я,  и  над
стадионом пронесся удар гонга.
     - С Богом! - крикнул Прупис, поднятой рукой провожая нас на бой.
     Первыми двинулись тяжелые всадники, я чуть было  не  замешкался,  все
еще подавленный шумом стадиона, но меня дернул за рукав Батый. Мы зашагали
следом за всадниками.
     Выйдя на поле, наше маленькое войско остановилось у его края и  стало
поджидать противников.
     Когда они появились, я  чуть  было  не  убежал  от  страха  -  ничего
подобного я в жижи не видел.
     Это называлось слон.
     Слон был  покрыт  красной  попоной,  к  его  спине  была  прикреплена
небольшая платформа, на которой сидело три или четыре лучника.
     Еще один человек сидел спереди прямо за ушами слона  и  управлял  им,
постукивая тростью по голове.
     За  слоном  и  по  обе  его  стороны  выезжали  всадники  в  железных
наплечниках и открытых шлемах. Сами всадники и их кони были обмазаны белой
краской, так что алые губы и  черные  кружки  зрачков  ярко  выделялись  и
словно были нарисованы на белой бумаге. Вся одежда всадников  состояла  из
черных  набедренных  повязок.  Всадники  потрясали  короткими  копьями   с
плоскими широкими лезвиями, похожими на рыбин, и нестройно вопили.
     В ответ на их вопли стадион также завопил -  та  команда  была  очень
популярна, и за нее болели многие спонсоры. А где спонсоры, там и богачи -
об этом мне уже не раз рассказывали в школе. Некоторые люди  смогли  стать
настолько полезными спонсорам, что тем трудно было без них  обойтись.  Они
пользовались тем, что спонсоры не могли залезть в щель или войти в дом,  и
им приходилось полагаться на верных людей. Было  неважно,  знали  об  этом
спонсоры, или догадывались, или были  настолько  тупыми  и  наивными,  что
верили в бескорыстие людей. Но именно этим людям разрешалось  одеваться  и
жить в городе, даже иметь свои машины или  коней.  Официально  такие  люди
были объявлены экологически безвредными,  пропагандистами  чистого  образа
жизни, охраны природы и любви к спонсорам.
     ...Слон меня испугал. Арена была не столь велика, и если это чудовище
быстро бегает, то оно может затоптать любого из нас.
     - А чем его убивают? - спросил я.
     Стоявший рядом Батый ответил:
     - Его не  трогают.  Он  -  талисман,  чтобы  пугать  таких,  как  ты,
недоумков.
     - А те, кто на нем сидят?
     - Они слезут, когда надо, - сказал Батый. - Судья им оттуда  стрелять
не разрешит.
     Мне все равно было страшновато. Может быть, Батый  ошибается,  может,
его обманули, и это чудовище сейчас кинется на нас и вонзит  в  меня  свои
гигантские клыки?
     Слон  простоял  на  арене  недолго.  Наши  воины  кричали  на   него,
презрительно называли свиньей рогатой, белые негры ругались  в  ответ,  но
когда раздался свисток судьи, лучники, выпустив стрелы в  небо,  спрыгнули
со слона, и тот, потоптавшись,  опустился  на  колени,  обернув  голову  в
сторону ложи, в которой сидели два  крупных  спонсора  в  дорогих  одеждах
начальников  баз.  Те  обрадовались,  застучали  кулачищами   о   железную
балюстраду, и весь стадион принялся топать, кричать,  стучать  кулаками  и
бить в ладоши. Все хотели нашего поражения. Слон покинул арену и  ушел  на
беговую дорожку.
     Потом начался бой.
     Он  начался  обыкновенно.  Мы,  юниоры,  выходили  вперед  и   ругали
противника, смеялись над ним, наши шутки или  ругательства  подхватывались
висевшими над  полем  микрофонами  и  многократно  усиливались  к  радости
зрителей. И чем скабрезней и грязней было ругательство,  тем  веселее  вел
себя стадион. За исключением, конечно,  спонсоров,  которые  тем  временем
делали ставки и договаривались с букмекерами - занимались делом.
     Мы сцепились с пехотой белых  негров,  и  мне  достался  для  схватки
несильный противник: он был молод, может, даже моложе меня, мышцы  у  него
еще не окрепли, ноги были как палки, а плечи  узкие,  как  у  девушки.  Он
отчаянно махал саблей, старался пронзить меня своим копьем, но мне хватило
двух минут, чтобы перебить мечом древко его копья, а затем вышибить из его
руки кинжал, который он выхватил из-за пояса.
     Белый негр испугался. Мне показалось даже, что известка на его  щеках
и лбу стала белее, чем прежде, зрачки его метались в  орбитах,  словно  он
хотел перепрыгнуть через меня. Но бежать ему было некуда. И  я  занес  меч
над его головой.
     Мой противник увидел свою смерть в моих глазах и избрал  единственный
разумный выход - упал на колени и сдался мне в плен.
     Не надо думать, будто календарные встречи гладиаторов - это  сплошные
убийства. Это, хоть и кровавая, но игра, имеющая свои  правила.  На  то  и
судья на поле. Если ты потерпел поражение в схватке, но даже не ранен,  ты
всегда имеешь право сдаться - только брось оружие и  стань  на  колени.  И
тебя нельзя трогать,  как  нельзя  трогать  раненого.  Правда,  для  твоей
команды это - потеря очков, а для тех, кто ставил на тебя или  команду,  -
потеря денег. Но правила нарушать не следует  -  могут  дисквалифицировать
всю школу. Среди  гладиаторов  куда  выше  ценится  умение  обезоружить  и
пленить врага, чем ранить. А убивать мало кто  любит,  смерть  чаще  всего
бывает случайной.
     Я убийцей не был, так что вывел пленного за кромку  поля,  и  к  нему
подбежал помощник судьи, а я вернулся в бой, чувствуя гордость за то,  что
помог моей команде, и радость, что получу полсотни премию.
     Правда, больше мне сражаться не пришлось, потому что  стычка  юниоров
закончилась, и в дело  вступили  всадники.  Поднялась  пыль,  слышны  были
крики, ржание коней и стоны, звенели мечи, и ударялись  о  щиты  копья.  Я
знал уже, что ярость боя и стремительность движений -  свидетельство  лишь
хорошей подготовки команд. Вернее всего, в  первом  тайме  убит  никто  не
будет. А во втором тайме, в общем бою, затопчут или искалечат  кого-нибудь
из нас, юниоров. Так что я даже кинул  исподтишка  завистливый  взгляд  на
плененного мною белого негра - тот сидел на корточках на беговой  дорожке,
и вид у него был расстроенный. Еще бы, подумал я,  в  школе  тебя  жестоко
накажут - не подводи команду!
     Для него этот бой кончился.
     Я тогда вдруг понял то, о чем ранее не задумывался, - оказывается,  я
не люблю сражаться, махать мечом и убивать других людей. Глупое,  звериное
занятие! Никогда мне не стать настоящим гладиатором и ветераном - как бы я
ни старался. С каждым днем мне отвратительнее  срубать  на  учениях  мечом
соломенные головы чучел или часами фехтовать "с тенью".
     Но долго раздумывать мне не пришлось, потому что прибежал Фельдшер  с
ведром  воды,  надо  было  напоить  воинов  -  я  должен  был   прикрывать
безоружного Фельдшера от случайного удара.
     Увидев нас, ветераны выходили из  боя,  протягивали,  не  вылезая  из
седла, руки - Фельдшер наливал в кружку воды с солью, всадники пили, я  же
смотрел, чтобы на них кто-нибудь неожиданно не напал.
     Обошлось. Белым неграм тоже хотелось пить, и получился, как это часто
бывает в трудном бою, незапланированный тайм-аут.  Никто  из  зрителей  не
рассердился - там, на трибунах, тоже разносили квас, а также  напитки  для
спонсоров.
     До перерыва бой шел с  переменным  успехом.  Добрыне  удалось  ранить
негритянского вождя, и того унесли на носилках, зато, к сожалению, в  плен
попал Соловей. Два противника повалили его с коня и прижали к горлу копье.
Никто не успел к нему на помощь, и Соловей сдался. Это было тяжелым ударом
для школы. Ведь сдавшийся в плен должен  месяц  отработать  на  конюшне  у
противника, и лишь потом его можно выкупить. Но бывает,  что  школа  и  не
пожелает выкупать пленного - тогда он  становится  рабом.  Но  Соловья  мы
выкупим, это я знал. Соловей - один из главных ветеранов школы.
     Основные события должны были развернуться во втором тайме.  Пока  что
встреча шла с небольшим перевесом в пользу наших  соперников,  но,  как  я
понимал, они тоже выдохлись, и если бы не слабые лошади у наших  ветеранов
- мы бы сломили негров и раньше. А так исход встречи был неясен.
     Начался  дождь.  Трибуны   разукрасились   разноцветными   зонтиками,
раскрылись тенты и над ложами  спонсоров.  Нам  же  предстояло  мокнуть  и
биться на скользкой траве по колено в  грязи.  Сражение  обученных  бойцов
могло превратиться в обыкновенную отвратительную свалку.
     Слон стоял неподалеку от меня, ему тоже было холодно  и  неуютно.  Он
мерно раскачивал головой, словно напевал про себя, приподнимал  и  опускал
хобот... Его погонщик спустился на землю и присел, прячась от  дождя,  под
брюхом слона.
     Я не пошел в раздевалку, потому что знал, что  там  Прупис  предложит
всем по чарке разведенного спирта. Я же не любил этого, не успел полюбить.
Мне лучше было мокнуть под дождем, чем пить эту жидкость - да  и  ощущение
после нее мне не нравилось. Я предпочитал  мерзнуть,  но  сохранить  мозги
свежими.
     Может быть, в иной  раз  надо  мной  снова  стали  бы  смеяться,  как
смеялись всегда, но сегодня всем было не до меня, да и пленного-то взял я,
а не Муромец или Добрыня.
     ...Мой взгляд упал на трибуну в той стороне, где стоял слон.
     Бывает так -  ты  еще  не  понял,  что  видишь,  а  в  тебе  уже  все
напряглось.
     Я, может, и не заметил бы Мадамку с кондитерской фабрики, если  бы  в
тот самый момент она не поднялась и не  пошла  в  сопровождении  Лысого  к
выходу.
     Оба были одеты ярко, в золотистых плащах с вышитыми на них черными  и
красными цветами. Такой плащ должен был стоить целое  состояние  -  я  уже
разбирался в одеждах.
     Мадамка остановилась у выхода и обернулась. Она встретилась  со  мной
взглядом. Хоть нас разделяло не  менее  ста  метров,  я  был  уверен,  что
Мадамка меня узнала. Узнав - равнодушно отвернулась.  И  я  понял:  Лысый,
нарушив договоренность с Хенриком, продал меня  в  гладиаторы  с  согласия
своей хозяйки. Возможно, и деньги ей пошли.
     Подошел наш добрый Фельдшер и принес мне кружку горячего мятного чая.
Я не успел допить ее, как раздалась сирена, и пришлось снова  выходить  на
мокрое поле строиться. Мне вдруг стало странно, что люди готовятся убивать
друг друга. Оделись специально для этого, заточили оружие и вышли на поле,
чтобы убивать. Это была почти война  -  только  война,  на  которую  ходят
любоваться. А ведь госпожа Яйблочко сколько раз говорила  мне,  что  любая
война - экологическое бедствие,  и  именно  поэтому  первое,  что  сделали
спонсоры, прибыв на Землю, они запретили все  войны.  Конечно  же,  война,
которую мы ведем, - не совсем настоящая,  и,  наверное,  к  экологическому
бедствию ее не приравняешь. И все же в  нашей  игре  была  неправильность,
нарушение каких-то принципов. Мы убиваем друг друга, а  остальные  люди  и
спонсоры на стадионе делают ставки на наши жизни.  А  ведь  над  трибунами
натянуты привычные лозунги: "Чистым помыслам - чистые реки!", "Хрустальный
воздух - легким!", "Помни - Земля одна, так береги ее, не пей до дна!"
     Эти лозунги с рождения сопровождали меня. Они были протянуты  поперек
улиц, по крышам домов,  они  составлялись  из  матерчатых,  металлических,
голографических букв; я знал их наизусть и никогда не замечал.
     В таком удрученном состоянии я вышел на мокрую  арену.  На  этот  раз
должно было начаться сражение ветеранов, и только когда оно закончится,  в
общую схватку должны вступить юниоры.
     Я помню, что долго не  мог  сосредоточиться  на  суете  боя  -  мысли
убегали в сторону, глаза отыскивали в ложах спонсоров, которые  переживали
за события на арене, и мне  неприятны  были  их  лапы,  что  находились  в
беспрестанном движении. Желтые когти то прятались под кожей,  то  вылезали
наружу, цепляясь в барьеры. Я понимал уже, что если даже госпожа  Яйблочко
соскочит, узнав меня, с трибуны и побежит, размахивая поводком или  миской
с мясом, ко мне через всю арену, чтобы вернуть меня на привычную  кухонную
подстилку, я  на  это  не  соглашусь.  Месяцы,  проведенные  вне  дома,  в
значительной степени разрушили ореол, которым были окружены в моих  глазах
спонсоры.
     Звенели, сталкиваясь, мечи, щиты тупым звоном  отзывались  на  удары,
эти звуки были мне уже привычны.
     И  вдруг  что-то  нарушилось  в  этой  симфонии   -   вмешался   крик
проклятия... Чужая лошадь, выданная Добрыне, неудачно ринулась в  сторону,
упала на колени, и белый негр, сражавшийся с Добрыней, тут же вонзил копье
в спину рыцаря.
     Этот удар послужил как бы сигналом к нашему поражению - наши всадники
попытались  прикрыть  Добрыню,  пока  Прупис  с  Фельдшером,  рискуя  быть
растоптанными, бежали к нему; судья  свистел,  стараясь  вклиниться  своим
автокаром между сражавшимися, но белые негры, ощутив  приближение  победы,
ничего не слышали и рвались к лежащему на земле Добрыне.
     Но они не успели - Добрыню не так  легко  было  убить.  Он  поднялся,
сжимая в руке меч. На секунду он повернулся ко мне спиной, и я увидел, что
его спина была красной - кровь лилась из глубокой дыры в кольчуге.
     С  радостным  воплем  победителя  белый  негр  вновь  занес  копье  -
казалось,  что  положение  Добрыни  безнадежно.  На   стадионе   наступила
неожиданная тишина. Это был уже настоящий бой!
     Добрыня, хоть и был оглушен ударом, смог уклониться от  копья  белого
негра  и,  рванув  копье  за  древко,  дернул  его  к  себе  так,  что  не
догадавшийся выпустить копье из рук белый негр вылетел из седла  и  тяжело
упал на землю, застряв при том ногой в стремени.
     Другие белые негры бросились на выручку своему рыцарю,  слон,  подняв
хобот, громко затрубил, но на пути их встал Илья Муромец,  который  принял
на себя натиск полдюжины всадников и задержал их  на  секунду  или  две  -
этого было достаточно Добрыне, чтобы взмахнуть мечом и опустить его на шею
белому негру.
     И тут я  увидел  -  а  увидев,  не  поверил,  как  отлетает  от  тела
человеческая голова, отлетает и  катится  по  траве,  становясь  темной  и
бесформенной.
     Добрыня, обессиленный, опустился  на  землю  рядом  с  обезглавленным
врагом, судья уже был рядом  -  он  пытался  разъединить  своим  автокаром
воинов. Наши  старались  прикрыть  раненого  Добрыню,  пока  не  подоспеют
носилки. Это им удавалось с трудом, потому что белые негры  были  взбешены
гибелью - и такой страшной - своего товарища.
     И тут затихнувший было стадион разразился единым криком. Поглядев  на
трибуны, я увидел,  как  один  из  спонсоров  перебирается  через  барьер.
Спонсор ревел так, что перекрывал шум всех остальных зрителей. Но никто из
людей, кроме меня, не понимал, что же он кричит.
     - Разорил! - кричал спонсор. - Обесчестил!  Все  мои  деньги!  Такого
рыцаря убил! Тебе не жить!
     Я не могу точно поручиться, что я правильно перевел  все  его  слова,
тем более что он так яростно дышал и хрипел,  выкрикивал  свои  угрозы  на
столь примитивном и грубом диалекте, но было ясно: этот  спонсор  поставил
свои  деньги  именно  на  убитого  негра  и  теперь  намеревался   навести
справедливость как считал нужным.
     Никто из людей не понял намерений спонсора, все стояли как  вкопанные
и смотрели на гигантское чудовище. Другие  спонсоры  и  не  старались  его
остановить - наоборот, независимо от того, на какую команду  они  ставили,
спонсоры  колотили  по  барьерам  кулаками,  выпускали  когти  и  издавали
радостный рев, словно все происходящее им доставляло удовольствие.
     Я закричал:
     - Добрыня, беги!
     Я не думал, что мой крик долетит до ветерана, и поэтому сделал шаг  в
его сторону, потом еще шаг. Что-то удерживало меня от того, чтобы кинуться
вперед. Впрочем, я и не смог  бы  этого  сделать  сразу,  потому  что  был
отделен от Добрыни белыми неграми, которые  тоже  остановились,  глядя  на
бешеного спонсора и не понимая, что ему нужно.
     Добрыня был единственным, кто услышал мой крик. Может, и не сам крик,
он уловил мое отчаяние и страх за него.
     Он постарался подняться  и  даже  успел  сделать  несколько  шагов  в
сторону носилок, которые несли Прупис и Фельдшер, но в это  время  спонсор
уже ворвался на поле  и,  разбрасывая  в  разные  стороны  мощными  лапами
встречавшихся на пути людей, кинулся к Добрыне.
     Добрыня попытался уклониться, но он не посмел поднять меч на спонсора
- их абсолютное превосходство было впитано всеми людьми с молоком  матери.
Добрыня мог только отступать, выставив перед собой меч.
     Под восторженный гул стадиона  спонсор  настиг  Добрыню  и  несколько
секунд они боролись, потому что спонсор пытался  выкрутить  руку  Добрыни,
чтобы отнять меч, но рыцарь отчаянно вцепился в его рукоять.
     Никто из наших не посмел  придти  к  нему  на  помощь  -  все  словно
превратились в камни.
     Еще секунда - и Добрыня был вынужден расстаться с мечом; отбросив его
в сторону, спонсор вцепился когтями в шею Добрыни.
     Я не знаю, почему я оказался рядом - видно, я бежал к ним все  время,
пока продолжалась короткая схватка за меч, не замечая,  что  бегу.  Только
так я мог оказаться рядом с ними... И все равно опоздал -  Добрыня  далеко
откинулся назад, словно стараясь оторвать от горла когти, но когти вошли в
его плоть, и из шеи уже хлестала кровь, а спонсор валил Добрыню на  землю,
и тот упал на спину, а спонсор рухнул на него,  полностью  перекрыв  своей
тушей его фигуру. Я видел лишь, как  пальцы  рук  Добрыни  конвульсивно  и
бессильно сжимаются и разжимаются...
     И в этот момент я всадил свой меч в спину спонсору.
     Возможно, я хотел отрубить ему  голову,  а  может  быть,  хотел  лишь
отогнать его - я сам не знаю, чего я хотел, потому что я  не  соображал  -
иначе бы никогда этого не сделал. Ведь Добрыню я уже не мог спасти...
     Спонсор почувствовал мой удар - хоть он был и не столь силен,  как  я
того хотел. Мой меч глубоко вонзился в его  покатое  плечо,  и,  обливаясь
такой же красной,  как  у  людей,  кровью,  спонсор  тяжело  поднялся,  не
понимая, что же случилось.
     Я успел увидеть, что Добрыня лежит плашмя,  неловко  и  неестественно
отклонив расплющенную голову - он был мертв  и  похож  на  детскую  куклу,
попавшую под автомобиль.
     Я не слышал шума стадиона, но, думаю,  что  еще  никогда  он  так  не
кричал... но только до того мгновения, когда я ударил мечом спонсора.
     А после этого наступила зловещая тишина, до звона в ушах, словно люди
увидели, как небо падает на Землю.
     Я видел, как лапа спонсора медленно опустилась к поясу  (на  поясе  у
спонсора всегда есть пистолет  -  господин  Яйблочко  только  в  доме  его
снимал). Я увидел, как спонсор вынимает пистолет - и в этот  момент  никто
на стадионе не сомневался, что я сейчас буду убит, и, пожалуй,  для  всех,
кроме меня, это был бы лучший выход. Был хулиган, который  посмел  поднять
руку на благородного спонсора, был хулиган, но господин спонсор  испепелил
его собственной рукой.
     Но  среди  многих  тысяч,  желавших  такого  финала  этой  истории  и
убежденных, что иного и быть не может, было исключение - я.
     И потому, увидев,  как  спонсор  выхватил  пистолет  и  как  пистолет
поднимается, чтобы я успел перед смертью заглянуть в его дуло,  я  коротко
поднял меч и быстрым, отработанным на тренировках ударом рубанул  спонсора
по шее - я знал, что грудь, прикрытую бронежилетом, мне не  проткнуть,  но
место, где голова спонсора переходит в плечо, - самое уязвимое. Только так
можно убить спонсора.
     А в тот момент я хотел одного - я хотел убить спонсора, потому что  в
ином случае он убил бы меня.
     Спонсор икнул, медленно  опрокинулся  назад  и  упал  на  несчастного
Добрыню.
     Я стоял и смотрел на него, и в голове вяло крутилась  мысль:  как  бы
сдвинуть его с Добрыни, чтобы поглядеть - а вдруг  Добрыня  живой?  Так  я
простоял несколько секунд, а потом раздался спасший мне жизнь крик:
     - Беги! Беги, Ланселот!
     Потом уж, вспоминая это мгновение, я сообразил, что кричал наш тренер
Прупис - они с Фельдшером были недалеко от