и  двигались,  ничего  не  болело,  но  на  груди
чувствовалось жжение. Он расстегнул полушубок: на свитере появилась дыра
с обгорелыми краями, кожа была красной, как после ожога. Крестик  исчез.
Такое же пятно появилось и под браслетом, но снег, набившийся в  рукава,
приглушил  боль.  Колечки  браслета   почернели,   отливая   голубоватой
окалиной.
   День потемнел, пошел густой снег. Стояла тишина -  ни  выстрелов,  ни
криков.  Андрей  продолжил  подъем,  двигаясь  осторожно  из-за  легкого
головокружения. Скалы уходили вверх и вниз, пропадая в серой  кружащейся
мгле. Постепенно склон стал положе, овражек расширился, превратившись  в
широкий  распадок,  поверху  которого  были  надуты   снежные   карнизы.
Преодолев последние метры, Андрей вышел  на  ровное  место.  Снег  лежал
глубокий, рыхлый, без всяких следов дороги, по  которой  совсем  недавно
повез их Миша.
   Грудь стиснуло страхом, в горле стало сухо. Андрей встал в  китайскую
"стойку  всадника",  закрыл  глаза,  выровнял   дыхание.   Страх   ушел,
сменившись спокойствием, а потом и желанием  действовать.  Тогда  Андрей
двинулся прочь от берега, пристально глядя вперед, вслушиваясь в  тишину
зимнего леса.  День  постепенно  угасал,  а  снегопад  все  продолжался,
скрывая частые березовые стволы.
   Внезапно нога наткнулась на что-то мягкое. Пнув валенком  раз-другой,
Шинкарев увидел посиневшие, скрюченные  пальцы.  Замерзшие  тела  Андрей
видел и раньше, потому не особенно удивился.  Откидав  рыхлый  снег,  он
обнаружил труп мужчины в грубом овчинном полушубке.  Круглая  матерчатая
шапка с меховой опушкой свалилась с головы, стриженой "под горшок",  рот
был забит снегом. Вместо одного уха - пятно мерзлой  крови.  Это  ладно.
Уши Андрей и сам резал, - были обстоятельства, - а вот шуба, шапка... Да
еще обнаружившийся рядом с трупом грубокованый,  выщербленный  топор  на
длинном прямом топорище.
   Нет, не зря ему  Мастер  документы  подсунул.  Стало  быть,  все-таки
семнадцатый век. Попал он сюда физически,  в  своем  сознании,  или  еще
как-то, принципиального значения не имело. Главное сейчас было - выжить,
не замерзнуть, не погибнуть с голоду, найти Мастера.
   Андрей поднялся и пошел туда, где в двадцать первом веке располагался
город. В семнадцатом, насколько он  помнил,  там  тоже  жили.  Топор  он
захватил с собой. Взял и кожаный пояс, на котором висел железный  нож  с
рукоятью, обмотанной сыромятным ремешком, в ножнах из твердой коричневой
кожи, украшенной тусклыми оловянными бляхами.
   Вновь замелькали березовые стволы, они стояли часто, ближе и  дальше,
сливаясь  в  сумеречную  черно-белую  рябь.  В  подступавшей  ночи,   за
кружением снега, где-то в  глубине  леса  появилось  слабое  красноватое
свечение. Поколебавшись, Андрей осторожно двинулся в его  сторону.  Пока
шел - стемнело по-настоящему. Видны были лишь языки пламени,  мелькавшие
за черными стволами. Наконец, до слуха донесся треск,  а  затем  ощутимо
повеяло теплом.
   Андрей вышел на открытое место и остановился. Перед ним сильно и ярко
горело квадратное здание, сложенное из толстых бревен. Таких  срубов  он
еще не видел: бревенчатые стены с узкими бойницами поднимались  примерно
на метр выше плоской крыши.
   "Грамотно зажгли, по-сибирски, - подумал Андрей. - С  четырех  углов,
чтоб и концов не найти".
   Снег  вокруг  был  испещрен  круглыми  следами  с   ямками   в   виде
полумесяцев. "Подковы?"
   Недалеко от горящего дома, на земле валялся еще один труп, из длинной
шубы торчало несколько оперенных стрел.
   Внезапно крыша дома провалилась, языки пламени и снопы искр рванулись
к черному небу, навстречу редким снежинкам.
   Жар, шум и треск еще усилились. Андрей  склонился  над  трупом,  и  в
следующий миг ему в спину уперлось что-то твердое и острое.
   "И, а, сань, сы, у", - под внутренний  счет  до  пяти,  произнесенный
по-китайски, Андрей высоко  поднял  руки  и  медленно  обернулся.  Перед
глазами,  снизу  вверх,  прошли  переступающие   копыта,   грудь   коня,
обведенная кожаным ремнем,  крупные  желтые  зубы,  закусившие  железные
удила, черно-кровавый глаз, в котором отражалось пляшущее пламя. А выше,
над конскими ушами, молодое скуластое лицо. Горящие глаза-щелки  холодно
и цепко впились в Андрея. Отсветы пламени играли на  узком  жале  копья,
под которым покачивалась длинная черная кисть.  Всадник  рявкнул  что-то
коротко и грубо, речь его напомнила Андрею когда-то слышанный казахский.
   - Бельмеим! Моя твоя не понимай! - раздельно и четко ответил Андрей.
   - Туда иди! - бросил всадник на ломаном русском, качнув копьем.
   В черный ночной  лес  уходила  свежевытоптанная  тропа,  скрываясь  в
густой поросли молодых берез. Горящий дом  остался  позади,  но  впереди
замелькал еще один огонь. Тропа сделала  поворот,  за  ним  еще,  Андрей
протиснулся сквозь кусты и вышел на полянку, на противоположной  стороне
которой начинался густой сосняк. Похоже,  на  полянке  отдыхал  какой-то
военный отряд. Горел костер, слышался треск  сучьев,  нос  ощутил  запах
дыма. В медном казане, подвешенном над огнем, булькало какое-то  варево,
распространяя по лесу сытный мясной запах. На краю полянки стояли  кони,
к седлам которых были приторочены большие луки  и  копья  со  свисающими
черными  бунчуками.  У  костра,  на  расстеленных   кошмах,   устроились
несколько азиатов  в  овчинных  шубах  и  толстых  стеганых  кафтанах  с
нашитыми железными пластинками, с кривыми саблями на боку.
   Один человек заметно выделялся среди  прочих  -  на  нем  был  низкий
железный шлем с опушкой из лисьего меха, лисья шуба, под ней кольчуга  с
блестящими  бляхами  на  груди.  Из-под  кольчуги  виднелся  длиннополый
атласный кафтан с узорным подолом. Чуть  поодаль,  прямо  на  снегу,  со
скрученными за спиной руками сидели несколько славян, одетых в полушубки
и валенки. У двоих лица окровавлены.
   Андрей попытался было остановиться и осмотреться, но спина его  сразу
ощутила острый наконечник копья.  Пришлось  выйти  на  середину  поляны.
Спешившись, всадник скрутил Андрею руки и пинком отправил его к пленным,
сам же подошел к воину в кольчуге.
   - Кто таков? - услышал Андрей тихий шепот. Не поворачивая  головы,  к
нему обратился ближайший пленник. - Русский, што ль?
   - Русский, - прошептал Андрей. Пленник подозрительно глянул на черный
кроличий треух.
   - Казак аль хрестьянин?
   - Лекарь я. - Ответ сам собой пришел в голову.
   - С Красноярского острогу? Не припомню штой-то.
   - Вчера приехал. А ты кто?
   - Афонька я, Мосеев, десятник первой  атаманской  сотни.  Не  приведи
Господь у кыргызов подыхать...
   - А это кыргызы?
   "Енисейские  кыргызы.  Хорошего  мало,  судя  по  тому,  что  о   них
написано".
   - Кыштымя   ихние,  -  ответил
казак. - Вон тот кыргызин, в шубе. Рыщут, курвы,  не  иначе  в  лето  на
острог набегут.
   Двое воинов поднялись от костра, подошли к пленникам, схватили Андрея
за воротник. Подтащив к костру, швырнули на колени перед кыргызином. Тот
брезгливо оглядел одежду Андрея, снял с головы треух, повертев,  швырнул
за спину. Подошел парень, взявший Андрея.
   - Урус? Кзыл-Яр-Тура-ит? - грубо пролаял кыргызин.
   - Русский? Красноярская собака? - перевел парень.
   - Йок. Нет, - ответил Андрей по-казахски и по-русски.
   Это была первая реакция - не называться русским. Не хорошо,  конечно.
Получается, с  ходу  отрекся  от  своих?  Но  надо.  Надо  сначала  хоть
разобраться, что к чему.
   - Урянх? Тувинец? - перевел парень новый вопрос кыргызина.
   - Саво. - Андрей  назвал  самое  дальнее  из  известных  ему  финских
племен. Был в  Финляндии,  залетело  в  ухо,  а  сейчас  вот  выскочило.
Кыргызин пожал плечами, о чем-то переговорил с толмачом.
   - Алып? - снова спросил Андрея.
   - Воин? Казак? - перевел парень.
   - Лекарь я, - ответил Андрей, показав браслет. Показал не думая, само
так вышло.
   - Ганкам , - подумав, сказал толмач.
   Переведя ответ, парень продолжил  что-то  говорить  кыргызину.  Пожав
плечами, тот вроде бы согласился. Андрею развязали руки, но ноги спутали
длинной веревкой, позволяющей, впрочем, передвигаться. Зато вернули пояс
с ножом и кинули старую кошму.
   - Спи там. - Парень ткнул на место рядом с костром. - Завтра едешь  с
нами. Дело тебе будет.
   - Курсак пустой, - чуть повысив голос, заявил  Андрей,  показывая  на
живот, а потом на булькающее варево. - Есть надо.
   - Ешь, - парень бросил ему кусок конской кровяной колбасы. Как собаке
бросил, сука!
   Приноравливаясь к веревке, Андрей проковылял  к  недалекому  сосняку,
срезал охапку лапника. Швырнул его на снег, завернулся в кошму и  закрыл
глаза, пытаясь заснуть. Кашель не возвращался, в груди было легко.  Тело
согрелось под  кошмой,  ноздри  щекотал  чистый  холодный  воздух,  щеки
чувствовали тепло, идущее от костра.
   И все-таки было неприятно. Стоило попасть черт-те куда, чтобы тут  же
ткнуться мордой в дерьмо, отказавшись от своих. "Генерала Власова  звали
Андреем"  -  мелькнула  мысль.  Но  все  уже  поплыло,   растворяясь   в
накатывающей усталой полудреме. Перед глазами прошли лица Тани, Мастера,
молодого  толмача,  потом  все  провалилось  в  глухую  темноту,  словно
подсвеченную далеким пламенем.

Глава восьмая

   Снова  пошел  густой,  мягкий  снег.  Пофыркивая,  переступали  кони,
скрипнул снег под копытами, потрескивал  пригасающий  костер.  Сморенный
караульщик уронил голову, охватив руками копье. Скрип  снега  стал  чуть
громче, лошади подняли головы,  тревожно  прядая  ушами.  Андрея  словно
выбросило из усталого,  но  тренированно-чуткого  сна,  караульщик  тоже
вскинулся и тут же рухнул - прорезав темноту пороховым огнем, раскатился
грохот  пищального  залпа.  Оглашая  ночь  матерным  ревом,   размахивая
бердышами и саблями, от опушки бежали люди в длинных кафтанах и  круглых
шапках. Азиаты  выхватывали  сабли,  бросались  к  лошадям,  но  тут  же
валились.
   - Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! - кричали пленные.
   Андрей первым делом избавился от веревки,  спутавшей  ноги.  Вскочил,
увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился
с  русскими  казаками,  прикрывая  его  отход.  Внезапно  перед  Андреем
оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:
   - А-а-а, вошь остяцкая!
   Шинкарев увернулся от широкого  полукруглого  лезвия,  ударом  кулака
свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или  не  рисковать  -
пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот  момент
грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из  схватки.  Аркан
проволок Андрея по  глубокому  снегу,  затем  Шинкарева  ухватили  сразу
несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил  за
гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как  клещ,
наездника.
   - Держись, ганкам! - раздался голос толмача.
   Костер, русский мат  и  крики  добиваемых  азиатов  остались  позади.
Андрея мотало на жестком  седле,  перед  глазами  мелькал  снег,  черные
деревья да шерстистые мохнатые уши его  лошади.  "Ну,  выносите,  святые
угодники, какие вы там ни есть!" Справа и слева мелькали всадники, но их
почему-то  внезапно  стало  больше  -  сбоку,  из-за  березовых  стволов
выметнулись  черные  тени,  фонтаны  снега  летели   из-под   мелькавших
лошадиных ног. Над темными  массами  коней  наметились  папахи,  смутные
пятна лиц, провалы орущих ртов:
   - Гойда! Го-о-ойда!! Р-р-у-уби, в такую мать!!
   В темноте коротко блеснули сабли, один из "своих"  качинцев  кувырком
полетел в снег - из белой пыли мелькнули ноги и сразу  остались  позади.
Андрей увидел, как впереди один из казаков сбил толмача с  лошади  и  по
инерции умчался куда-то вбок. Это произошло впереди. Когда лошадь Андрея
подскочила к толмачу, тот ухватился за болтающееся стремя (Андрей так  и
не сунул в них ноги), пользуясь силой  лошади,  пробежал  дюжину  шагов,
свистнул, подзывая своего коня, и снова прыгнул в седло.
   Затем все повалилось куда-то вниз, в  ушах  засвистел  ветер.  Темные
деревья стремительно понеслись мимо лошади, разогнавшейся под  уклон  по
накатанной дороге. Впереди мелькали темные крупы других коней,  часто  и
сильно били  копыта,  жесткие  комья  снега  летели  в  лицо.  "Спуск  к
санаторию "Енисей"", - машинально отметил  Андрей,  переведя  дыхание  и
пытаясь  определиться  с  топографией.  Уклон  стал  выравниваться,  под
копытами затрещала мерзлая береговая галька, лошади,  перейдя  на  рысь,
выбежали на какое-то длинное снежное поле. Тут  и  там  торчали  ледяные
торосы, между которыми уходила в темноту широкая натоптанная тропа.
   "Енисей замерз? Не может он замерзнуть - ему же ГЭС не дает.  Значит,
так оно и есть". Бой у костра еще мог быть чьим-то странным  маскарадом,
но Енисей в XXI веке замерзнуть не мог. Что  ж,  придется  выживать,  и,
судя по всему, в качестве пленного.
   Проехав по заснеженной реке и  завернув  за  высокую  ледяную  глыбу,
всадники остановились. Кыргызин и толмач коротко переговорили о  чем-то,
затем кыргызин рявкнул одно слово:
   - Хозон! (Дружина!)
   Раздался резкий свист, и с берега на реку выехал  отряд  всадников  с
длинными копьями. Кыргызин ударил коня каблуками, все тронулись вверх по
реке. Андрей успел разглядеть, что широкая  натоптанная  дорога  идет  и
вниз по Енисею - в сторону  города.  Но  сейчас  и  думать  было  нечего
ускакать от конвоя. Ровно заскрипел  снег.  Понемногу  светало.  Широкая
белая лента  Енисея,  стиснутая  крутыми  склонами,  поросшими  сосновым
лесом, плавно заворачивала на юг.  Мимо  проходили  знакомые  с  детства
места - узкий лог Собакиной речки, Шалуний бык на правом берегу  Енисея,
скалистое ущелье  Караулки.  Везде  было  пусто,  мертво,  все  засыпано
нетронутым, седым снегом. Ни дымка, ни следа.  Хотя  нет  -  понизу,  от
Караульной речки до Калтата, вместо соснового бора торчали  лишь  пеньки
да сугробы.
   - Казак тайга забрал. - Толмач ткнул рукавицей на  порубки.  -  Плоты
вязал, на Кзыл-Яр плавил, острог ставить. Имя как? - ткнул  он  в  грудь
Андрея.
   - Андрей.
   - Адерей, - произнес качинец по-степному.
   - А тебя?
   - Кистим .
   Час  за  часом  скрипели  копыта,  лошади  бежали   ровной   походной
"хлынцой".  Покачивались  пики  с  бунчуками,  проплывали  седые  скалы,
покрытые снежными шапками, длинные осыпи, сосны, уходившие в  вышину,  к
тяжелому низкому небу. Голова падала на грудь, сон временами сливался  с
явью.
   Внезапно  лошадь  под  Андреем  встала,  и  он  увидел,   что   отряд
остановился на развилке. Толмач и кыргы-зин снова переговорили о чем-то,
кыргызский отряд пошел на юг по замерзшей реке, а  несколько  всадников,
включая Андрея с Кистимом, свернули  к  береговой  круче.  Пройдя  между
скалами, двинулись вверх узким овражком,  над  которым  нависли  кривые,
покрытые снегом ветки черемухи. Лошади тяжело ступали  по  узкой  тропе,
засыпанной недавним снегопадом.
   Между соснами снова забелела река, но уже далеко  внизу.  Тропа,  еще
покрутившись по лесу на склоне,  вывела  на  узкую  поляну,  на  которой
оказалось  несколько  восьмиугольных   деревянных   строений,   покрытых
бугристой лиственичной корой. За ними виднелся хлев, обмазанный  глиной,
рядом загон для овец. Тут  запахло  дымом,  навозом,  старой  золой.  Из
центров крыш поднимались дымки. У  ближнего  дома  на  утоптанном  снегу
лежала вязанка мерзлых дров. Рядом с входом  оказалось  нечто  странное:
березовая ветка с развилкой, к которой были прикреплены  медвежья  лапа,
железное кольцо и полоска когда-то синей ситцевой ткани.
   - Аба тось, медвежий дух, - пояснил Кистим, спешиваясь, - тут стой.
   Андрей тоже спешился,  еле  устоял  -  подкосило  ноги,  отвыкшие  от
верховой езды. Один из качинцев отвел лошадей к лесу, где они  сразу  же
принялись "тебеневать" - разгребать копытами снег в поисках сухой травы.
Выйдя с небольшим узлом, Кистим подтолкнул  Андрея  к  соседнему,  дому.
Внутри оказалось темно и холодно. Вдоль стен лежали какие-то тюки.
   - Тут будешь спать. Это надень. - Он швырнул Шинкареву узел.
   Развернув его, Андрей обнаружил хлопчатобумажную рубаху  с  разрезным
воротом, нижние и верхние штаны. Кистим сунул ему  рукавицы  и  овчинную
шубу, его же одежду забрал, брезгливо поморщившись.
   "Как у бомжа какого" - внутренне усмехнувшись, отметил Андрей.
   - Так ты точно лекарь, ганкам? - внезапно спросил Кистим.
   - Да, - после мгновенного колебания подтвердил Андрей. - Кто болен?
   - Отец плохой, лечить надо.
   - Что с ним?
   - Зад больной часто.
   - Когда лечить?
   - Когда больной будет, - пожав плечами, ответил Кистим. - Сейчас есть
надо, баранчика резать.
   Андрей это делал не единожды,  потому,  войдя  в  загончик,  привычно
зажал коленями барана, закинул ему голову, готовясь полоснуть  ножом  по
горлу. Внезапно вспомнил: "Мастер же сказал никого не убивать!"
   - Нельзя! - сказал он Кистиму. - Я лекарь, ганкам!
   Тот ухватил барана за шею и  сильным  ударом  вбил  нож  животному  в
затылок, под первый шейный позвонок. Сняв шкуру, он расчленил конечности
по суставам, не разрубая костей. Пояснил:
   - Кости ломать - скот переведется. И горло резать нельзя -  так  урус
делает, собака"
   "Вот как. Интересно, где  у  них  тут  шхельда?"
   - Слышь, Кистим, мне бы...
   - Там, - указал Кистим в сторону леса, - потом в дом иди.
   В доме было тепло, чисто. В центре  горел  очаг,  в  казане  варилось
мясо. Андрей снял валенки, отошел в угол и сел по-турецки на кошму. Лицо
его горело после целого дня  на  морозе,  тело  наконец  расслабилось  в
тепле.
   Пожилая хозяйка  попробовала  мясо,  вытащила  его  из  казана,  а  в
булькающий бульон бросила кружки пресного теста. Когда тесто  сварилось,
женщина выложила его на  большое  блюдо,  покрошила  лапшой,  смешала  с
маслом и выставила блюдо на стол перед очагом. Там же оказалось  мясо  и
бульон в пиалах, которым надо было  запивать  лапшу.  В  центре  низкого
круглого стола поставили железный котел с молочной водкой - "аракой".
   Рыжие отблески пламени перебегали по крепким скулам Андрея -  коротко
стриженый, прищурившийся,  с  круглой  бородкой,  он  казался  таким  же
азиатом, что и окружающие качинцы. Стало неожиданно  легко  и  спокойно.
Шла мерная,  веками  налаженная  жизнь,  соответствующая  реке,  скалам,
окружающей тайге. Остаться здесь, затеряться в веках? И пошли они все...
   Несколько раз открылась-закрылась дверь, у стола постепенно собралась
группа мужчин, женщин и детей. Кистим жестом указал  Андрею  его  место.
Хозяин - крепкий седой  азиат  -  поднял  долбленую  деревянную  кружку,
зачерпнул араку и, пригубив, пустил круговую чашу. С двух верхних  ребер
барана он откусил немного мяса,  остальное  бросил  в  горящий  очаг  со
словами:
   - От юлуз! (Доля огня!)
   Все приступили к еде: мясо брали руками, чаша снова пошла  по  кругу.
Поев, дети выбежали на улицу,  хозяйка  стала  убирать  посуду,  мужчины
остались за столом, допивая водку. На коленях у одного из  них  оказался
"чатхан" - длинный полый  ящик  с  семью  струнами  из  бараньих  кишок.
Зазвенели  струны,   зазвучал   какой-то   древний   плач,   исполняемый
"потусторонним", горловым пением. Закрыв  глаза,  Андрей  словно  поплыл
куда-то: перед глазами прошли всадники с длинными мечами, древние степи,
горячие от зноя, узкие женские глаза... Кто-то тронул его за плечо.
   - Что такое?
   - Теперь ты, - сказал Кистим.
   - Что я?
   - Петь надо. Или говорить.
   - Что говорить-то?
   - Что хочешь. "Час от часу не легче".
   Андрей вспомнил  китайскую  притчу,  которую  однажды  рассказал  ему
Мастер.
   - Хрен с тобой, переводи. "Однажды китайский князь  со  своей  свитой
приплыл к Обезьяньей горе. Знаешь, кто такие обезьяны? - спросил  Андрей
Кистима. - Ну, неважно. Так вот, увидев людей, все обезьяны попрятались,
лишь одна осталась. Князь выпустил в нее стрелу, но она отпрыгнула