что малыш ушибет или порежет ногу,  мне-то
было лучше - на мне были башмаки, еще старые, гладиаторские.
     Чуть ниже по течению речка разливалась широко и негромко  журчала  по
камням - там был брод.
     - Давай я тебя перенесу, - сказал я.
     Сеня засмеялся.
     - Я люблю воду, - сказал он. - Ты иди там, а  мне  лучше  перебраться
здесь.
     И прыгнул в речку, в глубоком месте - и пропал с глаз - лишь круги по
воде.
     Я сначала испугался - потом вспомнил: ведь мой малыш - рыбка.
     Я снял башмаки и пошел вброд. Камни попадали  под  ступни,  они  были
острыми, и было  больно.  У  того  берега  неожиданно  стало  глубже  -  я
провалился по пояс, и пришлось поднять  над  головой  мои  пожитки.  Сене,
который уже перебрался на другой берег, это показалось очень смешным.
     - Тише! - прикрикнул я на него. - Ты что, выдать нас захотел?
     Мой тон обидел мальчика, и он замолчал. Так мы и  шли  дальше  молча.
Мне бы попросить у Сени прощения,  но  за  эту  ночь  я  страшно  устал  и
перенервничал. И все видел голубое под лунным светом лицо Маруси.
     Тот, дальний берег реки, был высоким, но пологим. От брода вверх вела
широкая заросшая травой и кустами дорога.
     Начало светать. Воздух стал синим и морозным. Сеня бегал вокруг меня,
подпрыгивал, чтобы согреться - он вовсе не  устал.  Я  понял,  что  погоня
отстала - вот уже полчаса,  как  не  слышно  треска  вертолетов  и  криков
охотников.
     Дорога, по которой мы шли, через полчаса привела  нас  в  заброшенное
человеческое поселение. В тот день я еще  не  знал,  что  такие  поселения
назывались деревнями.
     Деревня состояла из одной широкой  улицы,  по  которой  раньше  текла
дорога, а теперь все заросло кустами и даже солидными, в обхват,  березами
и елями. Деревянные дома, окруженные невысокими  заборами,  попрятались  в
заросли, а ограды давно  упали  и  исчезли  в  траве.  У  некоторых  домов
провалились крыши, другие покосились и даже рассыпались. Но один  из  них,
сложенный из толстых бревен, показался мне  еще  крепким.  Хотя  стекла  в
окнах были выбиты.
     - Давай здесь поспим, - сказал я Сене.
     Сеня покрутил головой, принюхался - обоняние у него дьявольское.
     - Можно, - сказал  он.  -  Здесь  никто  не  живет,  кроме  маленьких
животных, которые разбежались.
     Мы пробрались сквозь кусты к дому. Дверь  была  приоткрыта  -  так  и
вросла в сгнившие доски крыльца. Но внутри сохранился даже пол.
     Окна в доме были маленькие, и к тому  же  разделенные  на  дольки.  В
одной из долек правого окошка сохранилось стекло.
     Меня удивило странное, некогда белое сооружение, стоявшее в  комнате.
С одной стороны в нем была ниша, в которой лежал проржавевший лист железа.
Во второй нише под ней сохранился серый пепел.
     - Я думаю, что это была плита, - сообщил  мне  Сеня.  -  Внизу  клали
топливо, а сверху - кастрюли.
     Я сунул руку в глубь ниши и натолкнулся пальцами на округлый предмет.
Я вытащил его,  оказалось  -  это  металлический  горшок.  Целый  чугунный
горшок!
     - Давай спать, - сказал Сеня. - Здесь хорошее место.
     Я вытащил два сухаря и протянул один малышу.
     - Завтра, -  сказал  он.  -  Проснемся  и  поедим.  Мы  будем  ужасно
голодные. А сейчас больше хочется спать.
     Сеня был прав.
     Ноги болели, голова  раскалывалась.  Надо  было  бы  пойти  наружу  и
нарвать травы и листьев, чтобы сделать нам подушки. Но сил на это не было.
Мы постелили на пол халат, обнялись и накрылись моим одеялом,  чтобы  было
теплее, и сразу заснули.
     Я проснулся от того, что на меня кто-то смотрел.
     Я лишь приоткрыл глаза - но не  вскочил,  ничем  не  показал,  что  я
очнулся.
     На полу, в метре от меня, сидело небольшое пушистое животное. У  него
были короткие треугольные  уши,  большие  зеленые  глаза,  серая  спина  и
голова, но белая грудь и белые лапы. Я  вспомнил,  что  видел  изображение
этого животного в атласе в библиотеке  Сийнико.  Этот  зверь  был  некогда
домашним  и  назывался  кошкой.  С  ликвидацией   сельских   поселений   и
организацией людей на  новом  уровне  кошки  были  объявлены  экологически
неприемлемыми и подлежали уничтожению.
     А здесь кошка выжила и даже пришла посмотреть на людей.
     Я вовсе не испугался этого животного - оно и  не  собиралось  на  нас
нападать, да и зубы у  него  были  маленькими.  Оно  мне  даже  показалось
красивым.
     Я осторожно толкнул Сеню, который спал, прижавшись ко мне. Тот  сразу
проснулся, открыл глаза и обрадовался, увидев кошку.
     Он поднялся. Кошка смотрела на него с удивлением, настороженно.
     Она подпустила крадущегося Сеню на два шага, а потом легко  отступила
назад. Она не хотела, чтобы ее трогали.
     Сеня  остановился.  Кошка  вспрыгнула  на  подоконник  и  внимательно
смотрела на нас.
     - Не трогай ее, - сказал я. - Не пугай.
     - Я знаю, - сказал Арсений, - она здесь живет, и мы будем теперь жить
вместе.
     Кошка  сидела  в  окне,   подсвеченная   утренним   солнцем.   Солнце
пробивалось сквозь  раскрывающиеся  листочки  деревьев,  и  тени  их  были
ажурными, как кружева, которые вязала по вечерам госпожа Яйблочко.
     Было тепло, а днем станет еще теплее. Я порадовался, что мы убежали в
теплое время. Зимой мы бы замерзли или нас нашли бы по следам.
     Сеня подбежал к окну. Кошка спрыгнула с окна в заросли.
     - Очень большое солнце! - сообщил Сеня. - Ты не представляешь,  какой
я голодный.
     Тут я сообразил, что я тоже голодный.
     - А у нас нет ни спичек, ни зажигалки, - сказал Сеня.  -  Значит,  мы
теперь будем есть все только холодное.
     - Да, - вынужден был согласиться я. - Я так спешил, что почти не взял
еды.
     - Доставай сухари! - сказал Арсений. - А я принесу воды.
     Он взял чугунный горшок и направился к двери.
     - Я с тобой, - сказал я. - Далеко не убегай.
     - Здесь вода близко, - откликнулся он. - Я воду чую.
     Он убежал. Я вышел следом за ним. Я следил, как мальчик побежал  вниз
по улице - там, оказывается, протекал ручеек.
     Я посмотрел вдоль деревни в другую сторону - вершину  холма  занимало
двойное каменное здание. Низкая половина была похожа  на  большой  дом,  а
высокая - на башню. Вершина башни обрушилась, но  над  низким  домом  была
башенка с  украшением  сверху,  похожим  на  луковицу,  из  которой  криво
вырастал крест.
     Наверное, в этом доме жил начальник деревни, подумал  я.  Надо  будет
сходить туда.
     Погони  вроде  бы  не  было  -  я  ее  не  ощущал.  Арсений,  который
возвращался от родника,  прижимая  к  груди  горшок  с  водой,  также  был
спокоен. Кошка шла за ним в отдалении, как будто решала для  себя  сложную
задачу, признать в нем друга или игнорировать.
     Я стоял на пороге дома, смотрел, как поднимается мальчик с  чугунком,
и понимал, что я не представляю, как себя вести дальше.  Даже  если  будет
тепло,  нам  не  выдержать  здесь  больше  чем  несколько  дней  -  я   не
представлял, что мы будем есть. Да и зачем жить в этой деревне?
     Надо уходить к городу, к людям.
     А надо ли? Где мне найти людей, которые думают, как я,  которые  тоже
хотят выгнать спонсоров и тех, кто помогает им править нами? А может быть,
я один такой на всей Земле? Может быть, все довольны?
     Так ничего и не решив, я взял у Сени чугунок  и  попробовал  на  вкус
воду - вода была хрустальная, холодная. Потом Сеня полил мне на руки, и  я
ополоснулся. У нас было четыре сухаря. Два мы съели за  завтраком,  а  два
оставили на вечер. Мы положили сухари на полку, потому что не  знали,  что
ест кошка - если она ест сухари, то лучше их держать от нее подальше.
     Потом мы с Сеней пошли наверх, к каменному  дому  с  крестом,  но  не
дошли до дома, как Сеня углядел, что речка, которую мы  переходили  ночью,
сливается с другой - широкой. Он сказал, что сбегает, поглядит. Он  обещал
быть осторожным.
     Я вошел в каменный дом.
     В нем было холодно. Через провал в крыше намело сугроб снега, который
так и не растаял. На стенах дома  были  нарисованы  картины,  изображающие
людей, одетых в простыни. Я попытался понять  смысл  в  картинах,  которые
рассказывали какую-то историю, но не  смог.  Там  же  было  еще  несколько
картин, нарисованных на деревянных досках. На  них  тоже  были  изображены
древние люди. На двух или трех - женщина  в  платке,  державшая  на  руках
маленького ребенка.
     Я злился, потому что не мог понять, зачем людям нужен такой дом.
     Внутри было  очень  тихо,  шум  весеннего  леса  доносился  сюда  как
комариный звон. Я услышал, как треснул сучок под ногой  человека.  Человек
шел медленно. Это был не Сеня. Я сделал шаг к стене  и  замер.  Шаги  были
слишком слабыми и вялыми, чтобы принадлежать моим преследователям, но  все
же в незнакомом месте нужно быть осторожным. Я вытащил до половины нож.
     Темная согбенная фигура с палкой появилась в  дверном  проеме.  Сразу
было ясно, что это старый человек.
     Я не стал окликать его. Пускай делает что хочет. А то еще испугается.
     Старик прошел в центр зала и остановился, словно в нерешительности.
     Лица его мне было не видно,  потому  что  его  черная  ветхая  одежда
заканчивалась наверху капюшоном,  в  котором  оно  пряталось.  Лишь  серая
борода висела, не касаясь впалой груди.
     Глядя на  картину,  изображавшую  женщину  с  ребенком,  он  принялся
невнятно и быстро бормотать. Я различал отдельные слова, но не мог  понять
общего смысла его монолога. Старик говорил  и  говорил...  и  тут  снаружи
раздался детский крик:
     - Тим, где ты? Дядя Ланселот...
     Я невольно пошевелился, и старик резко обернулся ко мне.
     Я видел, что он испугался - он был такой слабый и старый.
     - Не бойтесь, - сказал я. - Я не желаю вам зла.  Мы  здесь  вдвоем  с
мальчиком.
     - Храни вас господь, - сказал старик. - Я уже никого не боюсь.
     Солнечные лучи  пробивались  сквозь  высокие  окна,  и  когда  старик
обернулся ко мне, я увидел, что у него изможденное, мятое, желтое лицо, на
котором ярко видны черные глаза. Рука, лежавшая  на  набалдашнике  трости,
раздулась в суставах и, как лицо, была покрыта морщинами.
     - Здравствуйте, - сказал я. - Меня зовут Тим. Или рыцарь Ланселот. Мы
с мальчиком Арсением бежали из питомника и прячемся здесь.  Мы  не  знали,
что вы здесь живете.
     - А я не здесь - я в лесу живу, - сказал  старик.  -  В  церкви  жить
опасно - место высокое, открытое, сюда эти заваливаются.
     - Кто такие - эти?
     - Милиционеры, - сказал старик.  -  На  рыбалку  прилетают  на  своих
вертолетах.
     - Люди? - спросил я. - Не спонсоры?
     - А жабам здесь чего делать? - сказал старик. - Жабы наших  лесов  не
любят.
     - А мы с Сеней здесь ночевали, - сказал я.
     Видно, услышав наш разговор, в дом вошел Сеня и  вовсе  не  испугался
незнакомого старика. Он подбежал ко мне:
     - Смотри!  -  Двумя  руками  он  прижимал  к  груди  чугунок,  полный
небольшими рыбками. Некоторые еще шевелились.
     - Это еще откуда? - Только тут я заметил,  что  мальчишка  совершенно
мокрый.
     - Там большая река! - торжествующе объявил Арсений. - Я в нее  нырнул
- ты же знаешь, что я могу. Мне в воде даже лучше. Я их догнал,  теперь  у
нас есть еда.
     Он ждал похвалы. Он был горд собой.
     - Молодец, - сказал я.
     Мальчик поправил упавшую на лоб мокрую прядь волос. Старик со страхом
смотрел на его перепончатую руку.
     Он провел крест-накрест рукой перед своим лицом.
     - Вы меня боитесь? - удивился малыш.
     - Господь с тобой, - сказал старик. - Никого  я  не  боюсь.  Молитвой
оберегу себя.
     Но было ясно, что он боялся.
     - Дай мне нож, - сказал Сеня.
     - Зачем?
     - Я почищу рыбу, сниму с нее чешую, выпотрошу. Мы же не дикие!
     - Мы же не дикие, - улыбнулся я и отдал малышу нож.
     Сеня помчался прочь из дома, который старик назвал церковью.
     - А вы где живете? - спросил я.
     - У меня землянка есть, в самой чаще. Меня не найдешь.
     - Вас могут обидеть? - спросил я.
     Старик даже не понял меня. Потом вдруг улыбнулся - а не  улыбался  он
давно, и, по-моему, его морщинам стало больно.
     - Меня и звери и птицы не опасаются, - сказал он. - Из рук моих едят.
Я же здесь почти всю жизнь прожил.
     - Как же так?
     - Я в эти места пришел, чтобы приход принять,  -  сказал  он,  поведя
рукой вокруг себя. - Батюшка помер, а люди здесь еще жили, и в лесу многие
прятались. Потом кто умер, а кого вытравили, как крыс.  И  в  деревне  уже
жить стало нельзя. Я в схимники ушел. Приду в храм,  помолюсь  и  снова  в
лес.
     - Храм, - повторил я, - помолюсь.
     Старик наклонил голову.
     - Молодой человек, а ты хоть знаешь, где стоишь?
     - В храме, в церкви, - сказал я. - Вы же сказали.
     - А что есть храм?
     - Вот этот дом. Дом с картинами, - сказал я.
     - А о Боге знаешь? - Старик стал строг. Я почувствовал свою вину.
     - Не знаю, - ответил я.
     - Темная, значит, душа, - сказал старик.
     Я не стал спорить. Я сказал:
     - Пойдемте в наш дом, там Сеня уже, наверно, почистил рыбу.
     - Я мяса не ем, - сказал старик. - Уж лет пятьдесят как не ем.
     - А что же вы едите?
     - Что лес даст, что на грядке выращу, чем пчелы поделятся,  -  сказал
старик.
     Все же я уговорил старика пойти со мной. И я понял, что старик,  хоть
относится к нам не только с  недоверием,  но  и  с  некоторой  неприязнью,
особенно к Сене из-за его пальцев, страшно  стосковался  по  людям.  И  он
пошел с нами.
     Когда мы пришли, Сеня еще чистил рыбу - он не очень умел  управляться
с ножом. Я отобрал у него нож и сам принялся чистить и потрошить добычу. А
осмелевший старик, которого звали Николаем, тем временем  выпытал  у  нас,
кто мы такие, отчего бежим и скрываемся.
     Я  очистил  рыбу  и  еще  раз  спросил  старика,  не  хочет   ли   он
присоединиться к нам.
     Сеня был горд собой - все же добытчик! Он взял одну рыбку и впился  в
нее зубами. Я же не посмел следовать его примеру, потому что раньше не  ел
сырой рыбы. К тому же стеснялся старика.
     Дед Николай ахнул, глядя на Сеню.
     - Что ж ты делаешь, чертяка! - закричал он.
     - А что? Я голодный, - сказал Арсений.
     - Сырую, да без соли! Что же, лень пожарить или сварить? Может, ты  и
не человек вовсе?
     - Такой же, как мы с вами, -  сказал  я.  -  Только  над  ним  делали
операции.
     - И очень хорошие! - с вызовом заявил мальчишка. - Если бы не я,  кто
бы рыбу поймал? А я еще и завтра поймаю.
     - Рыбу есть сырую грех, - твердо заявил старик.
     - У нас нет спичек, нет огня, - сказал я. -  Мы  не  можем  варить  и
жарить.
     Старик надолго задумался. Малыш схрупал три рыбины и сказал:
     - Соли нету. Безобразие, надо было с собой захватить.
     Неожиданно старик заговорил:
     - Сейчас пойдем ко мне. В землянке у  меня  переночуем.  Там  у  меня
огонь есть, и поесть что - будет.
     - Нет, спасибо, - сказал я. - Мы вас стесним.
     - Пускай он сам живет, - сказал Сеня. - А мы - сами.
     Старик ему не нравился, потому что тот не мог скрыть своей  неприязни
к рукам и ногам мальчика.
     Мы молчали.  Я  размышлял.  И  не  знаю,  что  бы  придумал,  но  тут
далеко-далеко послышался звук летящего вертолета. Первым его услышал  Сеня
- вскочил.
     - Летят, - сказал старик. - Они, конечно,  здесь  вас  искать  будут.
Деревня для них - место известное. Они и  решат,  что  вы  здесь  таитесь.
Идемте, только быстро.
     Я подхватил одеяло и прочие мои вещи, Сеня, все поняв, взял чугунок с
остатками рыбы.
     Отец Николай первым резво выскочил из дома и, стуча палкой по  земле,
затрусил к лесу, стараясь не выбегать на открытое место. Мы бежали следом.
     Мы спешили не наверх к церкви, а взяли ниже, к берегу  большой  реки,
под защиту тесно стоявших вековых елей.  От  опушки  леса  я  обернулся  и
увидел,  что  вертолет  опустился  возле  храма,   из   него   выпрыгивали
милиционеры и белые халаты - люди спонсора.
     - Идем, идем, - торопил меня старец. - До моей землянки  верст  пять,
да через болото.
     Когда, проваливаясь в грязь, прыгая с кочки на кочку, мы  пробирались
через обширное, поросшее редкими осинами болото, я спросил  отца  Николая,
зачем он спрятался в таких сырых местах? А он сказал:
     - Они с собаками облавы устраивали,  тех,  кто  из  деревни  недалеко
ушел, на сухом месте скрывался - всех выследили  и  перетравили.  А  через
болото не сунулись - оно же бескрайнее.
     Через час мы выбрались на сухое место -  на  небольшой  остров  среди
болота.
     Остров был песчаным и покрыт шапкой могучих сосен.
     Там и скрывалась землянка отца Николая  -  сухая,  довольно  большая,
полная запасов, оставшихся еще с зимы.
     Сеня не любил сидеть в землянке. Он шастал по болотам, по лесу, нырял
в бездонные черные озера в еловых  борах,  ловил  рыбу  и  раков.  Его  не
интересовали бесконечные рассказы отца Николая, впервые  за  тридцать  лет
обретшего внимательного слушателя.
     А я слушал. Рассказы старика были большим  и  многоцветным  куском  в
мозаике, именуемой История Земли. Старик-отшельник,  настоятель  храма,  в
котором полвека никто не молился, рассказывал мне ее вечер за вечером,  то
сидя у очага, то работая на маленьких делянках, разбросанных по лесу  так,
чтобы не вызвать подозрений у дежурного вертолета.
     Я узнал о боге и храмах, о людях,  которые  ему  служили.  Но  я  был
поражен тем, что до прилета спонсоров у людей был не один  бог,  а  много.
Некоторые верили, что есть всемогущий бог Христос, а другие называли  бога
Магометом, а третьи - Буддой  и  страшно  между  собой  ссорились  и  даже
воевали, чтобы выяснить, какой из  богов  главнее.  А  еще  у  людей  были
антибоги, их называли дьяволами. Отец Николай  был  глубоко  убежден,  что
спонсоры - порождение дьявола, а  может  быть,  и  сами  дьяволы,  которые
присланы на Землю для наказания людям за то, что они вели себя  неразумно,
воевали между собой, не радели о своей Земле и совершали преступления.
     Отец Николай  весь  находился  в  прошлом,  в  том  времени,  которое
кончилось с прилетом спонсоров. Сам он того времени не  застал,  ему  было
примерно семьдесят лет - он делал зарубки на  палочке,  которую  хранил  в
землянке, но потом эту  палочку  потерял.  Но  он  помнил  еще  с  детства
времена, когда людей на Земле было много, когда в деревнях  жили  люди.  О
прилете спонсоров ему рассказывал отец, но сами спонсоры в эту деревню  не
прилетали. Оказывается, завоевание Земли прошло не в одночасье, как я себе
представлял, а постепенно. Вначале была видимость сотрудничества,  а  если
были конфликты, то их как-то улаживали. В течение многих лет спонсоры хоть
и присутствовали на Земле и занимались спасением  ее  природы,  продолжали
чего-то опасаться. Лишь постепенно, год за  годом,  они  набирали  силу  и
решительность.
     Истребление "лишних" людей,  которые  своим  существованием  угрожали
природе, спонсоры вели руками милиции. В один несчастный день  на  деревню
или село опускалось несколько  вертолетов  с  милицией,  которая  забирала
мужиков - говорили, на работы по контракту, на год, на два. И больше  этих
мужиков никто не видел. А на следующий год или через несколько месяцев  то
же случалось в другой деревне. Великая  идея  спасения  Земли  проводилась
спонсорами последовательно, спокойно и неотвратимо. Жизнь наступила бедная
и скудная, потому что нельзя было ездить в город, поезда больше не ходили,
машины тоже - ездить разрешалось лишь милиции и верным друзьям  спонсоров,
тем, кто помогал им. И неизвестно было - есть иные  города  и  страны  или
кончились. Осенью по деревням пролетали  милиционеры  и  отбирали  урожай.
Мало кто убегал в лес - в деревне одни бабы, у них дети. Все ждали,  когда
вернутся мужчины, хоть и сами уже не верили, что вернутся.  Милиционеры  и
пропагандисты проводили занятия. Бабы и дети  научились  петь