- Темный ты! Как хоть зовут тебя?
     - Тим.
     - Тимошка?
     - Лучше Тим.
     - Как хочешь.
     - А для кого конфеты?
     - Это не совсем конфеты, - сказала Ирка. - Это конфеты для жаб.
     - Для спонсоров?
     - Ты точно с другой планеты - вот в чем дело!
     Машина катила по неширокой дороге, которую давно не  чинили,  поэтому
грузовику то и дело приходилось тормозить или объезжать ямы  и  трещины  в
асфальте. Я смотрел через борт, и мой глаз искал привычные пейзажи:  серые
кубы - дома спонсоров; сизые, врытые в землю купола - их базы.
     Две башни наблюдения все время маячили на горизонте, но что  касается
других примет нашего мира -  их  не  было  видно.  Местность  вокруг  была
пустынной: кое-где из-под  травяного  покрова  или  из  зарослей  орешника
поднимались металлические  конструкции  или  валялись  бетонные  плиты.  Я
понимал, что это следы той великой и трагической  эпохи,  когда  спонсоры,
чтобы спасти Землю, были вынуждены закрыть и ликвидировать все ее  вредные
заводы и комбинаты, и люди получили возможность свободно дышать, а дети  -
рождаться здоровыми.  Мне  было  известно,  что  по  договоренности  между
спонсорами  и  теми  людьми,  которые  предпочли  самостоятельное,  полное
невзгод и случайностей существование, было заключено соглашение, что  люди
вывезут мусор и закопают его. Но люди, в силу свойственного им легкомыслия
и неумения подолгу сконцентрироваться на одной мысли,  забывали  выполнить
свой долг - теперь же, когда время упущено, и природа сама  залечила  свои
раны, уборка потеряла смысл. Да и диких людей почти не осталось.
     Фабрика, на которую нас привезли, была окружена изгородью  с  высокой
сеткой в три ряда, а над сеткой тянулись провода - я сразу понял,  что  по
проводам пропущен электрический ток, я видел нечто подобное  по  телеку  -
там вредители лезли на проволоку и обугливались.
     Наш грузовик прерывисто загудел, и через некоторое  время  к  воротам
лениво вышел человек в одежде.  Госпожа  Мария  Кузьминична  выскочила  из
кабины грузовика и принялась его бранить. А я  смотрел  на  этих  людей  и
думал: неужели власть спонсоров не так безгранична? Ведь сколько  раз  они
повторяли и показывали по телеку - одеваться людям нельзя! И дело здесь не
столько в нашем низком духовном и умственном развитии, сколько в  гигиене.
В одежде людей скрывалась масса паразитов и заразных грибков.  До  прилета
спонсоров почти все люди были больны и вымирали - в частности, из-за того,
что носили  одежду.  Как  только  спонсоры  приказали  людям  раздеться  и
выкинуть одежду, все эти болезни как рукой сняло.
     Для того чтобы человек успешно продвигался по пути  совершенствования
и превращения  в  разумное  существо,  он  должен  закаляться,  заниматься
гимнастикой и следить за чистотой своего тела.
     Миновав  ворота,  грузовик  остановился  на  пыльной  площадке  перед
длинными строениями из  красного  кирпича.  Окованная  железными  полосами
дверь открылась, и изнутри вышел еще один  одетый  человек!  Я  представил
себе, какое количество микробов развелось на этих людях,  и  мне  чуть  не
стало дурно.
     - Новых привезли? - спросил он.
     - А ты как думал? Арбузы? - огрызнулся Лысый.
     - Лучше бы арбузы. А то вы таких немощных возите, что от  них  пользы
никакой.
     - Дурак ты, Хенрик, - сказал Лысый, - пока живы, из них всегда  можно
пользу выколотить.
     - Мальчики, мальчики, без ссор! - окликнула их Мария Кузьминична. - В
какой барак мы их определим?
     - Во втором почти пусто, - сказал Хенрик.
     Пока они разговаривали,  я  осматривался.  С  трех  сторон  двор  был
окружен красными строениями, над одним поднималась высокая труба,  из  нее
валил дым - он рвался в небо столбом, словно внутри работали мехи, которые
гнали его наверх.
     Одно из зданий пониже и поновее других явно было  складским  -  вдоль
него тянулась крутая  галерея,  приподнятая  на  метр.  Возле  нее  стояло
несколько  трейлеров,  из  открытых   дверей   склада   люди   вытаскивали
алюминиевые контейнеры и заносили их в кузова машин.
     Ирка  заметила  среди  рабочих  своего  знакомого,  помахала  ему   и
закричала:
     - Ты живой еще, хромой черт!
     - Тебе самой на  живодерню  пора!  -  радостно  закричал  человек  из
галереи.
     - А ты мне поговори, поговори! - рявкнул Лысый. - А ну, пошли!
     Он погнал нас к низкой двери строения, что было прямо перед  нами,  и
никто не спорил - все замерзли на ветру и хотели поскорее в тепло.
     По грязным скользким ступенькам мы  спустились  в  подвал.  Там  было
влажно,  сыро,  воняло  человеческими  нечистотами,  единственная   лампа,
висевшая под сводчатым  потолком,  тускло  освещала  этот  приют.  По  обе
стороны прохода тянулись деревянные скамьи в два этажа,  кое-как  покрытые
грязными тряпками. Вскоре я узнал, что они называются нарами.
     При нашем появлении над одной из нар поднялась голова - все остальные
нары были пустыми.
     - Ты чего прохлаждаешься? - крикнул Лысый.
     - Больной я, староста разрешил, - сказал человек и закашлялся.
     - Ох и распустились без меня! - крикнул Лысый. - Чтобы завтра был  на
работе!
     Потом Лысый поглядел на нас, покачал сокрушенно головой и сказал:
     - А вы до обеда здесь, а после обеда  -  на  трудовых  постах,  а  то
запорю.
     - Зверь, - сказала Ирка, стоявшая рядом со мной.  -  Истинный  зверь,
если сказал запорет, значит, запорет.
     Мне показалось, что она улыбнулась.
     Хлопнув дверью, Лысый ушел, а тот человек, что был  простужен,  стал,
не вставая, показывать нам, какие нары пустые, а какие заняты, чтобы мы не
поссорились с их хозяевами.
     Окошки были забраны решетками и тянулись под самым потолком -  видно,
раньше в этом подвале что-то хранили, вряд ли его могли  с  самого  начала
замыслить как жилище. Хотя, впрочем, этому зданию куда больше  ста  лет  -
оно еще доспонсорское, а тогда люди жили плохо, грязно, безыдейно.
     Ирка выбрала себе нары в самом углу, подальше  от  двери  и  вонючего
ведра, а мне велела устраиваться над ней -  она  уже  распоряжалась  моими
действиями, как добрая приятельница или даже  родственница.  Впрочем,  так
оно и было - сейчас мне на всем свете не найти  человека  ближе,  чем  эта
бродяжка, которая почему-то прониклась ко мне  сочувствием  и  взяла  надо
мной опеку. И хоть она была страшно грязная и передних зубов  у  нее  нет,
шрам через лицо, а вместо волос - космы, у меня не было к ней отвращения и
презрения. Мне она помогала.
     - Жрать охота? - спросила она, став рядом с нарами и проверяя, удобно
ли я устроился. - Здесь кормят. В других местах не кормят, ждут, когда  мы
копыта откинем, а здесь даже пожрать дают. А это потому, что Машка-мадамка
вовсе не злая. Даже непонятно, как в директорах держится, у них  установка
- истребление генетического фонда, смекаешь?
     Я ничего пс смекал, я половину ее слов не понял, но кивал головой, не
спорил. Я улегся во всю длину на нарах - они были  мне  коротки,  и  пятки
высовывались наружу. Ирка стояла возле,  уткнув  подбородок  в  край  нар.
Вокруг стоял негромкий гул голосов и  шум,  производимый  людьми,  которые
обустраивали свой нищенский быт. Я подумал, хорошо  бы  сейчас  рассказать
этой Ирке, как может жить цивилизованный человек,  рассказать  ей  о  моей
чистой и  мягкой  подстилке,  о  ковре,  на  котором  я  лежал  и  смотрел
телевизор, о том, что у меня было по крайней мере три различные  миски,  и
хозяйка их сама мыла, потому что не доверяла моей аккуратности.
     Но выполнить своего намерения я  не  успел,  потому  что  Ирка  вдруг
наклонила голову и, прищурившись, заявила:
     - В баню бы тебя!
     - Меня?
     - А то кого же! Я еще такого грязного мужика и не встречала.
     Я сначала не понял, шутка это или  издевка  надо  мной,  но  все  мое
расположение к этой бродяжке как рукой сняло.
     - Уйди! - сказал я. - А то я тебе скажу, на кого ты похожа.
     - На кого похожа, на того и похожа, - ответила, нахмурившись, Ирка.
     - На бабу-ягу беззубую, из помойки! - сказал я.
     - Ну и мерзкая ты вонючка, - сказала Ирка.
     Я думал, что она взбеленится, а она так печально сказала...
     Если бы она этим ограничилась, я бы не стал сердиться. Но она сложила
лицо в какую-то дулю и сильно плюнула в меня.
     В меня еще никто никогда не плевал.
     Я вскочил, сильно ударился головой о свод потолка, свалился  кулем  с
нар и кинулся за ней, чтобы убить. Я не преувеличиваю - я знаю, что  любой
любимец имеет право убить бродягу или преступника, и ничего ему за это  не
будет, потому что он проявляет верность спонсору.
     Я бежал за Иркой, не понимая, что я уже давно не любимец.
     Все в нашей спальне сообразили,  что  происходит,  но  мне  никто  не
сочувствовал и не помогал.  Некоторые  подставляли  мне  ножки,  пихались,
ругались, даже били меня.
     Ирка обернулась на бегу, и, могу поклясться Всемогущим спонсором, она
улыбалась!
     Ее щербатая улыбка придала мне сил, и я кинулся за ней к дверям.
     Но, как назло, именно в этот момент  в  дверь  въезжала  тележка,  на
которой стоял котел с похлебкой  для  всех  пленников.  Тот  мужчина,  что
толкал перед собой тележку, конечно же, не ожидал,  что  на  него  кинется
разъяренный молодец.
     На мое счастье похлебка была не очень горячей. Так что,  когда  котел
опрокинулся, мы с поваром почти не обожглись, но грохот стоял  невероятный
- ведь котел покатился между нар, выплескивая на ходу похлебку с  капустой
и свеклой. В этом широком, но мелком потоке плыл, вернее, ехал на  заду  я
сам, за мной катился котел, а держась за край котла в безнадежной  попытке
удержать его, скользил повар.
     Я убежден, что со стороны зрелище было комическим, но  смеяться  было
некому - сначала все  перепугались,  но  скоро  догадались,  что  по  моей
милости они остались без обеда. И еще не успел я завершить свое движение в
потоке похлебки, как на меня со всех сторон кинулись  разъяренные  рабы  -
они рвали меня когтями, пинали, старались  удушить,  растоптать,  оторвать
мне руки и выцарапать глаза! Наверное, никогда в моей жизни я не  был  так
близок к гибели, как в тот момент, - я пытался  спасти  глаза  и  наиболее
уязвимые части тела, но у меня не хватало  рук,  чтобы  спасти  все,  и  я
катался по скользкому полу, стараясь избегнуть гибели.
     Сколько это мучение продолжалось, я не знаю. Да и как я мог узнать об
этом! Сквозь шум истязания до меня донесся крик:
     - А ну, прекратить! А ну, по нарам! Я кому сказал!
     Хватка рабов ослабла, меня отпустили, я смог открыть глаза и  увидел,
что Лысый разгоняет плетью рабов по нарам и что ему помогает Ирка, которая
также старалась меня спасти.
     Лысому  не  потребовалось  много  времени,  чтобы  понять,   что   же
произошло. И тогда он совершил поступок, который  еще  больше  унизил  мое
человеческое  достоинство  и  еще  более  усилил  мою  ненависть  к  этому
порождению Зла.
     С наглой ухмылкой на лице он подошел ко мне и очень больно  -  вы  не
представляете как больно! - огрел меня своим бичом. И снова. И снова!  Бич
свистел в воздухе столь грозно, что я думал, что  каждый  удар  будет  для
меня последним, и все вокруг притихли, ожидая того же, только  Ирка  вдруг
завопила:
     - Не надо! Ему уже хватит! Он не нарочно.
     Лысый как будто послушался ее и сказал:
     - Только у меня для вас  второго  обеда  не  будет.  Обходитесь,  как
знаете.
     Вокруг поднялся угрожающий гул. Я сжался.
     - А работать вы будете как миленькие, - добавил Лысый.
     И ушел.
     Я поднялся и пошел к своим нарам. Но забираться на нары не хотелось -
такой я был измазанный. Некоторые, кто самый голодный,  стали  ползать  по
полу и собирать гущу из похлебки, а  другим  повар  смог  набрать  со  дна
котла. Я стоял в углу между  стеной  и  нарами  и  никуда  не  смотрел.  Я
ненавидел эту проклятую Ирку, которая была во всем виновата, из-за  нее  я
ударился о котел. Вот бы сейчас она подошла, я бы ее задушил.
     Ирка пришла позже. Я был рад ее задушить, даже руки дрожали от боли и
ненависти. Но я ее не задушил, потому что она принесла мне свою миску, а в
ней на дне - похлебка.
     - Жри, чучело, - сказала она мне.
     Я  хотел  выплеснуть  похлебку  ей  в  рожу  и  посмотреть,  как  она
запрыгает, и она видно угадала это желание  в  моем  взгляде,  потому  что
отпрянула. Но потом голод взял свое, и я выхлебал похлебку и даже  облизал
миску языком.
     Мы помолчали. Потом Ирка сказала:
     - Давай сюда миску, чучело, мне ее отдавать надо.
     Я отдал миску, хоть совершенно не наелся. Я все еще хотел избить  эту
дрянь, но если ты съел из рук, то ты признал хозяйку, хотя, конечно,  Ирка
не имела ничего общего со спонсорами.
     - Где бы помыться? - спросил я.
     - А я думаю, что нас вот-вот в баню погонят, - сказала Ирка. - Только
ты поосторожнее, люди на тебя злые, голодные, они тебя задушить могут.
     И на самом деле нас вскоре погнали в баню, только  Ирку  и  еще  одну
женщину задержали, чтобы  подмыть  пол.  Меня  это  расстроило,  мне  было
страшно одному идти в баню.
     Мое живое воображение строило картины, как они накидываются на меня и
душат. Я шел последним и обратил внимание, что, сворачивая к двери в баню,
все на секунду или две останавливаются перед  какой-то  дверью.  И  только
поравнявшись с ней, я догадался, что это не дверь, а зеркало.  Когда  я  в
него  заглянул,  то  вместо  себя  увидел  страшное,  черное,   пятнистое,
окровавленное существо, порождение дурного сна или  грязного  зверинца.  И
лишь когда я в ужасе отшатнулся и существо отшатнулось тоже, я  догадался,
что это и есть я - самый красивый любимец на нашей  улице!  Неудивительно,
что они меня бьют и ненавидят. Такого урода и я бы  возненавидел!  Поможет
ли мне баня?
     Баня была невелика и  так  наполнена  паром,  что  в  двух  шагах  не
разглядишь человека. Там было жарко и душно. Дома я мылся в тазу,  который
ставили в ванной комнате, а еще мне разрешали плавать в бассейне, я всегда
был чистый и без блох.
     На полке возле входа стояли алюминиевые тазы. Я сначала не знал,  что
они называются шайками и в них наливают  воду,  когда  моются.  Поэтому  я
стоял посреди бани, не  представляя,  как  мне  набрать  воду  из  котлов,
вмазанных в пол  -  один  с  ледяной  водой,  второй  с  кипятком.  Другие
смешивали воду в шайках и потом мылись.
     Я увидел пустую шайку - возле нее никого, решил  последовать  примеру
других людей и в тот момент шкурой почувствовал  опасность.  Чувство  было
настолько острым - такое чувство развивается чаще всего у  любимцев,  а  у
людей обыкновенных его не бывает, - что я отпрянул в сторону, и тут же  на
место, где я только что стоял, обрушилась шайка крутого кипятка.
     Брызги разлетелись во все стороны - обожгло и меня, и  других  людей,
которые стали чертыхаться, и кто-то из женщин завопил:
     - Опять он!
     - Это не я! Это меня хотели убить! Обварить!
     И что странно - они сразу поверили  и  отвернулись  к  своим  шайкам,
будто согласились оставить меня наедине со смертью.
     На мое счастье тут пришла Ирка, она сразу подтащила свою шайку ко мне
поближе и спросила удивленно:
     - Ты живой, что ли?
     При этом она опять нагло улыбалась. С каким бы удовольствием я  сунул
ее головой в кипяток! Но удержался и только отвернулся от нее.
     - А ты гладкий, - сказала она и провела рукой по моей спине.
     - Отстань, - сказал я.
     Она ударила меня кулачком по лопатке и сказала:
     - Нужен ты мне очень!
     Все были голодные и злые и,  кто  мог,  норовили  толкнуть  меня  или
обругать, но я ведь тоже был  голодный  и  тоже  терпел.  На  пинки  я  не
отвечал, не хотел, чтобы опять они навалились на меня скопом; ведь рабы  -
они как животные, они не знают правил и чести. Так я и не узнал, кто хотел
меня ошпарить кипятком.
     Когда мы вышли из бани в холодный мокрый предбанник, там  стояли  два
раба из  тех,  что  жили  здесь  раньше.  Перед  первым  возвышалась  куча
застиранных тряпок  -  каждому  из  нас  досталось  по  тряпке,  а  второй
вытаскивал из кучи и протягивал серую мешковину.
     Это обрадовало бродяг,  и  они  начали  вытирать  себя  тряпками  как
полотенцами, а мешковина, оказывается, была  сшита  как  штаны.  Мы  сразу
стали неуклюжими, но когда пар рассеялся, я с  удивлением  понял,  что  не
узнаю спутников по загону и подземельям - горячая вода и мыло совершили  с
людьми волшебные превращения, и я с трудом угадывал тех, кто меня  колотил
или хотел убить.
     Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно
пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал - люди бросились к нему.
     - Давайте, жрите! - сказал раб. - Лысый велел, сказал, а то помрете в
цехе.
     Многие засмеялись. Люди были рады.
     Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.
     - А тебе, длинный, - сказал раб, - не положено. Ты людей без  шамовки
оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!
     И я отошел, хотя был на две головы выше раба и  мог  бы  свалить  его
одним ударом.
     Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню.
Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах.  Удивительно,  до
чего легкомысленны эти особи! - думал  я.  Не  зря  спонсоры  неоднократно
обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться
на войну - но только покажи им кусочек хлеба,  они  забудут  о  принципах!
Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.
     Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала
меня. Мокрые волосы этой женщины завивались  в  кольца,  и  казалось,  что
вместо головы у нее солнце с лучами -  такого  ослепительно  рыжего  цвета
были эти кудри.
     Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.
     У  нее  было  треугольное  лукавое  лицо,  большие  зеленые  глаза  и
множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался
этой женщиной, а она вдруг сказала:
     - Чего уставился, красавчик?
     И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.
     - Тебя не узнаешь, - сказал я.
     - А тебя что, узнаешь, что ли? - Она рассмеялась, и я увидел,  что  у
нее нет передних зубов.
     - А где зубы? - спросил я.
     - А вышибли. Били и вышибли.
     Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут  же
вошел надсмотрщик Хенрик  и  велел  выходить  к  двери.  Отмытые,  мы  ему
понравились:
     - На людей похожи, - сказал он. - Я уж не надеялся, что людей  увижу!
- Он расхохотался тонким голосом, и  мы  все  засмеялись.  Глядя  друг  на
друга, мы понимали, что он имел в виду.
     - Кто здесь уже был? - спросил Хенрик. - Не бойтесь,  шаг  вперед.  Я
драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.
     Ирка и еще человек пять шагнули вперед.
     - Вы работу знаете, - сказал он. - Вам и быть  бригадирами.  А  потом
разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму  сделает,
получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте  на  себя.
Поголодаете... как сегодня! - он засмеялся вновь, видно, уже знал,  что  у
нас приключилось.
     Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня  по
ноге и спросил:
     - Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?
     Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:
     - Я нечаянно.
     - Ты у меня в бригаде будешь, - сказала рыжая Ирка. - Нас,  я  думаю,
на перегрузке будут держать. На забой не возьмут - слишком сложная работа,
понял?
     - Нет.
     - Я так и думала, что нет.
     Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие  лампы,  но
от этого подвал был еще более неприглядным. Стены  его  были  до  половины
испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был  покрыт  бурой  жижей.  Через
весь сводчатый зал тянулся  широкий