремилась вперед. При ее маленьком росте вообще удивительно было, что Генрих выпустил ее на поле боя.
     Всякий взрослый обязан был сражаться, если враг нападал на твой город. Но женщины, которых Владычица благословила рожать детей, нечасто вступали в воинские ряды, кроме тех, кто посвящал свою жизнь святым Андреа или Перпетуе и отвращал сердца от замужества и воспитания детей, как сделала Хатуи.
     Для женщины благородных кровей уклонение от битвы не было делом постыдным, для этого были муж и братья. В ее обязанности входило управление землями, воспитание детей и продолжение рода.
     Но Сапиентия рвалась в бой, рвалась командовать собственным отрядом, и Генрих позволил, потому что, как думала Ханна, хотел доказать, что никто не может стать монархом, если не сумеет повести за собой в сражение герцогов и их воинов.
     - Когда мы выступаем? - настаивала Сапиентия. Пожилой капитан с трудом удерживал принцессу.
     Со стороны поля раздались крики: "За Генриха!" Это было сигналом. Сапиентия подняла руку, призывая следовать за ней, и тронулась с места, осторожно объезжая деревья. Ханна крепче сжала копье. Она ехала позади, ибо никто не требовал от "орлицы" участия в бою. И все же девушка волновалась. Она вглядывалась в глубь леса, вздрагивая при каждом подозрительном движении. К счастью, всадники, ехавшие рядом, были полностью поглощены тем, что их ожидало, и не замечали ее беспокойства. Должно быть, они и сами боялись, но она сомневалась в этом. Генрих доверил Сапиентии опытных воинов, служивших долгое время на восточной границе. Если все пройдет удачно, они обойдут правый фланг принцессы и, возможно, не дадут Сабеле отступить.
     Шум за деревьями неожиданно усилился. "Началось", - шепнул один из солдат своему соседу. Они ехали дальше, отклонившись правее. И тут жуткий, пронзительный визг перекрыл гул сражения.
     - Что это? - испуганно спросил кто-то. Возглавлявшие отряд перешли на галоп. Они увидели наконец свою цель. В руках всадников развевались знамена, отливая золотым и красным. Ханна заметила впереди повозки, стоявшие попарно и служившие укрытием для обозных. Странно, Сабела оставила для охраны очень мало людей. Несколько стрел пропели в воздухе.
     Сапиентия и ее воины с громким криком атаковали противника, но схватка длилась недолго и вскоре затихла. Ханна осмотрелась. За десять дней, предшествовавших встрече с войском Сабелы, Хатуи многое успела вбить в ее голову: "Ты - глаза и уши короля. Ты должна смотреть и запоминать все, что происходит. Ты не должна геройствовать. Сохрани свою жизнь, чтобы сохранить ценные сведения".
     Здесь геройствовать было бессмысленно. Солдаты Сапиентии легко захватили обоз и, собрав пленников вместе, принялись их допрашивать о судьбе епископа Констанции. Из-за леса, на противоположной стороне за обозом, раздались крики. Ханна подъехала ближе, чтобы понять, в чем дело. Там, за деревьями, показались какие-то воины. Капитан Сапиентии взял двадцать всадников и направился в их сторону. В эту минуту кто-то схватил лошадь Ханны за поводья и сильно потянул. Она вздрогнула и опустила копье. Рядом стоял... священник. У него было суровое и усталое лицо, губа кровоточила.
     - Дай мне свою лошадь! - потребовал он.
     Он не был простым служителем церкви. За двадцать дней, проведенных при дворе, она научилась распознавать светские манеры. И все же теперь колебалась, ведь он был одет, как самый простой священник.
     - Владычица, даруй мне терпение! - громко проговорил он. - "Орлица"! Слезай с лошади и дай ее мне!
     - Зачем? - спросила она. - Вы в обозе Сабелы...
     - Я ее пленник, а не слуга.
     - Откуда мне знать...
     Из-за леса вновь раздался пронзительный вой, а затем отдаленный шум голосов, смесь криков триумфа и воплей ужаса. Священник в гневе с силой сдернул Ханну с лошади. Девушка упала и больно ударилась. Животное заржало, но человек крепко держал поводья, и пока Ханна пыталась подняться, он оседлал лошадь, сильно ударил ее пятками и с развевающейся рясой поскакал в сторону сражения.
     Ханна наконец встала на ноги. В лесу встретились два отряда и смешались друг с другом. За деревьями можно было разглядеть флаг с красным саонийским драконом. "Друзья", - подумала она, и в этот момент нахлынула волна криков.
     - Приближаются всадники Лавастина! Развернуться! Всем развернуться и встретить их!
     Владычица наша! Ведь еще Вулфер говорил, что пеший "орел" - мертвый "орел". Священник с ее лошадью был далеко. Не выпуская из рук копья, Ханна забралась под повозку.

4

     Вот, оказывается, для чего все было затеяно. Смысл происходящего открылся Алану со всей очевидностью. Слышались крики солдат, испуганных, бегущих или, наоборот, с новой силой взявшихся за оружие, как это произошло с мятежным войском.
     Королевские ратники, врасплох застигнутые гуивром, теперь напоминали стадо животных, визжащих от ужаса в ожидании мясника, который начал резать их глотки. Это была не та битва, которую благословляет Господь, когда правый призывает Его рассудить спор Мечом Справедливости. Это была самая настоящая резня.
     Алан знал, что эта война была делом безбожным. Гуивр в ярости вопил, пытаясь освободиться, бешено взмахивая крылами. Первые ряды конницы Сабелы поднимались на холм, несколько замедлив движение, горы тел убитых солдат Генриха и их лошадей преграждали путь. На правом фланге сражение шло с переменным успехом, но вот и знамя Фесса закачалось, войска отступали.
     Половина "львов" быстро двинулась навстречу врагу, остальные замерли в ожидании. Позади на коне возвышался неподвижный Генрих. Чего он ждал? Или его тоже настиг парализующий взгляд гуивра?
     Конные противостояли солдатам Лавастина, усиливали натиск, пытаясь сломить сопротивление, прорвавшись к центру, оказать помощь королю. Алан рванулся вперед, прокладывая себе путь сквозь задние ряды лучников и копьеметателей, отступивших назад после первых выстрелов. Ярость и Тоска рвались к сестрам и братьям, черным псам, оставшимся при Лавастине.
     Алан нашел наконец графа, следившего за ходом сражения. Осмелев, юноша схватил его за стремя и потянул на себя. Лавастин уставился на него сверху вниз. Судя по всему, он даже не узнавал, кто стоит перед ним. Что ж, отчаянные времена требуют отчаянных действий. Алан взмолился Владычице, прося Ее послать ему силы, и... рванул графа за левую руку и полу кольчуги. Не ожидая этого, граф не удержался в седле, упал, ударившись, и остался лежать на земле.
     Юноша почувствовал между лопаток острие копья. Он обернулся и увидел сержанта Фелла.
     - Вы же меня знаете, сержант! - закричал он неистово. - Вы знаете, что граф последнее время ведет себя странно. Это все неправильно! Мы не должны здесь быть!
     Фелл колебался. Капитан Лавастина, увидев своего господина поверженным, приблизился, но тут все графские собаки окружили юношу, рыча и не давая никому подойти.
     - Прошу, Владычица, помоги мне, - выдохнул Алан. И приложил лепестки своей розы к бледным губам графа.
     Шум битвы не утихал. Но здесь он был в безопасности, окруженный рычащей стеной верных ему и свирепых зверей. Тоска лизнул Лавастина в лицо, и тот открыл глаза. Граф заморгал и провел рукой по шлему, убеждаясь, что он у него на голове, и медленно поднялся. Собаки расступились, пропуская сержанта Фелла.
     - Что происходит? - заговорил Лавастин, видя жуткий хаос вокруг себя и своих солдат, теснивших саонийское знамя. Воины из Фесса стремительно отступали. В центре флаг Сабелы почти приблизился к "львиному" значку и королевскому знамени. Гуивр вновь завыл. Символ "львов" дрогнул и исчез в гуще боя. Генрих, окруженный теперь только личной стражей, не двигался с места.
     Собаки графа и сгрудившиеся люди пропустили наконец капитана. Фелл подвел Лавастину лошадь, крепко держа ее за поводья и не давая подняться на дыбы. Присутствие гуивра волновало лошадей, и они вздрагивали от любого резкого движения.
     - Мы сражаемся вместе с Сабелой против короля Генриха, - сказал капитан.
     - Этому не бывать! - вскричал граф. - Солдаты, приказываю вам покинуть поле боя!
     Приказ распространился по рядам войска, словно пламя, охватившее сухое дерево. Граф вскочил в седло и принялся выравнивать боевой порядок, останавливая дерущихся. Саонийцы поняли, что происходит, и позволили ему отступить.
     Но центр королевской рати был сломлен. Сабела пробивалась сквозь строй "львов", а Генрих все еще оставался неподвижен. Когда воины Лавастина покинули поле, Алан остался один, глядя, как саонийцы разворачивают свою конницу, чтобы оказать помощь королю. Он смотрел, как рвется на цепи гуивр, сотрясая окрестности безумным клекотом, смотрел, как замедлили ход саонийские всадники, увидев его глаз. Смотрел, как половина солдат Сабелы повернула в сторону новой угрозы.
     Несколько стрел и копий, брошенных фессийцами, прорезали воздух и, ударившись о чешуйчатую шкуру чудовища, бессильно упали на землю. Пространство вокруг него оставалось свободным - люди принцессы, хотя и защищенные от страшного глаза, старались обходить гуивра стороной.
     Солдаты Генриха один за другим падали под ударами врага или отступали к вершине холма - к своему королю.
     Алан выпустил розу из дрожавших пальцев. Он не мог на это смотреть. Не мог верить в какие-то права принцессы Сабелы. Он знал, что ее победа неправильна и несправедлива. Солдаты Генриха не могли сражаться, не могли вступить в честную схватку лицом к лицу с врагом.
     Он бежал через поле, спотыкаясь о мертвых, перепрыгивая через раненых или тех, кто притворялся раненым ради спасения. Он бежал к гуивру, замедлив бег для того только, чтобы схватить меч убитого графа, лица которого не рассмотрел.
     Но другой человек оказался около гуивра раньше. Он выскочил из седла и оттолкнул лошадь от себя, и та в ужасе метнулась в сторону.
     Священник. Алан видел теперь, что это брат Агиус, одновременно понимая, что опоздал. Агиус без страха приблизился к чудовищу. Зверь издал гневный вопль, остановился и прыгнул. Голодный и измученный страданиями своего гниющего тела, гуивр принял пищу, что шла к нему в руки. Агиус исчез, скрытый тяжелыми крыльями. Чудовище склонило голову, собираясь приступить к трапезе.
     Остатки рати Генриха и сам король пришли в себя. С криками ярости, почти доведенные до безумия тем, что только что увидели и не могли предотвратить, они ринулись на воинов Сабелы, потерявших строй во время преследования беззащитного врага. Солдаты из Аварии и Фесса перегруппировались и построились в одну линию. Саонийские войска усилили наступление на дрогнувший центр Сабелы.
     Алан бежал к гуивру. Кто-то из людей принцессы попытался преградить ему путь, но юноша не обратил на него внимания, предоставив собакам расправиться с несчастным.
     Да и кто мог остановить его? Вблизи гуивр казался огромным, высотой в два человеческих роста. Чешуя блестела на солнце, и он насыщался с жадностью существа, которому давно было отказано в пище. Алан приблизился к нему, примеряясь, куда бы ударить, но не осмелился. Чудовище не обращало на него внимания. Он услышал хруст костей и - о Владычица! - ужасающий крик, перешедший в сдавленный стон и вдруг затихший.
     Юноша обежал вокруг зверя. Черви падали с его гноящегося единственного глаза и расползались по земле. С этой стороны гуивр не мог его видеть. К тому же он был слишком занят своей трапезой.
     Алан поднял меч, когда услышал предостерегающий крик за спиной: ветер донес до него имена лорда Родульфа и короля Генриха, повторяемые солдатами. Он с силой вонзил меч в шею чудовища. Оно громко взвыло, оглушив его, и оторвало свою огромную и уродливую голову от того, что оставалось от Агиуса. Обернувшись, животное забило о землю широченными крыльями. Крыльями, которые оканчивались когтистыми лапами.
     Гуивр попытался ударить Алана и, не видя врага, промахнулся. Зашатался, истомленный болезнью и голодом, и с трудом сохранил равновесие. Алан отскочил в сторону и поднял меч. Нога его во что-то уперлась, и юноша опустился на одно колено. И оглянулся на гуивра.
     В поисках мякоти чудовище разорвало Агиусу живот, обнажив внутренности. Глаза священника были открыты, и он смотрел прямо на Алана. Гуивр громко вскрикнул, и его тень накрыла и Алана, и умиравшего Агиуса.
     Но, как сказано в преданиях, любое чудовище имеет слабину. Алан, не раздумывая, вонзил меч в мягкое брюхо зверя. Кровь хлынула фонтаном, облив его огненным потоком. Он выпустил рукоять меча и отскочил в сторону. Схватил Агиуса и оттащил его от бившегося в агонии гуивра. Гуивр рухнул на землю, сбив с ног Алана и задев священника. В конвульсиях гигантское тело наконец затихло.
     Агиус прошептал какое-то слово, затем еще одно. Алан, с дрожащими руками, плача, склонился над ним. Ярость принялась облизывать его лицо, он попытался отогнать ее, но не сумел и только ниже склонился над Агиусом.
     - Освободи белую лань, - прошептал умирающий. - Владычица, пусть жертва сия сделает меня достойным подвига Твоего Сына.
     Его глаза закатились, и он, как и гуивр, вздрогнув, испустил дух.
     Тоска подтолкнул Алана. Пес что-то держал в зубах. Ярость облизала глаза юноши, очистив их от крови чудовища, и Алан увидел солнечный свет и то, что происходит на поле: знамя Сабелы удалялось. С гибелью гуивра, их символа и защиты, люди принцессы растерялись и в панике бежали.
     Что-то кольнуло Алана в щеку. Он посмотрел на Тоску и увидел, что тот держит в пасти розу, принесенную с другого конца поля. Ее лепестки потемнели, став кроваво-красными, как кровь Агиуса.
     Алан закрыл лицо руками и зарыдал.

XIV. ГРЯДУЩАЯ ВЛАСТЬ

1

     Росвита не любила ждать. Неопределенность всегда тяготила ее и мешала думать. Сейчас во дворце, построенном лет восемьдесят назад одним из герцогов Фесса, она мерила шагами зал пиршеств, то входя внутрь, то выходя в распахнутые тяжелые двери, за которыми виднелась панорама города Касселя, раскинувшегося вокруг дворцового холма. Перемычкой дворцовым воротам служила огромная серая с голубым отливом каменная плита