иколепные одежды клириков, суетящиеся слуги - все это напомнило ему о жалкой и ничтожной жизни в Осне. Тетушка Бела и отец Генрих, конечно, достойные и уважаемые люди. Их дети могли ими гордиться. Но сидя в огромном пиршественном зале, даже в самом дальнем углу, у камина, нетрудно было понять, что графская служба куда выгоднее их судьбы.
     Он не знал, о чем говорили главные лица. Он съел так много, что живот заболел от непривычной еды. И путь в лагерь Сабелы показался вечностью, а каждый шаг мукой. Два епископа ехали рядом на мулах. Агиус, в образе простого священника, продолжал вести поводья мула.
     Алан едва надеялся, что сумеет дойти до лагеря, не упав посреди дороги. Но час спустя почувствовал себя лучше. День был не слишком жарким и не слишком холодным, дул легкий ветерок. А вот Агиус, подходя к лагерю, выглядел совсем плохо.
     Когда процессия шла через последнее ячменное поле, солдаты высыпали из лагеря поглазеть на королевского епископа. Антония и Констанция странно смотрелись вместе: веселая, добродушная старость и строгая юность. Два епископа в одной процессии в любом случае редкое зрелище, и Алан пожалел вдруг, что всего этого не видит Лэклинг - несчастный любил все яркое и блестящее. Как Антония, убившая его, могла ехать на своем муле с таким спокойным и безмятежным лицом?
     Впрочем, не Агиус ли учил его видеть разницу между внешним и внутренним? Хотя, как говорила тетушка Бела, "спокойствие внешнее говорит о спокойном сердце". Так всегда считал Алан. Теперь удивлялся. Не понимая, как можно иметь дело с кровью и темными силами, убить невинное существо и быть спокойным внешне.
     Госпожа Сабела ждала их у шатра, украшенного флагами с ее символикой. Дочь ее, Таллия, стояла рядом. В платье из светлого шелка, она казалась более холодной и бледной, чем обычно. Родульф и приближенные стояли позади. Среди них и Лавастин, больше похожий на безжизненную деревянную статую. Сабела не сделала и шагу навстречу сводной сестре, предоставив Констанции самой спешиться и подойти.
     - Сестра, - мягким голосом заговорила та, - я рада видеть тебя. Надеюсь, мы сможем как-то уладить споры, что раздирают нашу семью.
     Сабела не протянула Констанции рук, как полагалось родственнице. Она отступила назад и подала знак солдатам, - которые обступили епископскую свиту со всех сторон. Антония тоже спешилась и встала рядом с принцессой. Таллия угрюмо смотрела на Констанцию, как будто молодая женщина была призраком. Агиус, не выпуская из рук поводья мула, присел на колено.
     - Теперь ты в моих руках, Констанция, - обычным своим невыразительным голосом заговорила Сабела. - Ты остаешься у меня заложницей, до тех пор пока Генрих не признает законность моих требований.
     Словно лань, застигнутая врасплох внезапным появлением охотника, Констанция откинула голову назад и широко раскрыла глаза. Бежать было некуда. Она опустила поднятые для приветствия руки и скрестила их на груди. Это движение помогло ей восстановить спокойствие.
     - Меня предали, - произнесла она твердо и громко и повернулась, глядя в глаза Агиусу, который, побледнев, поднялся с колена. - Ты обещал мне безопасность, Агиус. Кузен Агиус.
     Последние слова она произнесла подчеркнуто гневно, желая ими, как оружием, уничтожить несчастного священника. Агиус не отвечал.
     - Он обещал тебе безопасность, - вмешалась Антония, - и он проводил тебя в твой город, где все мы утолили наш голод. А потом пошли сюда, но он уже выполнил свое обещание. Речи ведь не было о том, чтобы проводить тебя дважды.
     Констанция не замечала Антонию.
     - Ты солгал мне, Агиус. Я не прощу.
     - И не должна, - прохрипел тот.
     Смотрел он не на Констанцию даже, а на Сабелу. Алан видел, что по возрасту она годится епископу Отуна в матери. Вот только матерью она стала слишком поздно. Слишком поздно, во всяком случае для того, чтобы с помощью права чадородия претендовать на престол. Таллия, позднее дитя ее брака, болезненная и хрупкая, была слишком слабым аргументом.
     - Госпожа Сабела! - обратился к ней Агиус. - Моя часть договора выполнена. Отдайте мне племянницу и отпустите нас, как обещали.
     - Как обещала, я отпущу твою племянницу и оставлю ее на попечение епископа отунского, должность которую незаконно, по произволу нашего брата Генриха, занимала Констанция. Я восстанавливаю законного епископа.
     Она взмахнула рукой, и из шатра вышла дряхлая женщина, одетая в епископские облачения.
     - Ты противишься королевскому приказу? - вскричала Констанция. - Я епископ Отуна!
     - А по какому праву Генрих низложил эту женщину с кафедры? - Голое Сабелы был ровным и твердым. - Гельвисса получила свой посох из рук самой госпожи-иерарха двадцать лет назад. Мирская власть, принадлежащая Генриху, в этих делах ничто в сравнении с властью духовной. Поэтому я всего лишь возвращаю епископа Гельвиссу на законное место.
     Глядя на старуху с трясущимися руками, даже Алан прекрасно понимал, что та не более чем пешка в руках принцессы.
     - Теперь она всего лишь аббатиса, - пыталась возражать Констанция, - меня рукоположили...
     - Тебя рукоположили диаконисой в твоем храме, достойная сестра. А вот твое избрание епископом, думаю, может быть поставлено под сомнение. Здесь, в моем лагере, ты всего лишь диакониса.
     Констанцию душил гнев. Служанка вывела из шатра маленькую девочку, племянницу Агиуса. Лицо ребенка выражало страх загнанного зверька, затихшего в ожидании последнего удара со стороны преследователя. Она увидела дядю и потянулась к нему, как слабое деревцо тянется к свету. Но не сделала движения, чтобы побежать к нему. Будто ее держали на привязи. Слезы текли по ее щекам, подбородок дрожал, хоть она и молчала. На шее у ребенка было золотое ожерелье.
     - Девочка будет возвращена епископу города Отуна, - сказала Сабела, довольная собой и тем, что планы осуществляются. - Но ты можешь остаться со мной, достопочтенный брат Агиус, и возможно, еще понадобишься нам.
     - Тогда моя племянница остается в твоей власти. - Голос был слишком тих. Алан никогда не видел Агиуса таким подавленным. Тот посмотрел на девочку, затем отвел взгляд, она только всхлипнула в ответ.
     Констанция неожиданно упала на колени, простирая руки.
     - Иди сюда, детка, - сказала она, скорее приказывая. Девочка посмотрела на дядю, который только кивнул, и подошла к молодой женщине. Констанция взяла ее за плечи. - Эрменгарда, дочь герцогини Лютгарды и ее мужа Фредерика Аварийского, предназначена церкви. - Только теперь Констанция посмотрела на Сабелу. - Даже дворцовые раздоры не должны препятствовать осуществлению Божьей воли. Позвольте одному из моих клириков отвести ее в Отун и передать на попечение моей кастелянше, достойной и образованной женщине.
     Агиус молча ломал руки, глядя воспаленными глазами на девочку. Новый епископ пошатнулась и оперлась на плечо одной из служанок.
     - Позволяю, - смилостивилась наконец Сабела. - А ты, Констанция, останешься при епископе Антонии. - Она повернулась к Родульфу. - Теперь мы выступаем. Отун подчиняется своему законному епископу. Мы же оставим тут небольшой гарнизон, дабы быть уверенными в лояльности жителей.
     Алан вдруг заметил Беренгара, мужа Сабелы. Пока разворачивалась драма, тот мирно устроился на земле и играл в шахматы со слугой. Он громко засмеялся, смел с доски фигуры противника и объявил себя победителем. Таллия вздрогнула. Антония мягко положила руку на ее плечо.
     Все было кончено. Девочку Эрменгарду увели со свитой нового епископа отунского. Констанцию увели под стражей. Она, впрочем, отказалась отдать епископский посох, митру и облачение, и никто не осмелился отобрать их силой.
     - Ты обманула меня, Сабела, - промолвил наконец Агиус.
     - Странно мне слышать такие слова. Оба мы давали обещания, и оба их сдержали. Я не считаю это обманом.
     - А я считаю!
     - Напрасно. Останься Констанция в Отуне, не миновать войны, но что может быть лучше мира и спокойствия?
     - Что может быть лучше? Как ты можешь так говорить перед лицом Владычицы?
     Сабела приподняла брови. Это было единственное проявление ее чувств, которое Алан видел до сих пор.
     - Я такая, какая есть, брат Агиус. На этом остановимся. Надеюсь, ты останешься при Антонии.
     - У меня есть выбор?
     - Тогда он ваш, ваше преосвященство, - кивнула Сабела Антонии.
     - И этот тоже, - к ужасу Алана, епископ указывала на него.
     - Этот? - принцесса сперва не поняла, о чем речь, затем увидела юношу, но не узнала его. - Один из псарей? Вижу тут собак графа Лавастина.
     - По-моему, не просто псарь, - сказала Антония, - буду рада, если вы позволите ему остаться со мной.
     Сабела пожала плечами. Она не спросила даже графа Лавастина, а тот, стоя среди ее свиты, не возражал. Он вообще говорил теперь, только если к нему обращались, при этом голос его был таким же монотонным и ровным, как у принцессы.
     - Он ваш.
     Она повернулась, позвав с собой герцога Родульфа и остальных. Таллия шла позади и несколько раз оглянулась. Алан на секунду встретился с ее тяжелым взглядом серо-голубых глаз. Затем она вошла в шатер.
     Алан дрожал. Он не осмеливался смотреть на Антонию. Безразличие Сабелы и Лавастина к его судьбе вселяло ужас. Никто не узнает, если с ним что-то случится. А если Антония знает, что он свидетель того ночного жертвоприношения?
     - Пошли, Алан, - своим обычным добрым голосом сказала Антония. - Будешь прислуживать нам сегодня на пиру.
     Она даже помнит его имя!
     - Брат Агиус, надеюсь, ты не возгордишься и примешь участие в богослужении?
     - Приму.
     Алан в одночасье почувствовал, сколько боли сосредоточено в одном этом коротком, смиренно произнесенном слове.

***

     Вместе их отвели к реке и позволили помыться. Лицо Агиуса было таким пустым и отупевшим, что Алан в который уже раз испугался за него. Священник не произнес ни слова. На берегу он непрерывно молился, пока Алан мыл лицо и руки, и предвидя, что шанс искупаться представится нескоро, юноша набрал воздуха и нырнул поглубже.
     Вынырнув обратно, он увидел, что рядом с ним плещутся его собаки. Они плавали вокруг, виляя толстыми мощными хвостами, иногда стуча ими по его спине. Ярость легонько укусила его, а Тоска выбрался на противоположный берег и стал отряхиваться с такой силой, что брызги долетали до Алана.
     Неожиданно его охватил припадок простой, здоровой радости. Он засмеялся. Ярость и Тоска рядом, и поэтому казалось, епископ Антония не сможет причинить ему вреда.
     Он возвратился на берег. Агиус все еще молился.
     - Помойтесь немного, - тихо сказал ему Алан, - ведь Владычица всегда желает, чтобы мы предстояли перед ней чистыми.
     Он не был уверен, что священник услышал, поэтому стал одеваться. Стражники приблизились, собираясь отконвоировать их обратно.
     - Ты прав, - откликнулся вдруг Агиус. Он снял рясу. Под ней, прямо на голом теле, он носил грубую рубаху из конского волоса. Нога, которую укусил Тоска, распухла и покраснела. Не успел Алан что-либо сказать, как он снял рубашку. Юноша от удивления вскрикнул. Даже стражники зашептались в ужасе и благоговении.
     Грубая одежда так натерла кожу священника, что та кровоточила и местами гноилась.
     - Разве не больно? - прошептал Алан, почувствовав боль в спине и груди.
     Агиус лег и вытянулся на земле.
     - Я заслуживаю гораздо худшего. Я предал одного человека ради другого - только затем, чтобы самому быть преданным. Боже, я ведь только хотел спасти ребенка!
     - Но разве не спасли?
     - От чего? Она все еще во власти Сабелы. Я не смог даже вернуть девочку в безопасное место, в замок матери или ко двору короля. Молю Господа, чтобы тот как можно скорей узнал об этих делах и покарал их. - Он говорил медленно, как бы смакуя слова. - Королевский гнев страшен. Ты, Владычица, будешь судить меня строго, как я того и заслуживаю. Я клялся оставить мир и всего себя посвятить Тебе, и вот мир настиг меня и не избавляет от своих тягот. Прости мне грехи! Позволь вере в Твоего Сына возродить мир в моем сердце!
     Он снова стал читать молитвы. Стражники, выслушав речь, о чем-то перешептывались. Алан почему-то вспомнил о жалком создании - страдающем гуивре, существе, злой волей людей заключенном в клетке.
     Собаки подошли ближе, обнюхивая распростертое тело Агиуса. Тот никак не реагировал. А может, надеялся, что они разорвут его в клочья и покончат со всем этим. Но Тоска вместо этого стал вылизывать его больную ногу, а Ярость занялась язвами на спине. Агиус тихо плакал. Алан склонился над ним, бормоча слова утешения, как маленькому ребенку.
     Наконец Агиус разрешил Алану помочь ему дойти до воды.
     Этой ночью священник не взял в рот ни крошки, и весь следующий день, когда войско принцессы двигалось, оставив Отун позади, он голодал. Только вечером он съел немного черствого хлеба, которым побрезговал бы и нищий.
     Слухи о его поведении дошли до Антонии. Она отозвала Алана в сторону и ласково поблагодарила за заботу о священнике:
     - Хоть он и проповедует ересь, я надеюсь все же привести его в чувство и вернуть в лоно церкви.
     Но, судя по молчанию Агиуса и его остановившемуся взгляду, он задумал что-то страшное. Он молился даже во время переходов. На каждой остановке вокруг него собиралась толпа любопытных, чтобы послушать рассказ о чудесном откровении Сына, блаженного Дайсана, своей смертью искупившего людские грехи.

XI. ЖАЖДА ЗНАНИЙ

1

     - Остановимся здесь, - распорядилась Росвита, когда заметила большое бревно, на котором, как на скамье, можно было отдохнуть, как раз там, где дорога выводила их из тенистого леса. Отсюда, с вершины холма, виднелась долина, простиравшаяся внизу. Бревенчатые строения Херсфордского монастыря, большое поместье и несколько деревушек, разбросанных вдоль реки Херс.
     Сначала она подумала, что вельможа такого ранга, как Гельмут Виллам, откажется от подобного сиденья, но когда она села сама, тот, передав поводья сыну, присел рядом.
     Ветер доносил до них высокие звуки охотничьего рога. В роще на противоположном склоне шла королевская охота. Если бы не деревья, можно было бы увидеть флаги. : Белый с изображением красного орла принадлежал герцогине Лютгарде из Фесса, прибывшей вчера в Херсфордский монастырь. Херсфорд лежал на границе Саонии и Фесса, а традиция предписывала, чтобы маркграф, земли которого проезжает король, сопровождал сюзерена на всем его пути через свое владение. Лютгарда была еще очень молода и, возможно, поэтому легкомысленно относилась к соблюдению неписаных законов.
     - Жаль, маркграф, что вы пропустили охоту, - сказала Росвита Гельмуту. Добром ли кончатся интриги, которые плетутся сейчас вокруг короля, или все же принесут беду?
     Виллам кашлянул, боясь, как бы Росвита не заметила, что он запыхался, поднимаясь на холм. Поскольку та отказалась от предложенной лошади, он всю дорогу вел своего коня под уздцы.
     - Все мы охотимся. Разве что жертвы у нас разные.
     - Вы в самом деле думаете, король знает, что делает? И хочет предпочесть незаконного сына законным?
     Виллам улыбался едва заметно и иронично.
     - Не мне об этом судить. Если его величество вопреки всем обычаям объявит Сангланта наследником, никто не скажет, что это решение было мне безразлично.
     - Почему? - спросила она, удивляясь тому, что так прямо говорит о том, о чем обычно шептались по углам: что он попустительствовал своей дочери, Валтарии, когда та пыталась женить на себе принца, забеременела от Сангланта и вышла замуж за другого человека.
     Гельмут только улыбался. Сын его, Бертольд, стоявший достаточно близко, чтобы слышать беседу, тихонько фыркнул. "Стоит запомнить на будущее, - подумала Росвита, - что юноша, помимо физической силы, унаследовал от отца иронический склад ума и неисчерпаемый запас добродушия".
     - Я думаю, - вдруг сказал Виллам, - что король должен жениться снова. Королева София опочила в Покоях Света почти два года тому назад. Король - человек крепкой воли, но даже такому человеку всегда полезно иметь рядом с собой женщину, не уступающую духом и происхождением.
     Она снова бросила взгляд на Бертольда, пытавшегося сдержать улыбку. Ибо Гельмут среди всех великих маркграфов был известен не чем-нибудь, а своей слабостью к женщинам, и приятно было знать, что дети хоть и осуждают его слабость, но все же снисходительны к отцу. Она вздохнула. Теперь с этим королевским поручением она все больше и больше втягивалась в мирские дела, в интриги, оплетавшие двор. Это не радовало. Хотя бы потому, что отвлекало от работы над "Историей".
     - Если он соберется жениться, ему придется хорошо подумать, - сказала она, безропотно подчиняясь необходимости поддерживать разговор на эту тему.
     - Не "если", а "когда". Генрих слишком умен, чтобы оставаться неженатым, и когда представится выгодная партия, уверен, он воспользуется случаем. - Гельмут запустил ладонь в седую бороду. На лице герцога все еще была добродушная улыбка, но он явно что-то скрывал. Это чувствовалось особенно сильно, когда Виллам, замолчав на минуту, стал сосредоточенно вглядываться в глубь леса, где шла королевская охота. - Он такой же человек, как все. За одним исключением: у него уже есть один незаконный сын, и плодить новых ему не хочется. Никто не придерется к его добродетелям...
     - И справедливо, - поспешно согласилась Росвита. В самом деле, спорить с этим не следовало.
     - Но не добродетель руководит им сейчас.
     - Вы хотите сказать, что память, а не добродетель, удерживает короля от других женщин? Все это произошло тогда, когда я была еще только послушницей в Корвее, поэтому мне мало что известно. Вы думаете, он все еще любит ту женщину?
     - Не женщину! Я не уверен, что это можно назвать любовью. Скорее, колдовством. Поймите, сестра Росвита, ее не интересовал никто из нас. - Улыбка тронула его губы и исчезла снова. - Я говорю это не только потому, что как тщеславный человек сам питал к ней интерес и ее безразличие ущемило мое самолюбие. Конечно, она была красавицей. Ее высокомерие было бы достойно самого императора Тайлефера, спустись он теперь с небес, дабы пообщаться с нами. Ее безразличие к людям было таким... - Он провел рукой по бревну, на котором сидел, поймал муравья и показал его собеседнице. - Она смотрела на нас, как на букашек. - Он щелкнул пальцами, отбросив насекомое в траву. - Может быть, то была простая человеческая надменность, но я всегда чувствовал, что ей что-то нужно от Генриха. Она не любила его, и я так и не понял, чего она хотела.
     - Не ребенка?
     - Которого сама же и оставила? Он только родился. Нет! - Он покачал головой. - Может, ей просто что-то ударило в голову, и, как лесные звери, она почувствовала, что пришло время, а Генрих просто оказался поблизости. Может, ее племя просто мыслит иначе, чем мы, и нам никогда не понять ее действий. А может, как шепчутся некоторые, тут действуют силы, с которыми и связываться не стоит. - Гельмут пожал плечами. - Санглант умный и храбрый, прирожденный полководец и владыка. Но он всего лишь бастард и всегда останется таковым.
     - Мы вернулись к тому, с чего начали, - к цели сегодняшнего путешествия. Я уже отдохнула, маркграф Гельмут. Не пора ли идти?
     Он кивнул. Росвита вновь отказалась от предложенной лошади, к отшельнику, известному своей жизнью, уместно было идти пешком, так же смиренно, как в свое время святая Текла шла к блаженному Дайсану просить, чтобы он взял ее в ученицы.
     Они пошли вперед. По правде говоря, она откладывала выполнение королевской просьбы, как только могла, надеясь, что король передумает. Но тот не передумал. К тому же отец Бардо теперь оказался в большом затруднении. Херсфордский монастырь был не из богатых, а пока король находился в нем, весь двор приходилось кормить. Больше пяти-шести дней монахи не выдержали бы.
     Лесная дорога, по которой они двигались, превратилась в заросшую сорняками тропу с мелколесьем, где изредка встречались крупные деревья. Идти приходилось гуськом, лошади только мешали. Росвита шла впереди, и