ого звездами холма. Легкие
жгло от пробежки вверх по склону.
     Позади  раздавались  крики  преследователей,  среди неподвижных  колонн
сосен мелькали их факелы.
     На  шее висело скатанное одеяло. Джон развернул  его,  надорвал в  двух
местах,  просунул в  отверстия  руки и  обернул  одеяло вокруг себя. Тело от
быстрого  бега покрылось потом, ветер неприятно покусывал. Сейчас, впервые с
тех пор  как  вождь черноногих погнал его  вдогонку  за собственной  жизнью,
Кольтеру до  боли  захотелось, чтобы эта бешеная скачка наконец закончилась:
хотелось просто лечь и не двигаться. Икры болели, словно с них содрали кожу,
невыносимо  ныли сухожилия. Ожоги, ушибы и ссадины  нарывали, а  те колючки,
которые он не  смог  выдернуть, превратились в  гноящиеся  напоминания о его
слабости.  На  теле не было живого места.  Поврежденная  нога, перегруженная
сверх меры, горела, и Джон бессознательно прихрамывал, стараясь щадить ее.
     Он  вновь задумался: каковы же  шансы  выжить? Если  повернуть  лицом к
индейцам, исход предугадать несложно. Вначале праздник в  его честь, песни и
славословия; а потом привяжут к дереву,  разрежут живот, размотают  кишки  и
обернут  их  вокруг его  тела  --  яркой кровавой  паутиной;  затем  отрежут
ягодицы, поджарят и подадут ему же горячими. Джону не раз доводилось слышать
леденящие  кровь  истории,  одни из  них  были  выдумками, другие --  чистой
правдой. Однажды  он  сам был свидетелем,  как человеку отрубали  конечности
одну  за  другой,  пока  он  не  превратился  в  истекающее  кровью  бревно,
привязанное к дереву.  И человек этот кричал, не умолкая ни на минуту,  пока
ему  не  отрезали голову.  И  голова,  еще  не сознавая  собственной смерти,
продолжала безмолвно кричать, уходя в кровавое небытие.
     Нет, если смерть -- единственный выход, она  настигнет  его не в плену.
Джон  прокладывал  себе  путь через  мелколесье,  раздвигая  локтями  гибкие
стволы.  Местность  начала полого  подниматься,  как  бы  предупреждая:  кто
осмелится пойти дальше, будет вынужден карабкаться вверх.
     Вскоре  лиственные  деревья стали  редеть, их  вытесняли  сосны,  корни
которых  вонзались  в железное подножие нагорья.  Зелень  оставалась позади,
впереди лежали серо-голубые скалы, залитые дрожащим светом звезд.
     Кольтер  направился  к скале  --  узкой каменной  башне,  которую  кроу
называли Сердцем Горы. Где-то к  югу от нее, за чащей и  равниной,  там, где
земля вздымалась бурыми волнами,  стоял  форт... Сейчас, на бегу,  он не мог
припомнить   его  названия...   форт   Мануэля   Лизы,   последний   форпост
"цивилизации", откуда он вышел два года назад. Был он тогда жизнерадостным и
жадным, собираясь разбогатеть, торгуя мехами.  Набить мошну, сдирая шкурки с
бобров и сбывая их торговцам в Сент-Луисе, которые в свою очередь  продавали
их   в   Англию,  чтобы  славные  английские  денди   могли  фланировать  по
Ходдинг-лейн, одетые по последней моде: бобровая шляпа и бобровый воротник.
     Подумав  об  этом,  Джон  сплюнул.  Жадность,  всепоглощающая  жадность
толкнула его на это. И теперь близился час расплаты.
     Дальше он мог идти,  только цепляясь за чахлые сосенки. Тропа, если это
можно  было  назвать  тропой,  превратилась  в  разбитый  скалистый   склон,
усыпанный  плитами,  которые  падали вниз,  как фарфоровые  осколки,  стоило
только  коснуться   их.  Выгибая  спину,   Джон  цеплялся  за  корни  сосен,
подтягивался,  упираясь  ногами.  Так,  ползком,  он  преодолел  оползень  и
оказался наконец перед гладкой каменной стеной, взмывавшей в небо.
     Не думать о падении, пробормотал  он. Только вверх. Внизу, среди сосен,
Джон увидел мелькающие факелы. Индейцы... неужели их ничто не остановит?
     Каменное Лицо приказал своим людям остановиться.
     -- Передохнем здесь, -- сказал он. -- Дальше не пойдем.
     -- Упустим время, -- возразил Брат  Енота, тяжело дыша,  --  Белобровый
поднимется к Бобровой Луне. Она подхватит его своими руками и будет смеяться
над нами...
     Несколько  человек,  уставших  от  погони  и  мечтающих  о  уюте  своих
вигвамов, засмеялись.
     Остальные, поеживаясь от холода, молчали.
     -- Да, там  живет Бобровая Луна, -- согласился  Каменное  Лицо,  --  и,
возможно, это она помогает  Сихиде.  Но вот кого  он не ожидал встретить так
скоро, это Снежного Старика. Он идет. Разве вы не слышите мягкую поступь его
мокасин среди деревьев?
     В это время Длинная  Рука доковылял до места, где индейцы стали лагерем
под пологом сосен у подножия длинного скалистого откоса.
     Он с шумом втягивал воздух, длинные белые волосы рассыпались по плечам.
В свете факелов он действительно напоминал Снежного Старика.
     --  Отдохни,  дядя,  -- нараспев проговорил  Каменное Лицо. -- Присядь.
Завтра мы решим, полезешь ты с нами или останешься здесь...
     --  Я дальше не пойду, -- со свистом выдохнул  старик. -- И  так далеко
забрался. Ты верно говоришь. Мне  пора  отдохнуть, а  Снежному Старику  пора
дать отдых вам --  там, где ваш  дом. Я  чувствую,  как  он  натягивает свой
большой тихий лук в воздухе. Скоро мы все услышим свист его стрел.
     Все  закивали,  соглашаясь. Сырой,  пробирающий до костей  холод сковал
приунывших мужчин,  кусая пальцы  на руках  и  ногах,  измученных бесплодной
охотой.  Они  воткнули  факелы  в  землю  по  кругу,  навалили  сверху сухой
древесины.  И  придвинулись  ближе к пламени  костра,  заменившего  им  жен.
Плешивая голова Сердца  Горы нависала над ними, и они чувствовали, как холод
дугой надвигается с севера.
     Мир  для  Джона  Кольтера  сузился  до  одной-единственной   скалы,  он
завоевывал  ее  дюйм  за  дюймом,  дрожащими пальцами  хватаясь  за  выступ,
подтягиваясь, отыскивая новый выступ. Он никогда не увлекался скалолазанием,
лишь  однажды ему  пришлось  побывать  в этих  горах  со  стороны  Солнечной
Котловины, и Джон  помнил, как взбирался, цепляясь за выступы, и каждый вдох
мог стать последним.
     Мерцание  звезд и молочный свет затуманенной луны, предвещавшей  ранний
снег, давали достаточно света. Снизу слышались  голоса и доносился сводивший
с ума аромат  жареного мяса. А Джон продолжал карабкаться,  радуясь  одеялу,
которое спасало его от пронзительного ночного холода.
     У него был  шанс, крошечный шанс, если только снег выпадет до рассвета.
Тогда он, если  даже  и  не  доберется  до  вершины  горы,  возможно, сумеет
отыскать  впадину,  где сможет  на время укрыться,  переждать приближающуюся
пургу.  А  снег  осложнит  условия  игры  как для преследуемого,  так  и для
преследователей. Следует поторопиться  и забраться как  можно выше, чтобы на
рассвете  увидеть, как утренний ледок собьет черноногих с  толку, а  дневной
снегопад лишит их решимости продолжать охоту.
     Задача  вполне по силам.  Скала.  Коварство  обманчивого камня. Как-то,
слишком торопливо ухватившись  за выступ, Джон отломил кусок скалы. В другой
раз,  когда он из последних  сил подтягивался  вверх, маленькая  белая  сова
испуганно  сорвалась  с насеста над  самой его головой  Взбираясь дальше, он
слышал  мягко  снижающееся  взволнованное  хлопанье крыльев. А  потом  вдруг
что-то обрушилось вниз длинными плавными прыжками, напомнив о том, что скала
живет своей жизнью, видит сны и шевелится в каменной дремоте.
     После нескольких  часов утомительного подъема  Джон приткнул  колени  в
какую-то трещину, обвил  руками крохотный каменный  выступ и замер, имитируя
отдых.  Его жалкое, разбитое тело  повисло, словно окорок на стальном крюке.
Немного погодя дыхание стало более ровным, но сердце все так же с бульканьем
бухало в ушах.
     И все  это время Кольтер твердил себе: "Я  еще жив". И  с  наслаждением
дышал, вися на скале. Спустя  некоторое время, двинувшись дальше, он заметил
на камне тонкую пленку воды. Дождь? Нет, больше похоже  на маленький ручеек,
струившийся с купола Сердца  Горы. Губы  Кольтера пересохли,  растрескались.
Когда он  глотал, кадык  торчком вставал в  горле,  перекрывая дыхание. Джон
истекал потом, промерзая  до костей.  И он был болен, он чувствовал  это. Но
назад пути не было, только вверх.
     Вверх. Это убийственное восхождение длилось всю морозную страшную ночь.
И пока  трясущееся в лихорадке тело продолжало  свой немыслимый подъем, небо
стало  ронять  предсказанные  черноногими белые  хлопья. Сначала  в  воздухе
нехотя закружились несколько крупных снежинок. Потом все больше и  больше. И
вот они уже заполонили собой ночь, перекрыв обзор,  заставив Джона вжаться в
скалу и прильнуть щекой к камню.
     Это было именно то, чего Кольтер желал, о чем молил. небеса. Черноногие
не  смогут  преследовать его  в пургу,  а  пурга была неизбежна. Приближался
рассвет,  а  он все  еще цеплялся ногтями за  еле различимые  щели  в жуткой
плоскости,  вертикально вонзавшейся в белизну  снежного  мира,  где в вышине
гора сливалась с ночью.  Вниз, вниз манила пропасть, притягивая бесчисленные
кружащиеся хлопья. Белое безмолвие поглотило его.
     Скала вернула безумие, соблазняя, побуждая его к быстрым, нерасчетливым
движениям. И вдруг подъем  окончился. Цепляться стало не за  что.  Казалось,
только его  безумное сердце  намертво приварило  тело к  скале.  Ногти  были
обломаны  и  руки отказывались сжимать камень. Холод проник в кости, в самую
душу.
     Похоже, он  достиг конца,  места, откуда  не  возвращаются. Не было  ни
малейшей  трещинки, за которую могли  бы уцепиться  его  упрямые руки.  Снег
ослепил его, а скала  искалечила. Машинально он повис, зацепившись за что-то
--  сам не зная за что...
     Возможно, он  повис  на себе... Возможно, он  в  конце  концов  врос  в
камень...  или  кожа  примерзла к  скале? Очень похоже. Теперь  он  даже  не
пытался двигаться. Вокруг было только однообразное кружение белых мотыльков,
и он в его сердце, ввинчиваясь в пространство...
     Джон пришел в себя. Боже, он чуть не  уснул. Чуть  не соскользнул вниз.
Как  какая-нибудь слизь,  слюна, стекающая по  каменному лицу. Справа черная
щель-губа. Он перетек к ней. Правая рука быстро скользнула внутрь, вцепилась
намертво. Потом  все  тело, словно  жидкость,  стало просачиваться  в  щель,
которая становилась шире по мере того, как он ввинчивался в нее.
     Кости  словно  растаяли --  и рука,  плечо, голова буквально влились  в
расширяющееся  отверстие.  Он  спасен. Щель  в  скале  оказалась  тем  самым
укрытием, которого он так ждал. Сердце Горы приняло его в свою  колыбель. Он
был слишком безумен,  чтобы задавать вопросы судьбе. Свернувшись в коконе из
украденного одеяла, Джон заснул.
     Наступил  рассвет, снег повалил  гуще. Прекратился он только к середине
утра. Стуча зубами,  Кольтер очнулся от  вязкого  сна  и  снова  встал перед
выбором.  Он провалился в щель, оказавшись на маленьком  уступе, за  которой
открывался темный, похожий на воронку проход. Зачерпнув рукой немного снега,
он с жадностью сосал его, смачивая распухшие губы и язык.
     Талая  вода была сладкой, но глотать Джон мог  с трудом.  Горло  словно
было полно  битым стеклом. Когда он пытался глотать,  заставляя мышцы делать
свою работу, на глаза наворачивались слезы.
     Стараясь не очень  свешиваться, он выглянул наружу. Внизу все выглядело
так  же,  как  здесь, наверху  --  хлопья  смерзшегося  снега  закручивались
маленькими смерчами вокруг каменных уступов.
     Джон улыбнулся с немым, болезненным удовлетворением. Они  не полезут за
ним в такую бурю. Спасибо тебе,  Скала,  поблагодарил он, пытаясь выгнать из
себя  лихорадку. Ничего  не получалось.  Что  ж, подъем откладывается.  Джон
вздохнул, разглядывая свои распухшие исцарапанные суставы,
     Даже в  окоченевше-горячечном  полубреду он  понимал,  что единственный
путь -- в воронку.  Вылезти  и карабкаться дальше вверх  равносильно смерти.
Отвесная скала покрылась льдом. Позади него же было хоть какое-то укрытие.
     Джон  осмотрел отверстие  и  увидел,  что  оно  косо  уходит вверх,  во
"внутренние покои" Сердца Горы. Так сказать, сердцевина Сердца...
     Может,  поэтому  скалу  так назвали?  Кольтер  на четвереньках вполз  в
сумрак туннеля,  который круто загибался вверх. Колени  скользили  по жухлым
листьям и сухим веткам. Похоже, где-то наверху был выход на вершину нагорья,
и мусор занес ветер. Через некоторое время, однако, угол наклона увеличился,
а потом туннель и вовсе ушел вертикально вверх, превратившись в трубу.
     Упершись  спиной о стену с  одной стороны каменного дупла, ногами --  с
другой, Джон принялся подниматься  вверх. Тусклый свет серого неба отражался
от  уступа, где он спал, и  словно подталкивал его,  висевшего  на  плечах и
пятках. Но чем выше  он поднимался, тем темнее становилось в трубе. Остались
лишь два слабых  столбика  света -- один снизу, другой сверху. Труба уходила
вертикально, словно  дуло длинного ружья, нацеленного в  солнце;  а  он  был
загнанной  в  него  пулей.  Только скорость  отнюдь не та. Жалкое  неуклюжее
маневрирование: одно плечо вверх, потом второе, правая нога, левая.
     Медленно поднимаясь  вверх, Джон почувствовал,  как возвращается старый
знакомый страх.  Кольтер  не любил высоты. Странно,  но казалось, что  внизу
труба  была шире. Одно дело подниматься по крутой скале, поверхность которой
всегда  перед глазами, и совсем  другое -- висеть как распорка, глядя вниз в
глотку худшего из кошмаров.  Столб  молочного света,  сквозь  который смутно
прорисовывались заснеженные  деревья  в  сотнях  футах  внизу.  Мышцы живота
дрожали от напряжения, пот стекал в пах, стягивая кожу вокруг яичек.  Ужасно
хотелось посмотреть вверх, но Джон не мог отвести глаз от ног.
     Передвигая  ноги  одну  за  другой,  медленно-медленно,   сначала  одну
онемевшую вверх, затем другую, черт бы их побрал, можно было изредка глянуть
вниз. А  потом  снова  вжать  спину  в камень,  поднять отмерзающую  ступню,
укрепить ее на  противоположной стене,  проделать  то же  с  другой. Тишина,
порхание белых хлопьев в трубе, зуд пота в паху. Давящая боль в яичках.
     Вода  началась   с  тонкой  струйки,  льющей   на  голову,   потом  она
превратилась  в  неуверенный  дождь и наконец у  самой  вершины  трубы  -- в
беспорядочный  каскад. Ревущий поток тающего снега. Спиной вперед Джон вылез
по  пояс из трубы  -- и белый, слепящий свет ударил в глаза. Вода  стекала с
вершины  нагорья  и плескалась повсюду  вокруг  него. Светило  солнце, пурга
прекратилась. Джон Кольтер добрался до вершины Сердца Горы.
     Напился  из  маленького бассейна,  в котором собралась талая  вода.  От
ледяного  питья  заломило   затылок   и   зубы.   Мышцы  живота   свело   от
перенапряжения.  Лицо  исказилось  нервным  тиком, болезненно дрожали  икры.
Солнце безжалостно било в глаза, и весь  тот кусочек мира, который был виден
с его смотровой площадки, превратился в белый сполох черного льда.
     "Посмотри на  своего несчастного  раба,  Сердце, --  выговорил  Кольтер
сквозь стиснутые губы. -- Тело избито, разум помрачен, то, что  осталось, не
годится даже в пищу стервятникам. И все же я здесь, на вершине мира!"
     Он  говорил с горой возбужденно,  как  мужчина говорит с  любовницей, в
чьих объятиях провел долгие часы.
     Попив  еще воды,  Джон окунул лицо  в бассейн,  открыл  глаза, моргнул.
Потом попытался  встать, но не смог,  снова рухнул на живот и  лежал  так  в
полном изнеможении.
     "Я  смогу, -- бормотал он. -- Спасибо, Сердце. Ты открыло мне путь -- я
останусь твоим слугой, но как червь уползу от твоей милости".
     И он пополз по скользкой скале, похожий не столько на человека, сколько
на  кляксу,  растекающуюся по поверхности камня. Горящие конечности ныли. Но
мозг  совсем размяк  от  усталости и не  слышал  мольбы  тела.  Наконец Джон
добрался до последнего уступа и вскарабкался на  него,  подтягиваясь чуть ли
не подбородком.
     На вершине Сердца Горы выл ветер. Времени мешкать не было. Он закутался
в  одеяло, изорванное в клочья. Сухой снег крупинками плясал  вокруг головы,
словно дразня. В  его глазах, пораженных  снежной  слепотой,  плясали  волны
золотой воды. Джон сощурился и сквозь дымку увидел что-то черное, горбатое.
     Слишком измученный, чтобы двигаться вперед, он скатал  снежок,  который
уже  не  обжигал ладонь, и попытался  бросить  его  в приближавшуюся  темную
фигуру.
     Клыки в черных челюстях. Дыхание воняет рыбой.  Существо обнюхало его с
ног  до головы, куснуло на пробу,  чтобы  проверить  его состояние.  Джон не
шевелился, ничего не чувствуя. Нервные окончания отключились.
     Кольтер  был почти в  обмороке.  Последнее, что он  увидел сквозь  щели
залепленных  снегом век, была  морда росомахи,  узкий сморщенный нос, оскал,
глаза голодного зверя, жадные и жалкие одновременно.
     В забытьи Джону виделось, что зверь взвалил его на спину -- мех щекотал
лицо -- и побежал,  как то  чудовище  из  легенд,  которое индейцы  называли
Виндиго, прямо по ветру, не оставляя следов, если не считать цепочки капелек
крови.  Он  видел себя со стороны,  но то  был уже не совсем  он. Всего лишь
мешок с костями, мертвечина, мясо для зимних запасов.
     Куда ты несешь это? -- спросил Джон росомаху. Туда, где он хранил меха,
ответила росомаха сквозь ветер. Ах... Он знал  это  место: тайник двухлетней
давности.  Да,  росомаха отнесет это туда,  сложит вместе с другой  пищей, и
будет медленно рвать зубами, растягивая на всю зиму.
     Пусть  будет так,  ведь это  мертво. Вдруг это превратилось в мальчика,
которым было  когда-то, мальчика из Стюартс Дрэфт. Он  умел писать свое имя,
на плече у  него сидела сойка...  и с ним были два  двоюродных брата, братья
Рэй. Они шли к Мериуэзеру  Льюису в Мэйсвилл, Кентукки... "Так  тебя прислал
мистер Дэниел Бун", -- изумленно воскликнул Льюис, которому  он  пришелся по
нраву  с  первого взгляда, и тут же  нанял  его на службу сроком на тридцать
пять месяцев  и двадцать  шесть дней  за 179  долларов  33  1/3 цента, выдал
двадцать ловушек, инструменты, двухгодичный запас боеприпасов, ножи, порох и
топорики...
     Где-то теперь  все  это  добро?.. Джон  увидел в  тайнике  четыре фунта
пороха,  шесть  фунтов  свинца,  топор,  сверло,  напильник, кузнечные мехи,
молотки, щипцы, муку, сушеные продукты, два бочонка свинины, шила, несколько
медвежьих и бобровых шкур,  рога барана-толсторога... Тайник был  достаточно
вместительным, чтобы хранить также  вещи, вроде котелков и  кастрюль. Вверху
он был узкий и расширялся книзу, пол его был усыпан гравием, поверх которого
уложена  кора, на  коре  -- слой  сена, и, наконец, слой меха... Человек мог
спрятаться в этом тайнике и жить до -- конца дней своих... Потом это видение
заслонили берега, на которые человек должен  был вскарабкаться, чтобы спасти
свою жизнь, но  илистые береговые откосы  оказались слишком скользкими, и он
скатился обратно  в пенистые воды  Миссури  цвета  кофе. Орудуя  хвостом как
рулем он  полз  на  животе  по  жидкой  грязи  пока не  добрался  до глыб из
песчаника  обработанных  дождем  и  ветром  так  что   они  превратились   в
причудливые  парапеты  статуи  колонны  пьедесталы и  пирамиды  с  нишами  и
альковами по ним можно было  подняться как по ступеням... в руках у него был
ремешок из лосиной кожи а под мышкой миннатарийский мяч который он достал из
пены на каменистом перекате... наконец он добрался до  вершины через  гальку
грязь и песок через ольховые ветки  и тополиные корни и через  тысячу и один
скелет бизонов увязших в илистой  грязи берега куда" их пригнали миннатари и
вот теперь  этот бедняга --  как-бишь-его-там -- вынужден продираться сквозь
лабиринт костей на самую вершину мира...
     Росомаха оказалась хорошей хозяйкой, она  носила длинное меховое платье
и подавала  черемуховый чай. Она не умела читать,  но держала  в  доме много
книг. В тайнике нашлись сальная лампа, окрасившая нору  в золотистый свет, и
кипы  попорченных  мышами книг, принадлежавших когда-то  Мериуэзеру  Льюису.
Росомаха  не умела читать сам