у него поплыло, дыхание сбилось, мир выгнулся мерцающим
боком мутно-серого пузыря. Наконец, ему удалось выкопать яму и, уложив в
нее  убитую,  забросать  тело  землей.  В  головах  он  поставил  крест,
связанный  из  трех  сосновых  веток,  затем  снова  вышел   на   берег.
Поверхность  пузыря  перед  глазами  рассыпалась  на  множество   мелких
шаров-пузыриков -  грязно-серых,  словно  наполненных  вонючим  нарывным
гноем.
   Прорываясь сквозь  эти  гнойные  пузыри,  Андрей  кружил,  кружил  по
берегу, в этом круженье его незаметно  оттянуло  к  лесу.  Очутившись  у
могилы рыжеволосой женщины  и  теряя  остатки  сознания,  он  со  стоном
вцепился зубами в ствол тонкой  березы,  забивая  рот  сухой  берестяной
пылью и терпким древесным соком.
   Отвалившись от ствола, Андрей стоял, покачиваясь, не замечая при этом
человека, неслышно приблизившегося сзади. Размашистый удар  плетью,  как
огнем, ожег его плечи, гнойно-серые пузыри  взорвались  жгучим  багровым
пламенем, глаза густо налились кровью, волосы дыбом встали на голове.
   - "Огонь"! Войди  в  "Огонь"!  -  выкрикнул  Мастер,  увернувшись  от
страшно просвистевшей сабли Андрея. Второй удар снес толстую  ветку  над
самой головой почтенного господина Ли Ван Вэя. Тот, бросив плеть,  снова
крикнул: ""Огонь"! Войди в "Огонь"!" Затем вскочил на своего  коня  и  с
дробным топотом скрылся за поворотом тропы. Андрей бросился было за ним,
но, не сумев догнать, исполосовал саблей какой-то куст, затем с рычаньем
выскочил на берег, набычив голову, оглядывая Енисей  кровавыми  глазами.
Смутные контуры скал проступали за  чадно-багровыми  языками,  береговые
камни казались черными, игравшими рубиновым огнем под обугленной коркой.
Низко нависшее небо охватили дымные крылья - гигантская птица спускалась
все ниже и ниже, нацелив тяжелый клюв  на  его  мерина,  вытесанного  из
старого темного дерева.
   - Я сам! - Андрей бросил саблю, схватил крупный камень,  грохнул  его
по другому булыжнику и несколькими сильными  ударами  вырубил  топорную,
рвано-острую кромку. Руки его сами знали, что делать, управляемые телом,
наполненным клокочущей первобытной злобой. Андрей  подскочил  к  лошади,
намереваясь перебить ей глотку заостренным камнем, но тут  же  свалился,
схваченный тугой петлей аркана.
   - Эй, чаво удумал-то? - послышался сзади человеческий голос.
   Казак, сидя в седле, сворачивал аркан, другие гуськом выезжали  из-за
прибрежной скалы. Это была вторая полусотня, прибывшая на место  встречи
от бирю-синского скита.
   -  Нда...  побили  казачков,  стало-ть...   -   поскреб   в   затылке
пятидесятник Корнила Иваныч. - По всему видать, кыргызы  побили.  Плохо,
ой как плохо... Ну, а ты кто будешь? - спросил  он  Андрея.  -  По  виду
казак, но вродь не нашенский. С Красноярску, што ль?
   - Да-а... - прохрипел Андрей, готовясь нанести удар.
   Но пятидесятник был человек опытный, он чуть оттянулся назад:
   - Заберите у ево каменюгу-то. Да придержите покуль, кто там  поближе.
Видать, умом тронулся малый, как кыргызы набежали.  Ну  ниче,  бывает  в
первый раз, скоро оклемается. Давай, ребятушки, мужичков похороним да на
Красный Яр поворачиваем.
   - А с имя што делать? - показал казак на староверов.
   - Тож похороним, чай не  собаки.  Всех  в  одну  ями-ну  клади,  нету
времени кажному могилку-то рыть.
   Похоронив убитых  и  сварив  себе  горячего,  полусотня  двинулась  в
сторону Красноярска, захватив с собой  Андрея.  Брошенную  саблю  казаки
сунули ему в ножны, руки скрутили от греха. Сидя на лошади, он  часто  и
сильно дергал головой, как будто отстраняясь от  невидимого  пламени,  а
потом смотрел вверх, словно уворачиваясь от приближающегося клюва.

***

   Ближе к ночи киргизские отряды остановились в лесу  под  Николасвской
сопкой, готовясь к решающему броску на город. Не  зажигая  костров,  они
хоронились в тайге, разослав  лазутчиков  -  местных  качин-цев,  хорошо
знающих местность.
   В походной ханской юрте,  поставленной  на  берегу  мелкой  Собакиной
речки, вытекающей к Енисею из узкого лесистого ущелья, хан Ишинэ  провел
совещание с мурзами и военачальниками. Решено было  ночью  на  штурм  не
ходить. В тесном городе степным всадникам и  лучникам  трудно  будет.  В
темноте многих убьют. К тому же саму крепость - Малый город -  урусы  на
ночь запирали, выставив  крепкие  караулы,  а  взять  надо  было  именно
крепость. Это главное.
   Лодки,  пригнанные  из  Хоорая  и  захваченные  у  раскольников,  тем
временем плыли вниз по Енисею. К утру они должны были скрытно  зайти  за
остров, проплыть по протоке и, вновь выйдя в основное  русло  Енисея,  с
началом штурма высадить десант на городскую пристань. Задача  десанта  -
захват ворот Малого города и  удержание  их  до  подхода  основных  сил.
Воинам, сидящим в лодках, отдали  все  имеющиеся  пищали,  все  зелье  и
заряды к ним. Хоть и не купил китайский посол пищали у  русских,  да  не
подвел, вывел из города казаков. От них кыргызам  досталось  кое-что.  А
для надежности с десантом послан один из спутников посла - Чен.

***

.
   В наступивших сумерках уцелевшая в карательном походе  полусотня  шла
по тропе, петляющей между сопками. Андрей  так  и  ехал  со  скрученными
назад руками, привязанный к лошади. Голова у него кружилась - все словно
исчезало в смутной тайге, потом  снова  возникало  из  ниоткуда.  Черное
дымное небо сгущалось над головой, от земли тянуло душным жаром.  Иногда
жар наливался тусклым багровым огнем, охватывающим  тело,  тогда  Андрей
мычал и дергался в седле. Ближний казак пихал его в бок:
   - Сиди, не ворохайся! Эк тя корежит-то... - покачал он головой, глядя
на  Андрея.  Постепенно  Шинка-реву  полегчало,  что-то  помогало   ему,
успокаивало. Когда он малость оклемался, то понял: браслет.  От  него  в
голову шла прохладная струя, умеряющая  сухой  жар  безумия.  Еще  через
некоторое время  Андрей  начал  слышать  стук  копыт,  шорохи  тайги  и,
наконец, негромкий разговор всадников, едущих впереди.
   - Да тут каргызня кругом - не иначе, на  острог  набегли,  -  говорил
пятидесятник, выслушав донесение вернувшегося пластуна.
   - Мимо их на Красный Яр нипочем не пройтить. Што делать-то?
   - Переодеться надо, в кыргызское, -  не  думая,  механически  ответил
Андрей.
   - Ишь ты, заговорил! - обернулся к нему пятидесятник. - Да где ж  ево
возьмешь, кыргызское?
   - У них, - ответил Андрей тем же безжизненным голосом, - у кыргызов.
   -  А  што,  дело  говорит...  Слышь,  Семен,  -  пятидесятник   снова
повернулся к лазутчику, - ты где их углядел?
   - Да вон оне, в распадочке стоят. Костров не жгут, а так не больно-то
хоронятся.
   - А ну стой, казачки! Двое с коньми остаются, остальные пеши, да тихо
штоб! Вякнет кто, враз башку сверну! Пойдешь с нами?  -  спросил  Андрея
пятидесятник.
   - Нет.
   Пластун из него сейчас - как из свиньи канатоходец.  Странно,  совсем
не так он представлял себе "Огонь".
   - Ну, тоды коней покарауль, -  распорядился  пятидесятник,  -  Ванька
ишшо с тобой останется.
   Шинкареву развязали  руки,  казаки  тихо  сошли  с  седел,  привязали
лошадей и бесшумно исчезли в сумерках. Опытные таежники, в  темном  лесу
они чувствовали себя гораздо увереннее пришлых степняков.
   Разместившись  на  противоположных   концах   та-бунка,   караульщики
вслушивались в звуки подступающей ночи. Казалось, что в тайге  тихо,  но
даже неопытное ухо чувствовало,  что  это  какая-то  недобрая  тишина  -
тревожно  замершая,  настороженная  от  множества   вооруженных   людей,
наполнивших лес. Ни один ночной зверь не подавал ни  голоса,  ни  звука.
Для опытного уха это говорило о многом. Через некоторое время  на  тропе
слегка зашевелились кусты, чуть слышно треснула веточка под  сапогом.  В
наступившей ночи к лошадям возвращались хозяева - с добычей:  добротными
кыргызскими куяками, халатами, пиками, небольшими кожаными щитами.  Иные
вещицы были запачканы свежей кровью.
   - Одевай поверху, как  проскочим  -  враз  сбрасывай,  свои  чтоб  не
побили, - распорядился пятидесятник.
   Андрею достался старый стеганый "бумажник" и  теплый  лисий  малахай.
Переодевшись, полусотня села в седла и малой обходной тропой  продолжила
движение в сторону города. Выйдя  в  березняк,  спускающийся  по  склону
Афонтовой горы, снова остановились. Город был уже близко, но  туда  было
не  проскочить  -  передовые  кыргызские  отряды   хоронились   повсюду.
Пятидесятник дал команду сойти с седел, покемарить до рассвета.
   Привалившись спиной к старой бугристой березе, Андрей  закрыл  глаза.
Сначала не было ничего  -  лишь  черная,  накаленная  пустота.  Потом  в
глубине сознания словно послышались едва уловимые звуки.  Андрей  слушал
их, словно со стороны. "Наверное, убьют  завтра",  -  вдруг  подумал  он
совершенно равнодушно. Звуки  меж  тем  становились  отчетливей,  ясней,
образуя мелодию. Патриция играла Баха  -  кажется,  хоральную  прелюдию.
Андрей не старался запомнить названия. Двигались гибкие  женские  кисти,
длинные пальцы осторожно касались клавиш. Мелодия  медленно  изгибалась,
переходя с октавы на октаву, поднималась с неторопливой и вместе  с  тем
упругой легкостью, потом мягко опускалась обратно.
   Над задумчивым диалогом звуков дугами-ожерельями проносились короткие
трели, составленные из ясных  высоких  нот.  Душа  тянулась  вступить  в
разговор  и  отступала  в  смущении,   испуганная   неведомым   смыслом,
мелькнувшим сквозь оплетающую сеть звуков.
   У них тогда были сложные времена - a bonne  nuits  et  mauvais  jours
,  как  выражалась  Крыса.  Одна  из
местных команд получила приказ пристрелить их  при  первой  возможности,
потому Андрей с Патрицией отсиживались в этой комфортабельной, но тайной
квартире, не имея возможности выйти на улицу, ни даже сделать телефонный
звонок. Но Андрей не жалел ни о чем, поскольку ночи были хорошие.
   Огоньки свечей блестели в  глазах  Патриции,  мелькая  сквозь  мягкие
ресницы. Свечи отражались в черном лаке рояля. Их огни то расширялись до
крупных  шаров,  давящих  на  закрытые  веки,   -   оранжевых   снаружи,
синевато-черных  внутри;  то  сужались  до  сверкающих  точек,  иголками
покалывающих в виски. Андрей задул  свечи.  Музыка  смолкла.  В  комнате
стало темно, в окнах появился ночной азиатский город, снизу подсвеченный
неоновыми  вспышками  реклам.  В  черное  небо  уходили   прямоугольники
небоскребов, составленные из одинаково-светлых квадратиков-окон - шире и
уже, выше и ниже, ближе и дальше,  они  выступали  один  из-за  другого.
Некоторые окна темнели, словно щели от выбитых зубов.  На  фоне  светлых
клеток появился, силуэт Патриции: мягкие завитки  волос,  изгиб  тонкого
плеча, пересеченный лямочкой бюстгальтера, зубчики кружев,  обтягивающих
груди. Подойдя к окну, Андрей обнял женщину (рука  привычно  ощутила  ее
мягкий теплый бок) и поглядел вниз, на крохотные  блестящие  автомобили,
которые сплошным потоком двигались к  Даунтауну.  Патриция  прижалась  к
нему, лица  сблизились:  неоновый  рекламный  свет  заиграл  в  опытных,
изящно-подведенных глазах, блеснул на зубах,  когда  рот  приоткрылся  в
готовности  к  поцелую.  "Oui,  mon  chere"  ,   -
прошептали губы.
   Женская ладонь легла на плечо Андрея и  вдруг  жестко  тряхнула  его.
Свет реклам стал багроветь и горячей волной пошел снизу вверх,  затопляя
сознание. Чья-то рука еще раз тряхнула за плечо.
   - Что такое? - спросил Шинкарев, проснувшись.
   - Подымайсь, - прошептал казак, разбудивший его, - пора.
   В лесу посветлело, за темными массами березовых  верхушек  разгорался
багровый рассвет. Вокруг него казаки садились в седла. "А  может,  и  не
убьют", - подумал Андрей, надевая  кыргызский  халат,  шуршащий  пятнами
засохшей крови.

Глава сорок первая

   Ранним утром, когда оранжево-красные лучи  осветили  круглую  вершину
Николасвской сопки, сонный казак на  вышке  оглядел  енисейскую  долину,
затянутую  молочно-белым  туманом,  и  вдруг  насторожился.  Из   тумана
поднимались черные столбы дыма, один за другим, все ближе к  городу.  На
дороге, ведущей с юга, показались всадники с копьями.  Они  помчались  к
ближайшей деревушке, которая вскорости тоже скрылась в дыму.
   - Кыргызы!
   На вершине  горы  загорелся  "сполошный  огонь"  -  караульная  вышка
скрылась в черном дыму, а казаки во весь конский мах помчались  вниз,  в
острог. Кыргы-зы обычно действовали быстро - чуть замешкайся, уже стрела
в спине или аркан на шее.
   Со стены Малого города грохнула пушка, загремел  тулумбас  -  большой
тревожный барабан, - поднимая казаков к бою.
   На Посаде поднялся крик, суета - казаки, придерживая сабли,  спешили:
кто в Малый город, кто на стены Большого; посадские бабы  с  ребятишками
вязали узлы, волокли их к  крепостным  воротам,  а  в  наружных  воротах
Большого города сгрудились на телегах подгородние крестьяне и казаки  из
караульных острожков - кто сумел уйти от кыргызских  сабель.  На  стенах
Большого города людей было раз, два  и  обчелся.  Совсем  мало  осталось
казаков в Красноярске: которые в Канский и  Ачинский  остроги  отряжены,
которые побиты. В Малом городе казаки  взбегали  на  верхотурье  -  верх
стены, выступающий вперед наве-сами-обламами. На обламах каждый  занимал
свое место по росписи, прилаживаясь у отверстий-стрелышц. Стрелки сыпали
порох в длинные, шестигранные пищальные стволы. Внизу воротные стражники
нервно стискивали рукояти бердышей.
   - Скорей, скорей,  чаво  возишься,  вор-р-рона!  -  орал  стражник  в
Преображенских воротах на какую-то бабу, мешавшую проходу остальных.
   Пора уж закрывать, а все никак - бегут и бегут, откуда их столько?

***

   От Гремячего ключа к устью Качи в сопровождении свиты  медленно  ехал
кыргызский хан. Широкогрудый боевой конь, блестя  китайским  золотом  на
белом лбу, осторожно ступал в черном дыму горящей  деревни,  перешагивая
через чадящие головни  и  трупы.  Мужики,  бабы,  детишки...  Кто  успел
выскочить - на улице посекли, кто не успел - в избах спалили.
   Подскакивали гонцы - все в срок вышли  к  городу.  Запаздывал  только
один небольшой отряд, но не было времени дожидаться - лодки  с  десантом
уже входили в протоку. Хан дал рукой отмашку - сигнал к началу штурма.
   По сигналу, повторенному чазоолом - начальником штурмовой колонны, из
соснового леска вырвались  кыргызские  всадники,  с  гиканьем  и  визгом
понеслись  к  стенам  Большого  города.  Проскакивая  вдоль  стен,  одни
непрерывно метали стрелы, стараясь попасть в стеновые  стрельницы  и  не
дать казакам бить из пищалей. Другие, вздув  огонь,  посылали  зажженные
стрелы поверх стены. Горящие стрелы  перелетали  стену  дымными  дугами,
вбивались в рубленые стены, в сухие тесовые кровли, в массивные  заплоты
- и вскоре Большой город затянуло черным дымом пожара.
   Начальник штурмового отряда еще раз подал сигнал - из  лесу  накатила
новая волна всадников; у каждого за спиной сидел еще один воин, держа  в
руках  большой  кожаный  щит.  Некоторые  скакали  парами,  держа  между
лошадьми длинные лестницы и сухие лесины с большими сучьями.  Когда  они
достигли крепости, вверх полетели арканы, на стену навалились лестницы и
сучковатые бревна. Спешившись и прикрываясь щитами, кыргызы бросились на
стены, диким воем перекрывая  грохот  редких  пищалей.  Через  несколько
минут первая захваченная пищаль хлопнула уже в сторону  урусов.  Очистив
стену, кыргызы прыгали вниз, в город, и продолжали схватку в черном дыму
среди треска, пламени, в облаках искр, выметывающихся из горящих зданий.
   Погиб дюжий целовальник. Отмахивался пылающим бревном, пока не  взяли
на пику. Его дочку еще раньше сбили стрелой.
   Начальник штурмового отряда отрядил к хану гонца - заканчивался бой у
ворот Большого города, часть воинов разметывала наружную  стену,  другие
спешно прорывались к открытым еще воротам Малого города. Еще чуть-чуть и
можно было пускать в бой главные силы,  которые  уже  давно  наготове  и
ждали только команды. Выслушав гонца, хан помедлил еще несколько  секунд
- момент атаки нужно было выбрать точно, чтобы  не  опоздать,  но  и  не
поспешить, сгрудив кавалерию на еще не расчищенном пути.

***

   Среди  многих  кыргызских  отрядов,  которые   двигались   в   разных
направлениях  перед  горящим  городом,  завершая  перегруппировку  перед
главной атакой, шел и небольшой  отряд  в  пятьдесят  сабель,  почти  не
отличавшийся от прочих, если  особенно  не  вглядываться.  Увидев,  куда
стягиваются главные  конные  силы,  пятидесятник  отвел  своих  людей  в
сторону, ближе к енисейскому берегу. Как им попасть в город, он пока  не
звал, и вообще не знал, что делать. Когда за  колючими  ветвями  сосенок
показалась  енисейская  вода,  командир  отряда,  прищурив  глаза,  стал
вглядываться в сторону окончания длинного острова, доходящего  почти  до
мыса в устье Качи.
   - Это што ж там... - начал пятидесятник, -  глянь-ко,  у  кого  глаза
зорче...
   - Лодки. Много, - сказал Андрей.
   Он вспомнил слова рядчика Степана о том, что кыр-гызы обычно  с  воды
не нападают. Шинкарев ведь его предупреждал.
   - А в лодках-то кто? Казачки? - снова спросил пятидесятник.
   - Нет! Кыргызы там, с пищалями!
   Андрея снова жгло багровое пламя,  он  крутил  головой,  передергивал
плечами. Теперь он ясно знал,  что  могло  прекратить  его  страдания  -
кровь. Чужая кровь, горячая, багровая,  только  она  зальет  это  пламя.
Врезаться с саблей в гущу - кыргызов ли, русских ли, все равно  кого,  и
резать, резать, кромсать кровавое мясо...  Что  теперь  удержит  его  от
этого?
   - Они к пристани идут, там высадятся, - глухо проговорил Андрей.
   - Што ж нам-то делать? - пятидесятник посмотрел на него.
   - На берег идти.
   - Не, не на берег - на Качу. Обойти надоть, и в острог,  через  малые
ворота.
   - На берег, идиот, поздно будет!
   - Шта-а-а... да я те... - надвинулся на него пятидесятник.
   Андрей выдернул из ножен саблю, без замаха чиркнул  легонько  по  шее
пятидесятниковой лошади. Та отпрянула, заржав, вскинулась на дыбы.
   - Слово и дело государево! -  заорал  Андрей  первое,  что  пришло  в
голову. - Туда, на берег надо!! Кыргызы с воды пойдут!
   Казаки,  обряженные  в  кыргызское,  в  нерешительности  глянули   на
пятидесятника.
   - На берег дак на берег, - сплюнул тот. - К бою, казачки, сабли  вон!
Пошел!!!
   С визгом и  гиканьем,  подражая  боевому  кличу  кыргызов,  полусотня
вырвалась из леса,  на  полном  ходу  проскочив  енисейским  берегом  по
направлению к пристани. Ничего не поняв, хан несколько минут вглядывался
в этот маневр, приняв его за самодеятельность опоздавшего отряда. На эти
несколько минут задержался и сигнал к атаке главных сил.
   Но ворота Малого города все еще были открыты! Там шел бой, в  воротах
дралась и погибала прорвавшаяся  ударная  группа  кыргызов,  в  отчаянии
ожидая подхода главных сил  со  стороны  Большого  города  и  десанта  с
пищалями со стороны Енисея.
   Впереди,  перед  пристанью,  горели  какие-то   сараи,   туда   успел
прорваться небольшой пеший отряд кыргызов. Что-то  крича,  они  выбежали
навстречу переодетым казакам и тут же покатились под саблями.
   - Надо лодки сжечь!! Все, какие есть, и  наши,  и  ихние!  -  крикнул
Андрей пятидесятнику. Мерин под ним старался из последних  сил,  но  уже
начал отставать.
   -  Семен!  Ванька!  Со  своими  к   сараям,   живо!   -   скомандовал
пятидесятник. Два  десятка  казаков  подскочили  к  пожару,  расхватывая
головни, зажигая факелы. Десант уже подходил, лодки с шорохом  утыкались
носами в галечный берег, стукались о долбленки  и  дощаники,  стоящие  у
мостков. Экипажи лодок готовились к высадке, не  вынимая  оружия.  Вдруг
один из воинов - высокий китаец в черном - пристально вгляделся в Андрея
и крикнул  что-то  командиру  десанта.  Мгновенно  из  лодок  показались
длинные стволы пищалей, за ними дымящиеся фитили.
   Тридцать казаков развернулись лавой