ажу. Восьмой пулей кладу последнего.
     Все, я победил. Минус пятьдесят пять Иванов. Если посчитать Пал Палыча с приближенными, всего - минус шестьдесят. Таков итог. Конечный?
     Еще раз обследую территорию. Никого, одни мертвецы. Санаторий горит. Ласт кавказская овчарка на привязи.
     Не переживай, пес! Скоро сюда обязательно кто-нибудь приедет. Этакое пламя видно километров за тридцать. Заинтересуются люди - милиция, пожарные. То-то их ждет сюрприз!
     Хозяев санатория жалко. Висит ведь у кого-нибудь на балансе дом отдыха трудящихся, хорошо еще, если почесались застраховаться от пожара.
     В общем, потерпи, собака, если не милиционеры, то уж журналисты точно тебя освободят, не бросят погибать на цепи подле пепелища. А мне пора, прощай...
     Я проверил - ключ зажигания в замке. Оттащил подальше от машины трупы. Открыл ворота. И вдруг остро почувствовал опасность.
     Я не знал, откуда она исходит, но ощущал ее всем естеством, всей своей сутью.
     Подчиняясь инстинктам, я упал на землю. И вовремя! Полуметром выше свистнули пули. Автоматная очередь.
     Я откатился под прикрытие автомобильного колеса. Еще одна очередь, отстреливаться нечем. Свой автомат я потерял, когда падал. Ремешок слетел с плеча. Железяка шмякнулась в одну сторону, я в другую.
     - Эй, герой! Выходи! Не бойся, больше стрелять не буду.
     Неужели? Выглядываю из-за колеса. Так и есть: Сержант.
     Одежда у Сержанта сильно обгорела. Сморщилась черной коркой кожа на лице. Правый глаз вытек. Руки сплошь в волдырях ожогов. В общем, видок не ахти...
     - Выходи, не бойся! - Сержант отшвырнул свой автомат. - Я ходячий жмурик, понимаешь? Вколол себе какую-то жутко засекреченную гадость из аптечки покойного доктора, малость отлежался, вот и держусь пока. Ты ведь тоже жмурик, как и я. Думаешь, тебе простят роту покойничков? Надеешься слинять, супермен? Зря! Хотя кто знает, может, и повезет тебе... Ты, Тринадцатый, лучший солдат, какого мне когда-либо доводилось видеть. Окажи мне честь перед смертью, давай сразимся без всяких огнестрельных и режущих штучек. Только ты и я, один на один, без дураков!
     - Дураки все сдохли, - я не таясь встал, вышел навстречу Сержанту. - Ты, Сержант, сволочь, но ты мужчина, и я не вправе тебе отказывать.
     Я развязал пояс, усеянный кармашками, отшвырнул прочь кусари.
     - Скажи, Сержант, откуда ты знаешь стиль "тростник на ветру"?
     - Двенадцать лет я прослужил в Лаосе.
     - Ты офицер?
     - Был им когда-то, потом продался. Очень жрать хотелось. Ладно, не тяни, иди сюда...
     - Ты ранен, приятель. Может, согласишься, чтобы я дал тебе фору? Нож возьмешь, например.
     - Я сволочь, конечно, ты прав. Я презираю всех этих вонючих мелких людишек, давить их для меня было наслаждением. Но с тобой я буду драться честно. Уж извини...
     - Договорились, Сержант. Ну что ж, начнем, пожалуй, наши танцы?
     - Начинай первым, земляк, не тяни...
     Нападать всегда непросто. Атака не в пример сложнее обороны. Данный нехитрый постулат подтвердит любой спортсмен-единоборец.
     Я могу обучить эффективной защите за шесть месяцев. (При условии, что ученик умеет правильно стоять, то есть занимался, скажем, карате не менее двух лет.) Грамотно контратаковать мой воспитанник научится через год после освоения блоков и уходов.
     Эффективно атаковать он сможет лет через пять, не раньше.
     Сержант меня просчитал, распознал во мне специалиста экстра-класса. Он ждал изощренную атаку. Ложные выпады, отвлекающие пассы. Замысловатые передвижения. Сержант по-своему повторял ошибку Грифона. Мастер, несомненный мастер. Сержант ожидал нападения, достойного его мастерства.
     Я же действовал вульгарно просто. Из стойки дзюмонзино камаэ - "позиции огня" без всяких сложных финтов и подготовок нанес банальный прямой удар ногой. "Мая-гири", выражаясь по-каратешному.
     Нога сгибается в колене, выносится вперед и резко распрямляется. Все! Поскольку упомянуто карате, отмечу: мая-гири новички разучивают месяце на втором-третьем после начала тренировок. Самый простой и доступный удар ногой. Учитывая, что бил я "по среднему уровню", то есть в живот, атаки проще невозможно придумать. Не спешите ухмыляться, друзья!
     Я рассказал про то, КАКОЙ удар я провел, но не рассказал, КАК я его провел. От начала движения до момента контакта ноги с животом противника прошло менее одной четвертой доли секунды.
     Доказано: если в течение одной секунды произвести четыре удара, человеческий глаз не в силах их зафиксировать, как не в силах уловить полет пули. Удар за четверть секунды - удар-невидимка...
     Прямой удар ногой - один из самых мощных и сокрушительных. При хорошо поставленной технике тренированная пятка легко пробивает кирпичную кладку. Добавьте к вышесказанному энергетический импульс. Пресловутую силу ци, выплескивающуюся из точки дань-тянь, что на четыре пальца ниже пупка. И вы поймете - КАК я ударил.
     Все ингредиенты - скорость, сила, энергия - слились в одном-единственном, простейшем мая-гири. Недаром существуют стили кунг-фу из одного движения, отработанного до полного, абсолютного совершенства. Моя пятка пробила брюшину соперника, молотом прошла через хитросплетения его внутренних органов и, словно сухую ветку, сломала позвоночник врагу.
     Последнее, что ощутил Сержант, - чувство крайнего унижения. Это чувство я прочитал в его помутневшем зрачке перед тем, как остекленел хрусталик.
     Да, я унизил его, намеренно презрев высшую технику боя и в то же время продемонстрировав вершины мастерства на примере, самом примитивном из всех возможных. Так я отомстил за всех замученных и убитых Сержантом. За всех тех "жалких людишек", которых он от всей души презирал с высоты своего черного совершенства.
     Я подошел к машине. Открыл дверцу, отыскал подле сиденья водителя клочок ветоши и тщательно вытер пятку правой ноги. Подобрал с земли свой пояс и цепочку. Оглянулся последний раз.
     Прощай, санаторий. Еще раз привет тебе, псина. Извините, ребята, честное слово, вы сами виноваты.
     Мотор завелся с пол-оборота. Микроавтобус, подпрыгивая на колдобинах, помчал меня прочь из царства смерти.
     За окном автобуса мелькнула черная тень. Мне показалось, будто ворон-оборотень Тэнгу, опережая машину, мчится вперед, в Москву, навстречу новым поединкам, новой крови и новой судьбе.

Глава 4

Я - беглец

     В воздухе таяла предрассветная дымка. Близость большого города ощущалась, как близость океана.
     Машин на шоссе было мало. Иногда встречался дальнобойщик, просидевший ночь за баранкой в последнем рывке к вожделенной столице. Парочка "жигулят" проехала навстречу. Водители за рулем, позевывая, не спешили разгонять своих стальных коней на пустынной серой ленте шоссе. Слишком отчетливо еще помнил затылок мягкую подушку, а желудок ленился переваривать наспех схваченный бутерброд вперемешку с чашкой предутреннего крепкого кофе.
     Я гнал микроавтобус, балансируя между ста двадцатью и ста шестьюдесятью километрами в час. Я мог себе позволить роскошь скорости вовсе не потому, что "какой же русский" и т. д. Просто, на мое счастье, в бардачке обнаружилась пухлая пачка стодолларовых купюр.
     Тысяча семьсот баксов на мелкие дорожные расходы. Редкий в столь ранний (или поздний?) час гаишник рутинно принимал от меня очередной стольник и понуро махал полосатой палкой, не произнося ни слова. Стража дорог ничуть не смущал мой более чем странный вид, а именно - черное кимоно на голое тело. Пират шоссе видывал и не такое.
     Забавно: будь за рулем не я, а кто-нибудь другой - все равно те же баксы из бардачка достались бы тем же гаишникам. Машина как бы сама за себя расплачивалась.
     Город возник внезапно. Ощетинился частоколом панельных столбиков-двенадцатиэтажек, дыхнул перегаром смога и нехотя поглотил меня, одного из миллионов автокентавров. В бардачке осталось тысяча двести "зеленых". Для иных целое состояние, для других жалкая мелочишка.
     Пора переодеваться. Кимоно на босу ногу в городе выглядит чересчур экстравагантно. Вы не пробовали покупать одежду в пять утра?
     Я припарковался в стандартно-безликом дворе возле длиннющего жилого дома. Этакая Великая Китайская стена с окошками. Из домины-монстра нет-нет да и выходили один-два мрачных жителя. Ранние пташки спешат на работу.
     Респектабельностью подобный народ не блещет. Трудящиеся побогаче еще нежатся в теплых постельках, а совсем уж преуспевающие, пожалуй, еще и не ложились.
     Мимо моего микроавтобуса деловито дефилирует стайка мужичков. По всему видно, друг с дружкой незнакомых. Объединяет их лишь общий маршрут к станции метрополитена.
     - Эй, мужики! - открываю дверцу. Голые пятки наружу, грудь нараспашку. - Мужики, на минуточку!
     Стайка работяг замерла. Вид полуголого оболтуса в фордовском микроавтобусе того стоил.
     - Мужики, тута такое дело, блин! Шофер я, блин! Приехал к бабе на хозяйской тачке, блин! Покатал ее, блин! Потом к ней, блин, пошли. Ейный мужик, блин, спортсмен, зараза! Она, сука, меня в евонные шмотки, блин, нарядила, а тута он, блин, вернулся, ну я, блин, еле успел смотаться, блин. Он, блин, каратист, блин!
     Для собравшейся публики я пек блины достаточно складно. Поверили.
     - Ну и че тебе надо? - спросил небритый детина с окурком сигареты, прилипшим к нижней губе.
     - Мне ж, блин, к шефу нельзя ехать в таком виде! Уволит, блин! Во! - Я показал извлеченные из бардачка две сотенные бумажки. - Двести долларей, блин. Все, что есть, братки! Выручайте, продайте какую ни на есть одежонку поприличней, а, блин!
     - Выручим! - На передний план выскочил маленький шустрый человечек. - У меня в дому шмотья немерено. Жди тута, ща принесу. Бабки давай!
     - Не, принесешь, тогда дам.
     - Догомонились! Жди...
     Человечек шустро побежал к своей парадной. Остальные еще потоптались, покурили, да и пошли дальше, своим светлым путем.
     Минут через десять я сидел за рулем угнанного "Форда", одетый в засаленный темно-синий плащ, размера на три меньше моего, в тесную желтую рубашку без двух пуговиц, галстук по моде 1973 года, с гигантским узлом, джинсы-варенки по щиколотку, писк весны - лета-85, и антикварные "фирменные" кеды китайского производства, растоптанные до полной безразмерности. Носков, к сожалению, не было.
     - Красавец, - констатировал коротышка. - Кеды жалко. "Два мяча", фирма. Сейчас такие не купишь.
     - За двести баксов купишь, - ответил я, прогревая мотор.
     - Земляк! А может, меня до метро подкинешь? Все же, как ни крути, из-за тебя на работу опоздал, прораб башку оторвет!
     - Извини, браток, спешу.
     - Вот так зараза! Сделаешь человеку добро, а он...
     Окончания гневной тирады я не услышал. Стесненный "секонд-хендом", я отчаянно крутил руль, вписываясь в тесноту дворовых дорожек.
     Мой мини-слалом завершился в соседнем дворе. Здесь я безжалостно бросил железного коня, оставив в замке зажигания ключ с брелоком в виде черепа. Надеюсь, машину угонят достаточно оперативно. Кимоно было мною безжалостно порвано и брошено в мусорный бак близлежащей помойки.
     Поймать мотор удалось лишь после того, как я догадался снять ядовито-зеленый галстук, поплотнее закутаться в плащ, скрыв от любопытных взоров канареечную рубаху и вооружив вскинутую в голосующем жесте руку стодолларовой банкнотой.
     Водитель обшарпанного "Москвича" любезно согласился подбросить меня за сто долларов к дому госпожи Могилатовой. Купюрами более скромных достоинств, к вящей радости городского извозчика, я не располагал.
     Дом Виктории Александровны Могилатовой даже с большой натяжкой невозможно сравнить с длиннющей многоквартирной громадиной, в которой обитал хозяин синего плаща и желтой рубашки.
     Хотя оба сооружения и возводились примерно в одно и то же время, по схожим типовым проектам, но отличались они, как подлинник шишкинских "мишек" отличается от конфетного фантика с той же картинкой.
     Девять этажей могилатовской башни притаились в тихом центре. Газоны, прилегающие к памятнику жилищной архитектуры эпохи позднего застоя, были заботливо ограждены, прополоты и дразнились клумбами. Раздражало отсутствие поблизости благоухающей помойки, и уж совсем выводила из себя чопорная чистота подъезда.
     - Ты куда? - Бдительный консьерж в загончике возле лифта смерил меня презрительно-величавым взглядом. - Сюда нельзя, вали давай!
     То, что я проник в подъезд, исправно набрав шестизначный (!) код, консьержа ничуть не смутило. Был он высок, могуч и носил, естественно, камуфляжную форму.
     О великий Будда! Как мне надоели могучие, коротко стриженные особи в пятнистых костюмах!
     - Послушай, парень, зачем ты вырядился в походно-полевую форму? Ты же в подъезде сидишь, а не на газонах прячешься. Объясни, будь другом.
     Консьерж напрягся.
     - Не понял...
     - И не надо! Каждый одевается в соответствии со своим вкусом. Тебя, стражник почтовых ящиков, смущает мой плащик цвета южного неба и рубашечка цвета спелых бананов, так,да?
     - Не понял я...
     - Расслабься. Меня, как я только что объяснил, тоже смущает и, прости за откровенность, раздражает твой камуфляж, но...
     - Слушай, ты! - Консьерж грубо вклинился в мой пространный монолог. - Закрой хавальник и вали отсюда, понял?
     - Ну зачем же так грубо, дружок? А вдруг я тут живу?
     - Такие, как ты, здесь не живут!
     - Померли все, что ли?
     - Не понял я...
     Парнишка не на шутку завелся, засопел, полез за пазуху. Что там у него? Пистолет?
     Так и есть, газовая пукалка.
     - Убери ствол, родной. Насчет "померли" - это я сострил. На самом деле именно такие, как я, здесь и живут.
     Жестом фокусника я развернул перед побагровевшей рожей веер стодолларовых бумажек.
     - И живут не просто так, а с красивейшими женщинами. Позвони-ка быстренько Викуше Могилатовой в тридцать седьмую квартирку и доложи: пришел, дескать. Бультерьер.
     Парень замешкался.
     - Исполнять! - заорал я дурным голосом. - Быстро, лакей! Уволю! В дворники разжалую! Ты, блин, новенький, как я погляжу. Санек, твой сменщик, не гнушается мне двери открывать и лифт вызывать, а ты, блин...
     Про Санька я говорил чистую правду. Гостевать у Могилы приходилось нечасто, однако некоторых привратников помню и знаю, как и они меня.
     Парень убрал пистолет, схватился за облезлый телефон и, сверясь со списком жильцов, набрал номер квартиры. 37.
     - Там автоответчик...
     - Ладно, пойду в дверь звонить. А что касается прикида - внешность, она обманчива, дружок, запомни! Может, я с карнавала возвращаюсь и костюмчик мой называется "жертва перестройки".
     Лифт, поскрипывая, домчал меня на нужный этаж. Заветная дверь открылась после десяти минут непрерывного прозвона.
     Могилатова изрисовалась на пороге растрепанная, абсолютно без косметики, совершенно без одежды и без тени всякого смущения.
     - Ты?!
     - Я! Пройти можно?
     - Что с тобой?!
     - Сейчас все расскажу. Пойдем на кухню, кофе хочу.
     Руки у меня мелко дрожали, лицо осунулось. Глаза дергались нервным тиком. Вообще я стан кардинально другим человеком, нисколько не похожим на нагловато-уверенного господинчика, минуту назад развлекавшегося с консьержем.
     Кофе пришелся как нельзя кстати. Я выдул кофейник и съел под это дело полбатона колбасы с батоном хлеба. Хорошо!
     Могила, облачившись в белоснежный махровый халатик, сидела напротив и терпеливо ждала.
     - Извини, я все жру. Это у меня нервное. Я влип, Вика. Мне кранты.
     - Можешь объяснить толком?
     - Не могу. Не могу и не хочу тебя впутывать. Одно прошу - помоги. Мне нужно переодеться. Осталось у тебя от прежних мужей чего поприличней?
     - Сейчас посмотрю.
     Могила выпорхнула из кухни, в комнате захлопали створки шкафов.
     - Семен! Иди сюда.
     На диване в гостиной лежала груда мужской одежды.
     - Выбирай.
     И было из чего! "Армани", "Валентине", вовсе неведомое австрийское и новозеландское...
     Я поспешил преобразиться из "жертвы перестройки" в "нового русского". Сборный костюмчик сидел как влитой. Бордовый пиджак, темно-коричневые брюки, кремовая сорочка, галстук за двести баксов. Отыскались и ботинки, чуть маловатые, правда. Неразрешимой по-прежнему осталась лишь проблема носков.
     - Спасибо, радость моя! Теперь я пойду...
     - Нет! Так просто ты не уйдешь. Изволь объяснить, что произошло. Мы, в конце концов, не чужие!
     - Ах вот как... Ну ладно. Меня, детка, подставили, и я хочу ответить тем же. В этой голове, - я постучал себя по лбу, - лежит информация про некую похотливую вдовушку. Если я успею пересказать кому надо историю безутешной вдовы, возможно, останусь жив. Если нет... то нет. К сожалению, я плохо себе представляю, кому надо рассказывать сию историю. И вообще, что и как дальше делать...
     - Я ничего не понимаю, Семен!
     - Я сам ни хрена толком не понимаю. А понять очень хочется... Пока решил "уйти на дно", отсидеться пару недель в подполье. Есть одна квартирка, о которой никто из моих друзей-знакомых не знает. Там и затаюсь...
     - Зачем же ты ко мне пришел?
     - Во-первых, переодеться. Во-вторых, денег попросить. Дашь?
     - Сколько тебе?
     - Сколько не жалко.
     - Пять штук хватит?
     - Хватит. Только, если можно, часть валютой, часть деревянными.
     - Не поняла.
     - Объясняю. С документами у меня хреново. Паспорт... сгорел. Пойду в обменник баксы менять и...
     - Послушай! - Могилатова вдруг необычайно оживилась. - Я могу сделать тебе ксиву!
     - Каким образом? - заинтересовался я.
     - У меня есть... ну, в общем, один знакомый. Друг покойного мужа. Ты же знаешь, супружник мой со всякими знавался... В общем, он, знакомый, хвастался как-то, что может сделать любые чистые документы...
     - Ты не представляешь, как меня выручишь!
     - Не перебивай. Понадобится твоя фотография.
     - Это будет.
     - Ну тогда все! Беги фотографируйся, а я пока позвоню...
     - Стоп, Викуша, так не пойдет. И без того я тебя подставил, приперевшись сюда. Пока за мной "хвостов" нет, но я уверен - через пару часов меня обложат по всем правилам. Везде, где я бывал, будут ждать. Кстати, если кто спросит, не отпирайся, говори, приходил, требовал денег, переоделся. Можешь сказать, что я тебе угрожал, бил...
     - А как же с паспортом?
     - Позвонишь мне на квартиру...
     - Домой?
     - Дура!.. Извини. Нет, не домой, конечно. На ту квартиру, где я буду отсиживаться. Позвонишь, и чего-нибудь придумаем.
     - Диктуй телефон.
     - Нет. Телефон ты должна заучить наизусть. Запоминай...
     Я несколько раз произнес семь цифр, заставил Могилатову повторить и успокоился. Запомнила.
     Пришла пора прощаться. Вика подошла, положила руки мне на плечи и нежно поцеловала в губы.
     - Все ужасно...
     - Спасибо тебе, детка, - прошептал я в ответ. - Честное слово, не ожидал. Ты меня спасаешь, я совсем не рассчитывал и не знаю, смогу ли хоть как-то отблагодарить.
     - Да брось ты. Бультерьер! Пойми, я, может быть, и выгляжу как избалованная шлюха, но ведь, в сущности, я обычная баба! - Могилатова всхлипнула. - Все. Иди. Отстранилась от меня, заговорила резко, громко:
     - Возьми деньги. Черт, где моя сумочка? Вот! На. Здесь около четырех тысяч рублями. И вот. - Вика полезла в шкаф, порылась на полочке с бельем. - Вот пять тысяч баксов. Все! Я позвоню...
     Уже в дверях мы еще раз поцеловались. На прощание.
     - Учти, Вика, я с вашим консьержем побеседовал довольно по-хамски. На всякий случай минут через пять спустись, устрой истерику на предмет, почему он, предварительно тебе не дозвонившись, меня пропустил. Можешь поплакать.
     - Это запросто, - грустно улыбнулась Виктория.
     - Я серьезно. Дело говорю, слушай! Если потом будут разборки, конфликт с консьержем сыграет на тебя.
     - Хорошо, Бультерьер, устрою истерику... Ну все, иди, не мучай меня больше. Прощай.
     - Прощай, детка. И... спасибо тебе за все.
     Лифт вызывать я не стал, спустился бегом по лестнице. Здоровяк-консьерж огляде