тянутого
на две кривые палки, - Андрей сел у входа, протирая  заплывшие  глаза  и
скребя в отросшей лохматой бороде. Ему не спалось.  Рука  болела.  Да  и
холодно. Во рту было сухо, голова тяжелая. ""Пахпыр" у  меня,  похмелье.
Тьфу, пакость, совсем окиргизился, по-ихнему заговорил".
   В сером тумане был неясно виден Белый, пощипывающий редкую траву.  "Я
хоть вел-то себя прилично?" - он быстро ощупал тело. Похоже, не совсем -
один глаз заплыл,  костяшки  правого  кулака  сбиты  вполне  характерным
образом - явно о чью-то морду.
   Но вспомнить как-то не получалось. "Ладно, что за свадьба без драки".
   Помахивая  тяжелым  хвостом,  подошла  здоровенная  овчарка-волкодав,
охраняющая табун. Сунулась черной утюгообразной мордой,  ткнув  холодным
носом, как своего.
   - Чего тебе, собачка?
   Овчарка лизнула его розовым языком, не торопясь, пошла  вниз,  где  у
реки, смазанные туманом, виднелись темные силуэты пасущихся лошадей.
   - Умыться предлагаешь? Пр-р-а-авильная мысль!
   Вслед за собакой Андрей спустился к  речке,  напился  студеной  воды,
зачерпывая ее горстями,  затем  полил  себе  на  затылок.  Завершил  все
чисткой зубов с помощью  сломанной  веточки  -  рот  наполнился  водяной
стынью, резким привкусом древесного сока. С мокрых волос капало, влажный
утренний воздух выбил прокисший водочный смрад, заполнив грудь  холодным
запахом  степи.  Кое-как  ополоснувшись  до  пояса,  Андрей  поднялся  к
палатке, соображая, что за день ему предстоит. "Так...  а,  вспомнил!  -
пацана подлечить надо. Ладно, сейчас  и  поедем".  Может  быть,  там  же
удастся и похмелиться, согласно закону магии: "Подобное воздействует  на
подобное". Андрей свернул  палатку,  приторочил  к  седлу  все,  включая
кривые палки, потом выехал на гору и двинулся в селение.
   Постепенно всплывали картины вчерашней гулянки. Помнится, в  компании
воинов, с которыми Андрей шел  на  перевал,  они  взялись  пить  местную
водку. Кистим сидел с невестой, так что переводчика у Шинкарева не было,
он лишь пытался - на слух определить немногие знакомые слова. Чаще всего
мелькало название Красноярского острога -  Кзыл-Яр-Тура,  при  этом  рты
говоривших ощеривались с каким-то злобным сладострастием,  черные  глаза
вспыхивали в предвкушении.  Вся  эта  вековая,  клокочущая  ненависть  к
"орыс-ит" - "русским собакам" (Андрей уже знал это слово) как-то странно
соотносилась с объектом этой ненависти - крохотными белыми  бугорочками,
стоящими на краю бескрайней тайги. В них-то и было все дело?
   Внезапно до него дошло,  что  это  самое  слово  обращено  к  нему  -
ощеренный рот орал ему  что-то,  горящие  глаза-щелочки  впились  в  его
глаза. Тряхнув захмелевшей головой, Андрей узнал  воина,  который  тащил
его на аркане от озера - для того, чтобы сбросить в яму.
   - Орыс-ит! - визжал кыргыз, тыча в него пальцем, затем ребром  ладони
провел себе по горлу.
   И это было знакомо. Такое ему говорили  не  раз.  Чеченцы,  например,
кричали: "гяске!" - "козел!". Какой-то пьяный финн назвал его "русея"  -
"русак", главное оскорбление времен Зимней войны. Эстонцы говорили "вене
вярт" - "русское дерьмо"; хохлы и поляки - "кацап". Слова  были  разные,
суть их одна - предлагалось почувствовать себя  дерьмом,  если  ты  имел
несчастье родиться великороссом.  Отвечал  Андрей  по-разному  -  иногда
матом в лицо, иногда пулей в глотку, иногда кулаком  в  зубы.  Но  часто
приходилось молчать.
   Он и сейчас  решил  не  связываться  с  дураком  -  уехать  в  степь,
поставить палатку и завалиться спать, благо всю ночь провел в седле.  Но
просто так уйти не удалось -  резко  опустив  руку  от  горла,  кыргызин
плеснул недопитую араку из своей чашки в лицо  Андрею.  Попади  он  -  и
Андрей ослеп бы на пару минут из-за действия спирта, а что бы сделали со
слепым, можно только догадываться.  Андрей  успел  отдернуть  голову,  и
струя местной самогонки пролетела мимо. А вот его кулак попал точно -  и
кыргыз завалился назад,  дрыгая  ногами.  Дальше  Андрей  помнил  плохо:
замелькали кулаки, руки, ноги,  кто-то  кричал,  визжали  бабы...  потом
хлопнула чья-то плеть, разгоняя  дерущихся,  в  результате  он  все-таки
уехал. Уехать-то он уехал, но при этом не заметил важной вещи.  Один  из
воинов, тоже ходивший на перевал, быстро оседлал коня и поскакал на  юг.
Именно там, у одного  из  небольших  озер,  была  в  тот  момент  ставка
чазоола.
   Сейчас, подъезжая к селенью, Андрей решил сделать вид, будто накануне
ничего не произошло. Спешившись у  юрты,  от  которой  лишь  вчера  увез
невесту, он отодвинул войлочную полость, громко окликнув:
   - Салям алейкум! Хозяева дома?
   - Заходи, Адерей, - послышался спокойный  голос  Кистима,  -  садись,
поешь.
   Кроме Кистима, в юрте была мать Ханаа, с низко надвинутым платком  на
голове. Она готовила "корчик"  -  древний  напиток  Саяно-Алтая.  Свежее
коровье молоко, взбитое длинной палочкой с войлочным кружком  на  конце,
женщина поставила на медленный огонь и  перед  самым  кипеньем  слила  в
большой глиняный горшок, который  стала  вращать  до  образования  пены.
Деревянная  кружка  "корчика",  поданная  Андрею,  оказалась  прекрасным
завтраком, сразу утолив голод и жажду. Похмеляться не потребовалось.
   - Ну что, посмотрим мальчишку? - предложил он Кистиму.
   - Пойдем.
   Саим тихо играл в  соседней  юрте,  опасливо  поглядев  на  вошедших.
Андрей был не особенно силен в  детском  массаже,  помнив  лишь  главное
правило - массировать только кисть, не трогая основных  точек  тела.  Но
дело твое.
   - Хорошо потеет? - спросил он  Кистима.  Тот  перевел  вопрос  матери
мальчика.
   - Плохо, - ответил Кистим. Андрей объяснил, обращаясь к нему:
   - Надо потеть,  легче  будет.  Смотри.  -  Он  взял  круглую  детскую
ладошку, показывая способ массажа: мягкое  нажатие  большим  пальцем  от
центральной ладонной точки "лао"  ко  второму  и  третьему  межпальцевым
промежуткам.
   - Вот так делать, утром и вечером. Понял?
   - Подожди, матери скажу. Мы-то уезжаем.
   - Когда?
   - Скоро - два дня, может, три. Надо быстро ехать, поздно будет.
   - Что поздно будет?
   Кистим насторожился от вопроса:
   - Так, ничего... Пошли, араки выпьем.
   Они перешли в большую юрту, устроившись у очага  с  горшком  араки  и
большим куском кровяной колбасы.
   - Почему ты ударил этого воина?  -  спросил  Кистим  через  некоторое
время.
   - Не помню, - с ходу ответил Андрей, - пьяный был. А что,  я  кого-то
ударил?
   - Да. Того, кто назвал тебя "русской собакой".
   - Вон оно что... а чему ты удивляешься?
   - Почему ударил, если сам не русский? -  пояснил  Кистим.  -  На  что
обиделся?
   Ну, на такие вещи Андрей уж лет пятнадцать не покупался.
   - Потому и ударил, что не русский. Чего ради меня  "русской  собакой"
обзывать?
   Сейчас у  него  не  было  никакого  чувства  измены  или  внутреннего
отречения от своих. Шла привычная игра, она всегда такая.
   - Вот как.  -  Кистим  покачал  головой  и  отвернулся  к  очагу,  по
пепельно-черным поленьям которого перебегали рыжие язычки огня.
   Через некоторое время на улице послышался стук копыт и русский  оклик
с явным китайским акцентом:
   - Андрей! Ты слышишь меня, презренный раб?
   - Чего орешь? -  Андрей  высунулся  из  юрты.  Чен  гарцевал  посреди
пыльной улицы на пегой киргизской лошадке. С  ним  был  один  из  уланов
хана.
   - Слезай, тут выпить дают, - сказал Андрей.
   - Вот, бери, - передал Чен повод своей пегой,  -  теперь  ты  на  ней
потрюхаешь. И барахло свое сам вези.
   - Ну и рожа,  -  заметил  он,  разглядывая  синяк  Андрея,  -  хорошо
погуляли?
   - Как положено.
   Сбросив  притороченную   палатку,   Чен   прошептал   Белому   что-то
по-китайски, погладил по шее, оправил потник, подтянул  подпругу.  Белый
склонил к Чену тонкую морду, довольно фыркая.
   - Господи, настоящий китайский конь! - воскликнул довольный Чен. - На
местных клячах ездить, все равно что спать с кем  попало...  Ладно,  где
тут наливают?
   Он вошел в юрту, приветствуя молодого мужа:
   - Ну здорово, как там тебя - Кистим, что ли?
   - Много говоришь, - спокойно ответил тот.
   - Да? А кто тут считает? Ну,  за  новобрачных!  -  Чен  единым  махом
осушил большую чашку араки. - Собирайся, мы уезжаем, - это уже Андрею.
   - Что за срочность? А Ши-фу?
   - Ши-фу не приедет. Поднимай задницу, кому сказано!
   - Тоном ниже! А то сейчас подниму, в три переворота полетишь!
   Чен, несколько удивленный, глянул в глаза Андрею.
   - Чего это ты разгавкался? Забыл, кто тебе в будку хлеб кидает?
   - А тебе кто?
   На это  Чен  не  сообразил,  что  ответить.  Андрей  тоже  промолчал,
отвернулся и стал подтягивать подпругу пегой киргизской  лошадки.  Хочет
Чен ехать на Белом, да и хрен с ним, пусть едет! Для Андрея лошадь  была
и осталась лишь  средством  передвижения,  некоторые  чувства  он  начал
испытывать к Рыжему, но тот пропал.  Сев  в  седло,  Андрей  задержался,
желая что-то сказать Кистиму и не зная что.
   - Ладно, может, увидимся еще. Ты не думай, что я враг.
   - Счастливой дороги! - пожелал Кистим обоим, никак  не  откликнувшись
на последнюю фразу Андрея. По тону было ясно, что Андрею он  по-прежнему
не верил. Молодая жена его так и не показалась. Трое  всадников  тронули
коней, и скоро и юрты, и холмы, и озеро - все исчезло за длинной горой.
   Спустя несколько часов после  их  отъезда,  когда  солнце  уже  стало
клониться на закат, отражаясь в багровой воде озера, в селенье ворвалась
группа всадников на взмыленных конях, посланная чазоолом. Сам он  спешно
направился в ханскую ставку, куда ему,  собственно,  и  так  нужно  было
ехать в связи с походом на Кзыл-Яр-Туру. Отдохнув и  переменив  лошадей,
посланные чазоолом воины поскакали вдогон Андрею с Ченом.

***

   Вечером Мастер снова был в ханской  юрте.  По  просьбе  хана  к  нему
привели на осмотр одну из новых наложниц, жалующуюся на  боли  в  груди.
Оставшись лишь в пестрых шелковых штанах, девушка уселась на пятки, в то
время как Мастер обвел ладонями ее крепкий крестьянский  торс.  Неровный
свет очага скользил по налитым, янтарного цвета грудям, чуть  раскинутым
на стороны и увенчанным тугими темными сосками. Жесткие  пальцы  китайца
слегка ощупали груди, обнаружив в одной из них небольшое уплотнение.
   - Красивая девушка, - улыбнулся господин Ли Ван  Вэй.  -  Что,  здесь
болит? Надо рожать, кормить - тогда рассосется. Воина рожай, улана...
   - Благодарю вас, господин  посол,  -  прервал  его  хан,  бесстрастно
наблюдавший за  процедурой.  -  А  сейчас  мы  могли  бы  закончить  наш
разговор.
   - Думаю, что утром конь будет здесь.
   - Прекрасно, хотя я имел в виду не это.
   - Очевидно, ваш поход на север?
   - НАШ поход на север, - произнес хан с нажимом. -  Если  я  правильно
понял, нам была предложена помощь.
   - Разумеется, достопочтимый хан, разумеется! Но что именно...
   - Два дела. Первое: купить для нас на Красном Яру  партию  пищалей  и
припаса для огненного боя - пороха и пуль. Не будет  припаса,  шайтан  с
ним, купить хотя бы ружья. Второе: вывести конных урусов  за  крепостные
стены, под наши сабли.
   - Всех? - в голосе китайца сквозило сомнение.
   - Как выйдет. Хоть сотней казаков меньше будет, и то нам легче.
   - Если потребуется послать-получить известие - кто поможет?
   - В Кзыл-Яр-Туре есть наши люди, они помогут.
   - Кто они? Им можно доверять? - спросил господин Ли Ван Вэй.
   - Они урусы, но доверять им можно, - кивнул хан.
   - Почему же русские вам помогают?
   - Нажились под московским царем, в степь хотят, в "кыргызы". А другие
не так молятся, оттого и в леса уходят.  Говорят,  сами  себя  жгут.  На
Бирюсе такая артель стоит,  лодки  строит  -  и  себе,  и  нам.  До  них
доберетесь верхами, с нашим провожатым. Купите у них  лодку,  коней  нам
вернете. За белого коня даю товару на продажу, еды в дорогу. А  поможете
- век не забуду!
   - Сделаю все, что смогу, достопочтимый хан. С  почтительным  поклоном
китаец покинул ханскую юрту, выйдя в дикую, тревожную темноту, озаренную
рыжими сполохами  костров.  С  юга  послышался  слитный  топот  большого
конного отряда - похоже, войска уже начали стягиваться в ханскую ставку.
***

   Над степью опустилась ночь, но  трое  коней  все  так  же  рысили  по
натоптанной конной тропе, поднимаясь  и  спускаясь  на  пологих  увалах.
Всадники ехали молча,  подремывая,  говорить  не  было  желания.  Темные
склоны сливались с небом, вдоль слабо сереющей дороги  проходили  черные
тени могильных плит. Для Андрея  все  они  были  одинаково  неразличимы,
однако, не доезжая одной из них, всадник-кыргыз вдруг придержал  лошадь,
вгляделся в темноту, потом привстал  на  стременах  и  вгляделся  снова.
Увидев что-то, он обернулся к спутникам и жестом послал их  в  объезд  -
Андрея направо, Чена налево. Медленно вытягивая  саблю,  сам  он  тронул
коня в направлении кургана. Теперь и Андрей  увидел,  что  среди  черных
плит вроде бы шевелились какие-то тени. "А вдоль дороги мертвые с косами
стоят. И тишина..."
   Чена он потерял из виду, но кыргызин еще виднелся. Андрей вглядывался
в  черное  шевеление  впереди,  как   вдруг   с   могильника   раздалось
по-кыргызски: "Аман!" и почему-то по-русски: "Шухер, братцы!" Из темноты
ударил огненный шар, тишина разорвалась грохотом пищального  выстрела  -
лошадь кыргызина шарахнулась в сторону, унося свисающее тело. Тут же  со
стороны Чена донесся, нарастая, леденящий  кровь,  какой-то  по-змеиному
шипящий вой. Вой все усиливался, и в темноте  показался  бледный  силуэт
лошади. По мере сил подвывая в ответ, Андрей ударил пятками свою  пегую,
подгоняя ее к могильнику, - черные тени метнулись  в  темноту,  и  когда
Андрей подъехал к разрытой могиле,  он  увидел  лишь  Чена,  ковыряющего
разрытую землю носком сапога. Тот нагнулся, вытащил  из  земли  какой-то
светлый предмет, обтер о траву и  спрятал  под  куртку.  Увидев  Андрея,
сразу заторопил его, не показывая находки:
   - Пошли, пошли, еще бедолагу этого искать!
   Лошадь обнаружилась неподалеку - мертвый кыргызин зацепился ногой  за
стремя, а кафтаном за какую-то степную  колючку.  Привязав  его  поперек
седла,  они  тронулись  было  к  дороге,  как  вдруг  Чен   остановился,
вслушиваясь в ночной мрак. Издалека доносился нарастающий топот копыт  -
он стал четче,  потом  совсем  приблизился,  и  глаза  различили  группу
всадников, промчавшуюся по дороге.
   - За нами? - шепнул Чен. - Ты где-то наследил?
   - Представления не имею. Вроде бы нигде.
   Они хлестнули коней и тоже двинулись по дороге, стремясь скорей  уйти
со странного места. Скоро дробный топот  галопа  вновь  сменился  мерной
походной рысцой. Андрей с Ченом поехали рядом, лошадь с кыргызином  чуть
позади.
   - Что ты подобрал? - спросил Андрей.
   - Да так, странное что-то... Я сначала Ши-фу покажу, а  уж  он  тебе,
если сам захочет.
   - Дело хозяйское. А кто там рылся?
   - Бугровщики. В Китае таких  полно,  все  могилы  поразрыли.  Странно
только, что русские среди них. Или я ошибся?
   - Да нет, вроде, не ошибся. - Андрей поправил левую руку, которую  он
подвесил на  косынку,  затем  глянул,  не  съехал  ли  с  седла  мертвый
кыргызин. - Интересно, как они с местными сговорились?
   - Business is business, -  пожал  плечами  Чен,  -  особенно  ночной.
Кстати,   ты   не    сентиментален?    Нет    желания    пообщаться    с
соотечественниками?
   - Что я, братков не видал?
   - Это правильно. Кстати, у меня есть предположение,  что  Красноярск,
который мы собираемся посетить, как раз и населен такими вот  братанами.
Что ты об этом думаешь?
   - Правая у меня в порядке. Да и левая  скоро  заработает,  -  ответил
Андрей. - Разберемся.
   Похоже, Чен и ждал чего-то в этом роде:
   - Что ж, приятно слышать.
   Лошади, пофыркивая, мерно рысили по темной  дороге,  покачивалось  на
одной из них остывающее тело. Впереди было  тихо.  Дрема  вновь  клонила
головы, стягивала на глаза потяжелевшие веки.  Где  сейчас  Мастер,  где
Таня, где кто? Да и сам-то он где? В  пустоте  между  мирами  несла  его
теплая живая лошадь, на бегу потряхивая ушами в черной - нет,  уже  чуть
посеревшей предутренней мути. Чен прикемарил, голова упала на грудь.

   Год назад Чен показывал Шинкареву Шаолиньский монастырь. Поездка туда
была наградой за рискованную операцию, проведенную  в  азиатском  порту.
Заодно, по  поручению  Мастера,  Чен  должен  был  рассказать  Андрею  о
китайских нравах и обычаях.
   Андрей с некоторым волнением подошел к  высокой  красной  стене,  над
которой  нависал  тяжелый  выгнутый  карниз  кровли,  покрытой   толстой
трубчатой черепицей. Черепица была старая, по ее  темно-зеленой  глазури
сетью разбегались трещины. Ко входу вела высокая лестница, сложенная  из
серого гранита.  Монастырь  состоял  из  множества  корпусов  и  дворов,
отделенных  друг  от  друга  кирпичными  стенами.  Стены  были  окрашены
грязноватой   красно-розовой   краской,   понизу   шел    поблескивающий
черно-золотой барельеф, изображающий драконов.
   Дорожки и дворы были  вымощены  серыми  шестиугольными  плитками.  Во
дворах упражнялись монахи в просторных оранжевых  одеждах,  подпоясанных
черными и желтыми поясами. Некоторым из упражняющихся  Чен  кивнул,  как
хорошим знакомым. Отвечая Чену, монахи улыбались, кивая и Андрею.
   - Китайцы пожимают руки без поклонов, - говорил Чен,  -  и  постоянно
улыбаются. Улыбайся больше. Подарок протягивай обеими руками.  Не  бойся
личных вопросов: семья, зарплата, даже группа крови. Ты тоже отвечай.
   - Понятно. Еще что?
   - Когда подзываешь человека, не  ставь  палец  вверх  -  это  обидно.
Направь пальцы вниз и делай движения,  как  будто  подгребаешь  к  себе.
Дадут тебе визитную карточку - не клади ее в  задний  карман  брюк,  это
тоже обидно. Только в передний или внутренний.
   - Понятно.
   - Сегодня в ресторане ты совершил ошибку. Оставил  палочки  торчащими
из недоеденного риса.
   - Этого нельзя?
   - Так делают на кладбище. Сделать это в ресторане  -  все  равно  что
пожелать смерти его хозяину.
   - Почему ты говоришь о смерти?
   - Именно на смерть завязаны все китайские  церемонии.  Ши-фу  говорил
как-то: "Церемонии -  это  игра,  с  помощью  которой  человек  пытается
поставить под контроль мир смерти". У этих, -  Чен  кивнул  на  монахов,
отрабатывающих комплекс кунфу, - то же самое.  Я  не  все  понимаю,  что
говорит Мастер. Но он прав.  Скажем,  подарить  часы  -  тоже  пожелание
смерти. Правда, только настенные или настольные. Наручные можешь дарить.
- Андрей тогда машинально поглядел на свой "Ориент", купленный в  Пекине
за пару дней до визита в Шаолинь.

***

   Сейчас, сидя на  лошади,  он  тоже  машинально  повернул  запястье  -
негромко прозвенел браслет,  вырвав  его  из  дремы.  Чен  спал,  голова
склонилась на грудь.
   - Просыпайся, Чен, утро уже! Как думаешь, скоро приедем?
   - Что? А-а-а, - тот широко зевнул, - скоро...
   - Тихо! - оборвал его Андрей. - Слышишь что-нибудь?
   - Где? - не понял Чен, но мгновенно насторожился.
   - Слушай еще! Конный отряд?
   - Э-э-э... да, похоже на то.
   Спереди донесся слитный топот копыт, отдаленное ржание,  еле  слышный
звон металла. Они остановили лошадей, Андрей  соскользнул  вниз,  припав
ухом к земле.
   - Те самые? - спросил Чен.
   - Нет, большой отряд. Идут с нами  в  одном  направлении.  Поедем  не
торопясь, сближаться не будем, - предложил Андрей.
   Чен согласился, некоторое время снова ехали молча.
   - Чен! - негромко позвал Андрей.
   - Да?
   - Я знаю, куда идет этот отряд. И куда он пойдет дальше.
   Чен пожал плечами.
   - Войска идут на войну, что ж тут удивительного? Их война на  севере,
это тоже ни для кого не секрет.
   - А где наша война?
   - Везде. Снова молчание.
   - Это не ответ.
   - Как угодно, - вновь пожал плечами Чен.
   - Тогда ответь вот что: там, в Саянах, я ночью возил письмо.  Этим...
Ш