обывать пищу, в котором старик
ограничен. Мне хотелось поделиться своим наблюдением с кем-либо из
антропологов, и я даже обратился к Аните, но она, заметив мое нечаянное
движение, приложила палец к губам, останавливая готовую сорваться с моих
уст фразу.
   Старик исчез в пещере, а охотник присел на корточки и, положив дротик
на истоптанную площадку, подобрал острый камень. Оглядел его и начал
что-то чертить на земле. Мне представилось, как под неумелой еще рукой
охотника рождается грубый силуэт оленя или быка, которого он сегодня
увидел в чаще, но не посмел на него напасть. Может, он сейчас проткнет
стрелой этот силуэт в надежде на то, что в следующий раз охота будет
удачнее.
   Тут из зарослей появились две молодые женщины. Они несли охапки зелени.
Я сразу мысленно прокомментировал то, что увидел, а именно:
   зарождение сельского хозяйства и медицины. Собирательство диких злаков
и съедобных трав предшествовало началу сельского хозяйства.
   В одной из женщин я угадал пышноволосую красавицу в травяной юбочке,
которую видел на фотографии. Ее дикая первобытная красота, детали которой
не просматривались с нашей позиции, чем-то взволновала меня,
цивилизованного жителя городов. Какой контраст она представляла изысканной
красоте Аниты Крашевской!
   Увидев женщин, охотник поднял голову, но не встал, чтобы им помочь.
   Впрочем, вряд ли можно было ожидать галантности от дикаря.
   Старик вышел из пещеры с двумя палочками в руках. За ним последовала
пожилая женщина, которую мы раньше не видели. Она тащила охапку сухих
веточек и щепы, которую сложила на открытом месте. Остальные с интересом
наблюдали за тем, как старик составил две палочки вместе, уперев конец
одной в кучку растопки, а вторую, потоньше, начал крутить между ладонями,
стараясь трением вызвать огонь.
   Крутил он долго, несколько минут. У меня затекла нога, и я переменил
позу. Анита не отрывалась от бинокля. Никольсон склонился к своему
магнитофону, хотя я совершенно не понимаю, что тот мог уловить. За то
время, пока старик, обливаясь потом, трудился, из леса вышли еще три
охотника разного возраста. Один из них тащил за задние ноги зайца, двое
других вернулись с пустыми руками. По тому, как открывались и закрывались
рты присутствовавших, я мог догадаться, что они давали советы старику. И
тут меня осенило!
   Мы же присутствуем при великом моменте в истории человечества! Мы
видим, как люди учатся добывать огонь! Явно старик не был мастером по этой
части. Свидетельством тому было раздражение, с которым первый охотник
оттолкнул его, отобрал палочки и стал крутить их сам.
   Старик обиженно поднялся и отошел к входу в пещеру, откуда он смотрел,
как продолжается процесс добывания огня.
   Я оглянулся, чтобы убедиться, что этот удивительный момент снимается на
пленку. К счастью, Тильви Кумтатон понял важность момента и непрерывно
снимал кинокамерой добывание огня.
   Наконец из-под палочки появился легкий белый дымок, что вызвало взрыв
оживления у дикарей. С непосредственностью каменного века они начали
прыгать вокруг дыма, вознося хвалу своим первобытным духам.
   Однако тут случилось непредвиденное. Первый охотник, еще с минуту
покрутив палочки и убедившись, что, кроме дыма, он ничего не получит,
вдруг вскочил, сломал палочки о колено и гневно зашвырнул их далеко в
кусты.
   Женщины всплеснули руками, а старик начал раскачиваться, демонстрируя
крайнюю степень расстройства.
   - Неудача, - услышал я голос Никольсона.
   - Притворяются, - поправил его неугомонный Матур.
   Тут уж я не выдержал.
   - Зачем им притворяться? - зашипел я. - Неужели вы думаете, что они
знают о нашем присутствии и совершают эти действия специально для нас?
   - Все может быть, - отмахнулся Матур.
   На этом нам пришлось завершить первую встречу с дикарями, так как
неожиданно с гор свалилась туча и начался дождь, который становился все
сильнее. Дикари поспешно убрались в пещеру, а Тильви Кумтатон, сделав
строгий выговор солдатам, которые не догадались захватить с собой зонты
или пластик, чтобы оградить гостей от шалостей природы, предложил нам
срочно вернуться в лагерь, что мы и сделали.
   Путешествие назад было нелегким, но так как мы шли под горку, то
добрались до палаток быстрее, чем шли к пещере. К тому же нас подгоняли
острые и сильные струи дождя.
   К счастью, оставшиеся в лагере солдаты расставили к тому времени
привезенные нами палатки, чтобы мы могли переодеться и обсохнуть. Я же так
устал и переволновался, что улегся на надувной матрас и неожиданно для
себя уснул, отказавшись от обеда. И проспал до вечера.
 
 
 
   Профессор Никольсон 
 
   Я был настроен пессимистично и не скрывал своего настроения.
   Исторический опыт свидетельствует о том, что подобные небольшие,
оторванные от человечества группки людей оказываются беззащитными перед
лицом всемирной цивилизации. Если они не вымрут в первые же месяцы от оспы
или гриппа, даже элементарный насморк может оказаться для них смертельным.
Целые народы, отколовшиеся от цивилизации, погибали. Если были уничтожены
многочисленные тасманийцы, если мы можем проследить горькую судьбу лесных
племен Южной Америки или Филиппин, то лигонский уникум - исторический
нонсенс - исчезнет с лица земли мгновенно, как мотылек-однодневка. И что
бы ни делали охваченные научным энтузиазмом наши лигонские коллеги, какие
бы грозные бумаги ни подписывало правительство этой страны, максимум, что
они дадут, - годовую отсрочку гибели микроскопического социума.
   К ним все равно проберутся туристы, проникнут торговцы опиумом или
появится владелец какого-нибудь ярмарочного зоопарка. И снова повторится
печальная и уже известная картинка. Последний представитель народца будет
кривляться в голом виде в балагане под яркой вывеской "Обнаженный дикарь.
Чрезвычайно опасен! Женщинам вход воспрещен". Было это, все было...
   Мой коллега Мангучок, милейший человек, которого я помню еще по
Оксфорду, где он был моим аспирантом, надувал свои и без того круглые щеки
и утверждал, что именно в Лигоне эти бедняги обретут счастье. По-моему,
ему свойственно заблуждение, характерное для наших бывших колониальных
народов. Он распространяет собственную судьбу на судьбы малых племен.
Однако забывает при этом, что антагонистами лигонцев либо индусов
выступали англичане - могучая цивилизованная империя, которая не только
брала у колоний, но и немало давала им. Сегодня лигонское правительство
заботится о том, чтобы дать образование десяткам тысяч молодых людей,
забывая, что избытком адвокатов не создает рабочих мест и в результате
лишь плодит недовольство.
   Удивительно, как освободившаяся нация обретает право решать судьбы
своих младших братьев, не решив еще толком своей судьбы. Если раньше, лет
сто назад, в подобном случае из Лигона приезжал прыщавый и измученный
амебной дизентерией двадцатилетний мистер Джонс в сопровождении иссохшего
от скуки и сознания собственного величия англиканского миссионера, то
теперь можно ожидать, что армейского майора сменит чиновник из Танги в
сопровождении буддийского наставника. А результат будет тем же. Плачевным.
   - Что вы говорите, профессор? - спросил Мангучок.
   Я задумался и начал бормотать вслух - непростительная черта для
ученого, но простительная для старого склеротика, каковым я, к сожалению,
становлюсь.
   Уже подкрался вечер, и стало прохладно. Я люблю свежий воздух и морской
ветер. Польская молодая леди с видом послушной ученицы что-то писала в
блокноте. Она уже готовилась выступать с докладами на партийных собраниях
в своем родном университете, а может, строчила статью для популярного
журнала. Какое несчастье эти популярные журналы! Скольких способных
молодых ученых они развратили легким куском хлеба! Из палатки доносился
храп русского толстяка. Я с ужасом подумал, что вынужден буду делить с ним
палатку и не смогу толком выспаться. Видно, становлюсь стар для
экспедиций. Я уже с тоской думал о ванной в гостинице Танги. Эту
экспедицию надо было завершать. Все равно настоящих полевых исследований
мы провести не сможем. Для этого нужны месяцы работы, жизни среди дикарей.
Мы выступаем здесь в роли зевак, пришедших поглядеть на аутодафе. Жизнь
осужденного нам все равно не откроется. Оставить дикарей в покое - вот
единственное спасение. Забыть. В конце концов, их система верований
повторяет те, что сложились в этих местах тысячи лет назад, уровень их
материальной культуры настолько низок и банален, что можно изучать его на
Филиппинах или в Малайе. Ничего нового...
   Но мое мнение не будет принято во внимание.
   Я направился к реке, которая невнятно шумела внизу. Мне хотелось побыть
одному. Я вдруг понял, что давно и сильно устал. Я езжу по этим
конгрессам, летаю в самолетах и сижу в президиумах не потому, что мне
этого хочется, а потому, что не знаю иного занятия, не могу отказать
инерции, цепляюсь за видимость жизни, которая давно уже кончилась. Я в
какой-то степени такой же оторванный от мира дикарь, как и жалкие
обитатели пещеры.
   Не знаю, сколько я прошел, но мне пришлось остановиться, потому что
путь мне преградили густые заросли бамбука. Несколько секунд я простоял,
тупо глядя на стену зеленых ветвей, на чуть колышащиеся под вечерним
ветерком узкие листья, не совсем соображая, что я делаю и почему здесь
стою. И тут я понял, что в кустах кто-то есть. Я пригляделся. Темное
человеческое тело мелькнуло в полутьме и растворилось среди ветвей. Я
понял, что не только мы изучаем дикарей, но и дикари проявляют желание
изучить нас.
   Я повернулся и, спотыкаясь о корни, поспешил обратно. Я не оборачивался
и старался не думать о том, что в спину мне может вонзиться дротик.
 
 
 
   Анита Крашевская 
 
   Я проснулась рано, в начале рассвета. Оглушительно, словно палкой по
висящей на веревке простыне, прохлопала крыльями какая-то ночная птица.
   Я спала в палатке одна - больше женщин в нашем лагере не было. Я стала
думать о том, что дома лежит неоконченная работа, которую надо кончить, и
обязательно через месяц, потом почему-то представила себе, что мама сейчас
уже встала и гремит на кухне посудой. Сейчас зашумит кофемолка... Где я?
Тут закашлял кто-то совсем рядом. Я удивилась и вернулась сюда, в
лигонские горы. А ведь этим дикарям, если они знают, что мы прилетели,
ничего не стоит пройти две мили и залезть в палатку. Сейчас откинется
полог и там покажется злобная физиономия. Странно, подумала я, не отрывая
взгляда от полога, почему-то никогда мне еще в моих экспедициях не
приходила в голову такая мысль. Неужели нервы расшатались? Или в этих
дикарях была особая враждебность, особая дикость, которую чувствуешь кожей
и которую нельзя объяснить. Как будто эти дикари были первобытнее, чем
возможно для человека, будто они пришли откуда-то из такого далекого
прошлого, когда человека еще и быть не могло...
   Больше вот так лежать и ждать не было сил. Я поднялась и, стараясь не
сделать ни одного лишнего движения, оделась и подползла к выходу.
   Белыми полотнищами туман тянулся по лагерю, поднимаясь снизу от реки.
Лес казался черной стеной, непроницаемой и непроходимой.
   Никаких дикарей в лагере не было. Кашлял, оказывается, солдат, который
дремал, сидя у почти потухшего костра. Странный дребезжащий звук привлек
мое внимание. Я с минуту прислушивалась к нему и только потом сообразила,
что он доносился от палатки, где спали Никольсон и Вспольный. Кто-то из
них храпел. И тут же я поняла, кто, так как Никольсон, завернувшись в
одеяло, спал у костра. Сбежал, бедный профессор. Это мирное зрелище сразу
разогнало все мои рассветные сумеречные страхи. В конце концов ничего
страшного и не могло произойти. Мы на три дня вылетели в горы для того,
чтобы поглядеть на первобытное племя. Живем мы под охраной красивого
майора. Еще дней через пять я уже буду во Вроцлаве, поднимусь на третий
этаж старого дома на улице Мернича, и мой пес Доцент ахнет за дверью,
угадав на лестнице мои шаги.
   Я присела на корточки у входа в палатку, раздумывая, вернуться ли
досыпать или зажечь фонарь и приняться за статью для "Дооколо свята"
   - я обещала им очерк еще полгода назад, но никак не могла найти
времени, да и не было ничего достаточно увлекательного и сенсационного.
   Пока я рассуждала, полог палатки, что стояла ближе других к лесу,
шевельнулся. Ага, подумала я, еще один встревоженный антрополог. Но это
был не антрополог. На поляну выполз директор Матур. Настроение у меня -
реакция на испуг и печальные мысли - было озорное. Мне вдруг захотелось
окликнуть его и спросить, не одолжит ли он мне пистолет поохотиться на
слонов.
   Матур оглянулся. Прислушался. Вид у него был настороженный и в то же
время настолько перепуганный, что я решила: не стоит добавлять ему тревог.
Меня он не заметил - я сидела неподвижно. На полусогнутых ногах он
направился к лесу. Я подумала: он отправляется в кусты по нужде и при этом
жутко боится змей и тигров.
   Зашуршали листья бамбука. Солдат проснулся было, взглянул в ту сторону
и ничего, конечно, не увидел. Я собралась уже вернуться в палатку, но тут
увидела еще одного бодрствующего. Им оказался майор Кумтатон. Армейские
палатки стояли по другую сторону поляны, и я увидела майора, когда он уже
подошел к костру.
   Майор дотронулся до плеча солдата и, когда тот вскочил, остановил его
жестом, спросил что-то шепотом по-лигонски. Солдат отрицательно покачал
головой. Майор отошел от костра и секунду-две стоял, задумавшись. Потом
вдруг направился к той палатке, в которой жил Матур, откинул полог,
заглянул внутрь. Ага, подумала я, значит, он что-то подозревает. Майор
вернулся к солдату, они тихо поговорили, и майор отправился к лесу, а
солдат, будто и не дремал, начал расхаживать вокруг костра, оглядывая
палатки. Я поняла, что он сейчас увидит меня и тоже в чем-нибудь
заподозрит. Так что я тихонько заползла обратно и легла. Я не стала
зажигать фонарь и писать статью. И не спала. Меня мучила одна мысль: ведь
как только я догадалась, что майор отправляется в лес за Матуром, мне надо
было остановить его и предупредить, что у Матура есть пистолет. Ведь майор
об этом не знает.
   Я лежала и ждала чего-то. Наверное, полчаса. Никто не возвращался. Я
слушала, как постепенно просыпается лес, как запела первая птица, как
начало светлеть и стенка палатки стала голубой. Наконец я поднялась снова,
подошла к солдату и постаралась втолковать ему, что ищу лейтенанта. Он
разбудил лейтенанта, и я сказала лейтенанту, что у Матура есть пистолет.
Лейтенант не сразу понял, в чем дело, он ведь не видел, как уходил
Кумтатон. Но когда понял, то принялся быстро, но многословно обсуждать
этот вопрос с часовым. Обо мне они забыли. Минут через десять лейтенант и
поднятый им солдат ушли в лес в ту сторону, где скрылся Кумтатон. А я
достала книжку и села на пороге палатки, стараясь читать и надеясь, что
скоро проснется повар и сварит кофе.
 
 
 
   Майор Тильви Кумтатон 
 
   Разумеется, я не думал, что мой рапорт вызовет такую лавину событий.
   Находясь в лесу, я не читал газет и о конференции в Лигоне тоже не
знал. Может, если бы знал и связал эти события вместе, то не спешил бы с
рапортом. В конце концов эти дикари жили в лесу тысячу лет и прожили бы
без мирового внимания еще два дня. Но, когда я спохватился, было поздно.
Губернатор сообщил обо всем в столицу, оттуда затребовали меня, и вот я
оказался на трибуне конференции и выглядел довольно глупо.
   Решение направить профессоров в горы не было таким уж неожиданным, как
подумали сами профессора. Еще до того, как я вышел к микрофону, меня
остановил министр просвещения и стал говорить о важности международного
престижа для нашего небольшого государства.
   Оказалось, идея свозить ученых к пещере уже родилась к тому времени в
мозгу министра. Дальше надо было только подтолкнуть ученых к тому, чтобы
они сами до этого додумались. Ученым всегда нужно оставлять инициативу.
   Из небольшой, но разномастной компании, что отправилась с нами в горы,
я знал раньше двоих - русского культурного советника Вспольного, неплохого
человека, который удосужился выучить наш язык.
   Вторым оказался директор Матур, который в прошлом доставил мне немало
неприятностей. К сожалению, я поздно узнал о том, что он заведует
хозяйством в нашей экспедиции, а когда пытался заявить в Лигоне, что
обойдусь без него, мне указали, что кормление ученых в мою компетенцию не
входит.
   В Танги я послал следить за ним одного человека, которому удалось
узнать, что Матур ходил на встречу с неким Фан Махоном, местным тангийским
контрабандистом и бывшим бандитом, который отбыл свой срок за перевозку
опиума, вышел из тюрьмы и вроде бы зажил мирно и спокойно. Но у местной
полиции были основания полагать, что Фан Махон мог быть связан с
рубиновыми копями.
   Я старался не обращать на Матура явного внимания, но все равно время от
времени ловил на себе его скользящий заячий взгляд. И я был убежден, что у
Матура есть тайная причина оказаться в ущелье Пруи. Я ждал, когда он себя
выдаст. Он не мог себя не выдать...
   Я проснулся на рассвете от неприятного предчувствия. В лагере было
тихо. Только монотонно похрапывал Вспольный. Я выглянул из палатки.
   Часовой, разумеется, дремал у костра.
   Я оделся, вышел на поляну, незаметно подошел к нему и положил руку на
плечо. Солдат проснулся и обрадовался, что видит меня, а не дикаря.
   Затем я заглянул в палатку Матура и с первого взгляда понял, что Матур
меня перехитрил. Он ушел. Но куда? Чтобы этот трусливый толстяк отправился
ночью в лес, должна быть веская причина.
   Идти на юг, в низовья Пруи ему не было смысла. Отсюда миль на тридцать
тянутся непроходимые заросли, а река течет, стиснутая высокими обрывистыми
берегами. Остается путь наверх, к пещере дикарей.
   Туда я и поспешил.
   Через час я добрался до обрыва над рекой напротив пещеры. Совсем
рассвело, туман рассеялся, вставало солнце, птицы словно взбесились,
приветствуя его. Я поглядел на часы - половина восьмого. Скоро проснутся
дикари.
   Я внимательно оглядел поляну в бинокль, но никаких следов Матура не
обнаружил.
   И тут меня одолели сомнения. Почему я решил, что он идет именно к
пещере? Может быть, он спустился где-то по дороге к реке. Но зачем?
   Я был растерян. Надо возвращаться в лагерь. И сделать это незаметно.
   Я был уже почти уверен, что Матур вернулся туда и спокойно сидит в
своей палатке.
   У меня хорошо развито обоняние. Я уже собирался уйти, когда ощутил
какой-то неприятный запах. Чужой для этого леса. Я не сразу понял, что это
такое. Оглянулся. Если встать, то запах пропадает. Как охотничья собака я
встал на корточки. Хорошо еще, что меня никто не может увидеть в этой
нелепой позе... Я раздвинул траву и сразу заметил окурок вонючей дешевой
сигары - черута, свернутой из кукурузных листьев. Только скряга Матур
курил такие сигары. Значит, он тут побывал. И недавно. Так что же его
потянуло к пещере? Только не пустое любопытство...
   Я стоял на корточках, принюхиваясь к окурку, когда сзади раздался тихий
голос:
   - Господин майор, мы пришли!
   От неожиданности я чуть не свалился с обрыва.
   Сзади, в трех шагах стояли мои лейтенант и солдат. Они все же увидели
своего любимого майора на карачках.
   - Что вас сюда принесло? - Я был разозлен. Не столько потому, что они
покинули лагерь, а потому, что застали меня в такой позе.
   - Господин майор, - сообщил мне со всей своей юной почтительностью мой
лейтенант, - у господина Матура есть пистолет, и потому мы сочли
необходимым вас охранять.
   - С чего вы решили, что у него есть пистолет?
   - Молодая женщина-профессор сказала.
   Я сообразил, что речь идет о молодой польской госпоже.
   - Она откуда это знает? - В голосе моем продолжало звучать раздражение.
   - Она не сообщила. - Лейтенант был смущен. Его поступками руководила
забота о командире, но забота эта, как он сам уже понял, была проявлена
неразумно.
   Я поглядел на окурок сигары, который держал в руке, и поднялся на ноги.