ицу,  бок,
острую дрожащую грудь. Мужчина склонился к груди, вдыхая чуть кисловатый
запах возбужденной женщины, накрыл губами напрягшийся  сосок.  Некоторое
время он согревал ртом  его  основание,  затем  начал  осторожно  лизать
выгнутую пипочку соска -  самым  кончиком  языка.  Рыжая  прижалась  еще
плотней, поглаживая рукой по штанам.
   - Давай, што ль! - жарко прошептала она.
   - Потерпи...
   Через некоторое время Андрей задрал ей подол, провел рукой по твердой
круглой ноге. Выпуклый шершавый лобок словно впился в его ладонь. Мягкие
волосы зашуршали под рукой. Андрей ласкал лобок  четырьмя  пальцами,  не
касаясь большим - таково было правило. Гладкие бедра охватили,  стиснули
его кисть. Вагина словно раскалилась, закрытые глаза  Андрея  как  будто
видели исходящее от нее голубоватое сияние. Найдя  указательным  пальцем
точку "гуэй-инь" - ровно посередине между влагалищем  и  анусом,  Андрей
помассировал это место  по  часовой  стрелке,  затем  нажал  несильно  -
женское тело выгнулось, как от удара  током,  голова  закинулась,  глаза
распахнулись,  отражая  лунное  сиянье.  Но  это  лишь  только   начало.
Остальное Андрей выдал по всем  правилам  китайской  спальни,  осторожно
положив Рыжую на траву. Девушка стонала, ее били судороги, а "нефритовый
сок", переполнивший "золотой пруд", без задержки потек  по  "нефритовому
столбу", наполняя "тонкое тело" мужчины.
   Когда Андрей поднялся, Рыжая лежала неподвижно, глаза  были  закрыты.
Откачка энергии все-таки подействовала. Ничего, сейчас новую  наберет  -
летняя ночь теплая, воздух свежий, таежный,  жизненные  силы  в  природе
играют... А ему было хорошо. В раненой  руке,  в  груди,  во  всем  теле
перекатывалась свежая сила.  Отойдя  в  сторону,  Шинкарев  опустился  в
"стойку всадника", положил руки на "даньтян"  и мягко направил теплую  волну  на  почки.  Они  не  то  чтобы
болели, но последнее время Андрей стал чувствовать,  что  почки  у  него
есть.
   Напряжение в паху мягко перешло на спину, затем растеклось  по  всему
телу - спина потеплела, голова стала пустой  и  легкой,  ноги  тяжелыми,
словно налитыми свинцом. Постепенно все спало, стало  обычным,  каким-то
ровным и плоским - ни мыслей, ни эмоций. Недалеко послышался плеск  воды
- очевидно, Рыжая решила помыться, а то и искупаться.
   Андрея купаться не тянуло и, вернувшись к лодке, он ополоснул руки  и
снова улегся на шубу. Чья-то босая нога легонько стукнула его по голове.
   - Эй, подь сюды, - донесся тихий шепот из-под навеса,  -  давай  ишшо
раз.
   - Спи, Глаша.
   - Сам и спи, коли дурак такой!!
   Она выскользнула из балаганчика и села рядом, охватив руками  колени.
Платка на голове не было, голубой лунный свет блестел в каплях,  висящих
на кончиках рыжих волос. Мягко светилась кожа,  играли  ночными  искрами
большие прозрачные глаза, твердо  блестели  зубы  из-за  приоткрывшихся,
круто-вырезанных  губ.  Она  приподняла  подол,   круглая   белая   икра
выгнулась, как натянутый лук, дугами теней от напрягшихся мышц.
   - Ну?
   - Шла бы ты спать.
   - Аль убудет с тебя?
   "Вот с тебя-то точно убудет".
   - Нет, конечно. Но не надо лучше.
   - Ну, как знашь, - с обидой в голосе она одернула подол.
   - А тебе зачем на Красный Яр? - спросил он, чтобы сменить тему.
   - Прикупить кой-чего, по ярмонке погулять - не все ж  коровам  хвосты
крутить, да жениха ждать. Они, вон, носы воротят, женихи-то... - Обида в
голосе еще не прошла.
   - Тогда на ярмарке и встретимся.
   - Оченно ты мне надобный! Тама казачков полон двор - токо юбку держи,
враз задерут!
   - Вот тебе и женихи.
   - Эт-ты тяте скажи. От их-то и бежим,  троеперстников,  да  от  попов
ихних.
   - Смотри, Глаша, утро уже.
   - Да...
   Приподняв тяжелую руку Андрея,  она  свернулась  у  него  под  боком,
положив руку себе на плечи. Черные  вершины  елей  остро  вычертились  в
засиневшем небе - правда, лишь на одном краю,  другой  оставался  сплошь
темен от заходящих низких облаков.
   - Похоже, дождь пойдет. -  Андрей  почувствовал  легкое  давление  за
лобной костью.
   - Ага. - Глаша снова забралась в  балаган,  зашуршала  там  какими-то
тряпками, укладываясь досыпать.
   Порыв ветра взрябил воду, наклонил легкий дымок остывающего костерка.
Проснувшийся Мастер о чем-то посовещался  с  Ченом,  собирающим  посуду,
затем подошел к лодке.
   - Уже достаточно светло, чтобы плыть? - спросил он Андрея.
   - Вполне.
   - Тогда отплываем. Как там наша пассажирка?
   - Проблем не будет...
   - Это хорошо. Эй, Чен, подтолкни-ка!
   Чен толкнул лодку, берег, качнувшись,  быстро  пошел  назад.  Там,  в
темной тайге, резко крикнула какая-то птица, ей ответила другая,  словно
провожая лодку, уходящую за речной поворот по темной, еще ночной воде.

Глава тридцать вторая

   Перед впадением в Енисей узкая таежная Бирюса разогналась,  стиснутая
серыми  скалами.  Скалы  широкими  наклонными  пластами  вырывались   из
темно-зеленой  воды,  играющей  отражениями  тайги,  и  уходили  куда-то
высоко, под самые вершины прибрежных  гор,  которые  то  появлялись,  то
вновь скрывались в низком небе, набухшем близким дождем.
   - Анисей уж скоро, - подала голос с кормы Аграфена, -  во-он  он,  за
тем "быком" .
   - Постоим немного. Я схожу, гляну на реку, - сказал Андрей.
   - А что нам бояться? - ответил Мастер. - Едем с  товаром,  никого  не
трогаем.
   - Тятя тута, за "быком", завсегда лодку  ставит  и  глядит,  штоб  по
Анисею никого б ни плыло.
   - Так я схожу? - полуспросил, полунастоял Андрей.
   - Давай, только быстро, - нехотя согласился  Мастер.  Похоже,  он  не
любил, когда кто-то, кроме него самого, проявлял инициативу.
   Оставив лодку в тени "быка", Андрей выпрыгнул  на  галечный  берег  и
быстро поднялся по каменным ступенькам. Удобный скальный ход был  очищен
ото мха и травы, похоже, им регулярно пользовались. Забравшись  в  узкую
ложбину между скалой  и  береговым  обрывом,  Андрей  оглядел  неширокий
залив, которым Бирюса входила в Енисей. Стояла тишина, водная гладь была
пустынна, крутые таежные горы на другом берегу размыты дымкой пасмурного
дня. Казалось, путь был свободен.
   Андрей уж повернулся на  спуск,  когда  его  остановил  легкий  скрип
гальки и  негромкие  голоса  за  ближней  горбиной  горы.  Махнув  рукой
Мастеру, чтобы тот не торопился выводить лодку, он еще теснее вжался  за
гладкий известняковый выступ, осматривая поворот берега.
   Скрип шагов  приблизился,  наконец,  из-за  серого  каменного  взъема
показалась гнедая конская  голова,  затем  склоненная  шея,  напряженные
плечи, охваченные широким хомутом. Три  лошади  гуськом  вывели  тяжелый
струг, который шел против течения, пользуясь еще и обратным ходом воды -
такой ход часто бывает у берегов широких быстрых рек.  В  струге  сидели
казаки: бородатые люди в длинных кафтанах, в круглых шапках  с  меховыми
опушками, с саблями на боку и длинными пищалями. Еще двое шли по берегу,
погоняя лошадей.
   В месте впадения Бирюсы лошади остановились, казаки стали совещаться,
как переезжать через залив - будут ли кони переплывать  реку  или  лучше
перевозить  их  в  струге.  Деталей  Андрей  не  слышал,  долетело  лишь
пожелание кому-то отправиться к такой-то  матери,  высказанное  особенно
громко. Похоже, верх взял второй вариант, потому что лошадей распрягли и
загнали в воду. На лицо Андрея упала крупная капля, потом еще  одна.  По
воде пошли круги, серая дымка над рекой сгустилась, перейдя  в  нечастые
косые струи. Перед тем как отплыть, казачий десятник спрыгнул на  берег,
подошел к "быку" и  внимательно  изучил  впадину,  в  которой  спрятался
Андрей.
   У  десятника  было  узкое  загорелое  лицо  с  густым   румянцем   на
выступающих  скулах,  длинный  крупный  нос,  близко  посаженные  глаза,
большой  толстогубый  рот,  обведенный  рыжеватыми  усами  и  такой   же
бородкой.  Под  толстым  сукном  его  круглой  шапки  с  рысьей  опушкой
угадывались зашитые полоски железа. Длинный красный кафтан  был  украшен
частыми  нагрудными  петлями,   грудь   пересекал   кожаный   рушник   с
прицепленной лядункой - замшевой сумочкой для  зарядов,  и  натруской  -
черным рожком для пороха. На левом боку висела широкая  кривая  сабля  с
витой латунной рукоятью. Русский человек,  воин  семнадцатого  века,  со
спокойным достоинством смотревший на  жизнь  и  на  смерть.  Не  заметив
Андрея, десятник вернулся на струг и тот отчалил, скрывшись  в  дождевой
полумгле.
   Соскочив со скалы, Андрей дал отмашку, показывая, что путь  свободен,
и на ходу  прыгнул  в  лодку.  Небо  затянуло  плоскими  серыми  тучами,
несильный затяжной дождь ровно стучал по енисейской воде, быстро  идущей
на север. Пройдя Минусинскую котловину, вобрав в себя полноводные  Тубу,
Сисим,  Ману,  река  стала  чуть  медленнее,  но  шире  и  мощнее,   она
расходилась тяжелыми низкими волнами,  накатываясь  в  светлую  северную
даль. Мастер и Аграфена  спрятались  под  навесом  и  мирно  беседовали,
временами о чем-то пересмеиваясь. Андрей  с  Ченом  накрылись  от  дождя
рогожными мешками и гребли в охотку, не особенно надрывая жилы.
   Андрей снова вспомнил лицо казачьего десятника, затем рыжего казака -
первую встречу с ним в ночном  зимнем  лесу  и  его  голову,  срубленную
Мастером. До сих пор происходящее было похоже на сон -  честно  сказать,
степняки не воспринимались им настоящими людьми - так, странные тени  из
странного сна. Даже эта девочка, Ханаа. Наверное, дело было  в  языке  -
трудно  считать  своим  того,  чью  речь  не  понимаешь.  Но  уже  рыжая
староверка была реальной - абсолютно такой же, как сам Андрей, Таня  или
московские парни, с которыми он брал  депутата.  А  теперь  десятник.  У
степняков не было права судить о том, что и как делает Андрей. А  вот  у
этих людей такое право было - так ему казалось.
   Лодка неожиданно качнулась - это Мастер,  выбравшись  из-под  навеса,
осторожно прошел на место Чена,  отправив  того  в  балаганчик.  Смех  и
повизгиванье Рыжей показали, что тот с ходу принялся  за  дело.  Мастер,
накинув на себя мешок, взялся за пару весел:
   - Надо размяться. Как твоя рука?
   - Спасибо, Ши-фу, нормально. Я тут подумал...
   - О чем?
   - Вы сказали, что я буду учиться. Но разве так учатся?
   - А что? Тебе не нравится способ?
   - Скорее отсутствие цели.
   Мастер греб ровно и  сильно,  заметно  увеличив  ход  тяжелой  лодки.
Андрей, наоборот, работал веслами без всякого усердия.
   - Поясни, - попросил господин Ли Ван Вэй.
   - Ну как же. Сначала вы говорили об обучении воина, о стихиях.  Потом
пошла политика, история. Зачем все это?
   - Скажи, как ты зовешь меня?
   - "Ши-фу".
   - И что это значит?
   - По-китайски "учитель".
   - Вот именно, по-китайски! Но ты ни разу не спросил меня, в чем  суть
обучения в китайской школе, у китайского учителя.
   - И в чем суть?
   - Ты меня разочаровываешь, Андрей.
   Андрей промолчал. Он был обижен. И немудрено:  всю  жизнь,  всю  свою
личность нацелил на Учение, на ушу, на этого  китайца,  наконец.  И  что
теперь? Обиду, к тому же, усугубляло предпочтение,  отданное  Чену.  Тот
лишних вопросов не задавал, сидел себе в балаганчике, Глашку рыжую щупал
- и на тебе, "мой лучший ученик"!
   - Так в чем суть китайской школы? - деланно спокойно спросил  Андрей,
стараясь по-китайски "держать лицо".
   - По-китайски школа называется "мэнь" - "ворота". Скажем, моя школа в
Сучжоу носит название "Лянмэнь" - "Балочные ворота". Любые ворота должны
куда-то открываться, ты согласен?
   - Согласен.
   -  Хорошо.  Так  вот,  все  китайские  "ворота",   все   школы-"мэнь"
открываются на одно и то же - единство общего Пути. Понятно?  Ты  можешь
начать с чего угодно: с  каллиграфии,  с  боевого  искусства,  медицины,
истории - иными словами, можно войти через любые ворота. Но в результате
обучения ты должен выйти на понимание - нет, на ощущение - живой жизни в
общем Пути вещей, или Дао.
   - Как это делается?
   - Сначала нужно просто принять на веру то, что говорит твой  учитель,
каким бы странным  это  не  казалось.  Затем  надо  самому  убедиться  в
истинности сказанного, проверить на себе.
   - Перенос личности во времени? Четыре стихии?
   - И многое другое. - Господин Ли Ван Вэй помолчал немного. - Я  долго
думал, в чем твоя проблема. И, кажется, понял - ты не  умеешь  выбирать.
Может быть, жизнь не давала тебе много возможностей для выбора. Но часто
ты стараешься просто  делать,  что  прикажут.  Согласен,  ты  действуешь
жестко, порой просто сметаешь других со своего пути, но  самого-то  пути
не выбираешь.
   - А надо ли? Может быть, не выбирать - это тоже выбор?
   - Может быть. Но так многому не научишься.
   - Что же делать?
   - Есть довольно жесткий метод обучения - "затруднительные положения",
по-китайски "гуаньтоу".  Попав  в  "затруднительное  положение",  ученик
видит, достаточно ли у него "возвышенной воли", чтобы идти дальше.  Даже
не идти, просто  жить  дальше.  Как  шутят  в  китайских  школах,  чтобы
выдержать такой экзамен, "нужно обладать резвостью  скакуна,  упрямством
осла, неразборчивостью вши и выносливостью верблюда". Продвинутый ученик
сам создает себе "гу-ань тоу", и обычно на это уходит большая часть  его
мирских заработков: "затруднительные положения" дело не дешевое.  Но  я,
так. и быть, постараюсь устроить тебе одно.
   - Где? И когда?
   - Там, куда мы плывем, где же еще. А когда... вот приплывем, тогда  и
разберемся. Надо еще и дело делать.
   "Может быть, он выталкивает меня из дела?" -  с  некоторым  сомнением
подумал Андрей. Внезапно у него закружилась голова - не очень сильно, но
ощутимо, раньше такого не бывало. Перед глазами  поплыла  вода  и  горы,
Андрей качнулся, упершись в деревянный борт. Так же внезапно все прошло.
   Дождь кончился, вниз по Енисею потянул ветер, разгоняя низкие облака.
Послюнив палец, Чен предложил поставить парус. Выбравшись следом за ним,
раскрасневшаяся Глаша, видавшая, как ставит парус ее отец, взяла на себя
общее руководство. Под ее инструктаж Андрей с  Ченом  подняли  на  мачту
тяжелую, топорно вытесанную рею, с которой раскатали вниз толстое  серое
полотнище со шкотами, закрепленными на нижних углах. Мастер, ходивший  в
Желтое море на пиратских джонках, взялся  за  шкоты  и  одновременно  за
руль,  выставляя  ход  под  ветер.  Парус  медленно  выгнулся,   спереди
послышался ритмичный плеск волн, разбиваемых тупым закругленным носом.
   Глаша отправилась на нос варить кулеш - пшенную кашу с  салом.  Дымок
от костерка, разложенного на плоском камне, сбивало  ветром,  унося  над
темными низкими волнами, мерно вздымающими долбленку. Андрей помог Рыжей
с огнем, придерживая рогулькой таганок, чтобы не  расплескать  воду.  На
качке, в тесной лодке, молодая женщина время от времени касалась  Андрея
- то плечом, то бедром, - а из-под платка горел румянец на молочно-белой
щеке, за рыжим локоном поблескивал серый  глаз,  обведенный  морщинками,
уже ясно видимыми на дневном свету.
   Шинкарев почти забыл разговор  с  Мастером,  все  более  охватываемый
одним чувством - ожиданием возвращения. Его поездки в Красноярск  всегда
были возвращениями домой, и чем старше  он  становился,  тем  в  большей
степени возвращением не только  в  пространство,  но  и  во  время  -  в
прошлое,  в  воспоминания,  лишь  частично  разделенные   повзрослевшими
друзьями  и  стареющими  родителями.  И  вот  теперь  предстояло   новое
возвращение - сначала в пространстве, затем снова во времени, но на этот
раз одновременно и в прошлое, и в будущее.
   - Чего колупаетесь, жрать охота! - нагнувшись  под  парусом,  на  нос
пробрался Чен. От тяжести трех человек лодка зарылась в волну, брызги  с
шипеньем упали в костерок.
   - Уйди, дурак, потопнем из-за тебя! -  притворно-сердито  махнула  на
него Аграфена.
   - А я-то что! Вот он пускай уходит, - показал Чен на Андрея.
   - Да уж готово, - подув на ложку, Андрей попробовал кашу,  -  давайте
котел под мачту, там и поедим. Где у тебя ложки, Глаша?
   - Дак в балагане!
   Она скрылась под навесом, вытащила оттуда деревянные  ложки,  головку
чеснока, краюху темного ржаного хлеба. И еще кое-что - в бутыли зеленого
пузырчатого стекла.
   - О-о-о! - с неподдельным удовольствием Чен набулькал кружку  чего-то
мутного, здорово отдающего сивухой. Самогон  крепко  драл  горло,  но  в
лодке собрались люди опытные, не только мед-пиво пившие,  -  даже  Глаша
приложилась, сделав губки бантиком. "Ну... за  возвращение!"  -  подумал
Андрей голосом артиста Булдакова, опрокидывая свою порцию. После  второй
кружки стало совсем хорошо и спокойно - с горячей сытной  кашей,  ломтем
кислого черного хлеба, на знакомой  с  детства  реке,  несущей  лодку  к
таинственному деревянному городу, всплывающему  из  потока  безвозвратно
ушедших времен.

Глава тридцать третья

   На реке они были  не  одни  -  далеко  впереди,  перед  поворотом  на
Шумихинский створ виднелся крохотный квадратик паруса, за ним еще  один.
Вдоль скалистого берега по темной воде медленно тянулся плот, от  шалаша
на  корме   поднимался   прозрачный   синий   дымок.   Дождь   кончился,
темно-зеленые горы  окутались  понизу  влажной  дымкой,  ватные  волокна
тумана, огибая  смутные  деревья,  поползли  вверх  по  лесистым  логам,
скрывая круглые вершины, смазывая их  до  размытых  дугообразных  пятен,
едва проступающих в серо-голубой пелене.
   - Андрей, иди сюда! - послышалось с кормы. Пригнувшись  под  парусом,
Андрей пробрался к Мастеру.
   - Раньше ходил под парусом? Возьмешься?
   - Взялся бы... а не утоплю?
   - Не утопишь. Я первый раз вышел, когда корейско-китайский десант шел
на Японию. Самураи под Окинавой перебили всех корейцев  с  моей  джонки,
так я один чуть ли не до Шанхая ее вел. А до этого тоже ничего не  умел.
Да еще шторм был. А утопишь, так  тому  и  быть.  -  Мастер  повернулся,
нагибаясь под парусом. - Да, вот еще что. Кистим здесь где-то живет?
   - Здесь. Недалеко уже, между Шумихой и Калта-том. В гости заедем?
   - Не сейчас. Просто покажешь мне это место.
   Зажав под мышкой тяжелый тесаный руль, Андрей намотал шкот на кулак и
опасливо подтянул  парус  под  ветер,  компенсируя  боковой  снос  лодки
поворотом руля. Долбленка, не имеющая киля, рыскнула в  сторону,  опасно
накренившись и черпнув бортом воду.
   - Утопи-ко ишшо, ездюля хренова!! - взвизгнула спереди Рыжая.  Мастер
промолчал, Чен что-то сострил по поводу  рулевого.  Андрей  еще  не  мог
почувствовать лодку всем телом - ее  рысканья  были  непредсказуемы  для
рук, натягивающих шкот.
   Последний раз так было, когда в джунглях  Андрею  пришлось  сесть  за
рычаги французского "Леклерка". Движения  пятнистого  шестидесятитонного
танка, казалось, никак не соответствовали  усилию  руки,  нажимающей  на
фрикцион, - просто в  водительской  смотровой  щели  начинала  смещаться
картинка, как на компьютерном  симуляторе.  Время  от  времени  мелькало
сваленное дерево, совершенно не замечаемое танком. В конце концов,  танк
угодил в болото, бурая жижа горбом перла из-под гусениц. Но они  все  же
сумели  задрать  ребристое  дуло,  чтобы  выцелить  батарею  повстанцев,
устроенную высоко на горном склоне.
   Выбирались на слонах - Андрей, Юрий, Борода, помогавшие ему в Москве.
У слонов тяжелые  цепи  свисали  с  морщинистых  боков,  на  цепях  были
закреплены зеленые снарядные ящики. Его слон шел медленно, переваливаясь
круглой кормой, обмахиваясь широкими жилистыми ушами. "У слонов жилистые
уши" - запомнилось Андрею.
   Ветер начал стихать, лодка шла ровнее и почти  с  той  же  скоростью,
поскольку течение усилилось, все теснее сжимаемое берегами на подходе  к
Шумихе. По команде Андрея, понемногу обвыкшегося на реке, Мастер с Ченом
спустили рею и закатили на нее парус,  уложив  его  вдоль  борта,  потом
уселись за весла. В Шумихинском створе,  в  котором  триста  лет  спустя
будет  построена  Красноярская  ГЭС  (изображенная   на   десяти