холмы;  горы  восточных  штатов  -
неудачницы,  в рассуждении Альп,  недоростки;  западные колоссы,
пронзающие   сердце   и   небо:   их  серые  в  снеговых  жилах,
непреклонные вершины,  внезапно появляющиеся при повороте шоссе;
заросшие лесом громады, под темной черепицей аккуратно заходящих
одна  за  другую  елок,   местами   прерванной   дымчато-бледным
осинником;   горные   формации   розовой   и   лиловой  окраски;
фараонические,  фаллические, "чересчур допотопные" (по выраженим
блазированной  Ло);  сопки  из  черной  лавы;  апрельские горы с
шерсткой по хребту,  вроде как у  слоненка;  горы  сентябрьские,
сидящие сидьмя,  с тяжелыми египетскими членами,  сложенными под
опаданиями изношенного желтого бархата; белесые выцветшие горы в
зеленых  круглых пятнах дубов;  одна последняя ярко-рыжая гора с
пышным синим ковром люцерны у падножия.
      Еще и еще достопримечательности.  Малое Айсберговое Озеро,
где-то в Колорадо:  сугробы вдоль асфальта,  подушечки крохотных
альпийских цветочков и снежный склон,  по которому Ло, в красной
кепке с козырьком,  пыталась съехать и распищалась, и попала под
обстрел  каких-то  мальчишек,  запустивших  в  нее  снежками,  и
отвечала той же  серебряной  монетой.  Скелеты  обгорелых  осин,
группы   остроконечных   синих   соцветий.   Разные  аттракционы
живописной,дороги в  горах,  сотни  живописных  дорог  в  горах,
тысячи Медвежьих Затонов, Шипучих Источников, Крашеных Каньонов.
Техас:  засухой пораженная равнина. Зал Хрусталей в длиннейшей в
мире  пещере,  вход для детей моложе двенадцати лет свободен (за
Лолиту уже плати!). Коллекция домодельных статуэток, оставленная
городу   местной   скульптор   шей:   закрыто  по  понедельникам
ужаснейший понедельник,  пыль,  ветер,  сушь.  Парк  Непорочного
Зачатья,  в городке на мексиканской границе,  через которую я не
смел переехать.  Там и  в  других  садах,  множество  сумеречных
существ  вроде  сереньких  колибри,  пытающих  как  бы  хоботком
венчики неясных цветов. Шекспир, вымерший город в Новой Мексике,
где  семьдесят  лет  точилу  назад  бандит  "Русский  Билль" был
повешен  со  всякими  красочными  подробностями.   Рыборазводная
станция.  Соты жилищ в отвесной скале.  Мумия девочки (индейской
современницы  флореитийской  Беатрисочки).   Адский   Каньон   -
двадцатый   по  счету.  Наше  пятидесятое  преддверие  какого-то
парадиза,  по словам  путеводителя,  обложка  которого  к  этому
времени пропала.  Сиеста под елками.  Клещ у меня в паху. Всегда
те же трое  стариков,  в  шляпах  и  подтжкках,  прохлжкдающихся
летним вечерком на скамье у городского фонтана.  Туманно-голубая
бездна  за  перилами  на  горном   перевале   и   спины   семьи,
наслаждающейся  видом  (меж  тем как Лолита - горячо,  радостно,
дико,  напряженно,  с надеждой,  без всякой надежды  -  шептала:
"Смотри, это  Мак-Кристал  с  семьей,  пожалуйста,  я прошу тебя
поговорим с ними - поговорим с ними,  читатель!  - пожалуйста, я
сделаю   все,  что  ты  хочешь,  ах,  пожалуйста...).  Индейские
ритуальные танцы, чисто коммерческого сорта. ART, не "искусство"
по   английски,  а  "Американская  Рефрижераторская  Транзитная"
фирма.  Очевидная   Аризона,   индейские   поселения,   туземные
иероглифы,  след  динозавра в песчаном ущелье - отпечатанный там
тридцать  миллионов  лет  тому  назад,  когда  я  был  ребенком.
Худощавый,  саженного  роста,  бледный юнец с подвижным кадыком,
пожирающий глазами Лолиту и ее оранжево-коричневый животик между
лифчиком и трусиками (который я поцеловал пять минут спустя, мой
бедный друг).  Зима  в  пустыне,  весна  в  предгорье,  цветущий
миндаль.  Рино  -  скучнейший  город  в Неваде,  с ночной жизнью
"космополиткой  и  хорошо  развитой'*  (гид).  Винный  завод   в
Калифорнии, с церковью, построенной в виде бочки. Долина Смерти.
Замок Скотти.  Сомнительные произведения искусства, собиравшиеся
неким  Роджерсом в течение многих лет.  Уродливые виллы красивых
киноактрис.  След ноги английского писателя Р.  Л. Стивенсона на
потухшем вулкане.  Миссия Долорес:  славное заглавие для романа.
Фестоны,  вырезанные в  песчанике  океанским  прибоем.  Человек,
бьющийся  в  бурном  эпилептическом  припадке на голой земле,  в
штатном парке Русской Теснины.  Синее,  синее  Кратерное  Озеро.
Рыборазводная станция в штате Идаго и тамошняя каторжная тюрьма.
Угрюмый  Еллостон  Парк  и  его   цветные   горячие   источники,
малютки-гейзеры,   булькающие   радужные   грязи  (символы  моей
страсти).  Стадо антилоп в заповеднике.  Наша сотая пещера -  со
взрослых   доллар,   с   Лолиты  полтинник.  Замок,  построенный
французским маркизом в Северной Дакоте.  Дворец Кукурузы в Южной
Дакоте;  и гигантские головы президентов,  вырубленные в граните
реющей  вершины.  Придорожные  плакаты  с  рекламными   стишками
бритвенного крема:  "Наши строки прочла бородатая Ната, и теперь
она стала женою магната". Зоологический парк в Индиане с большой
компанией   обезьян,   обитающей   на   бетонной   реконструкции
флагманской  каравеллы  Христофора  Колумба.  Миллиарды  дохлых,
рыбой пахнущих  эфемерид  на  стекле  каждого  ресторанного окна
вдоль песчаного,  скучного  озерного  берега.  Жирные  чайки  на
больших  камнях - увиденные с парома "Сити оф Шебойган(TM),  чей
бурый,  мохнатый  дым  склонялся  дугой   над   зеленой   тенью,
отбрасываемой им же на голубую поверхность озера. Вонючий мотель
с нагнетательной трубой вентилятора,  проходившей под  городской
канализацией.    Дом    Линкольна,   в   большей   своей   части
фальсификация,  с настольными книгами и мебелью соответствующего
периода,  набожно  принимаемыми за его личное имущество рядовыми
посетителями.
      Между нами  происходили  скандалы,  большие  и  маленькие.
Самые крупные произошли в следующих  местах:  Ажурные  Коттеджи,
Виргиния;   Парковый   Проспект,   Литль   Рок,   возле   школы;
Мильнеровский Перевал,  на высоте 10.759 футов, в Колорадо; угол
Седьмой Улицы и Центрального Проспекта,  в городе Феникс; Третья
Улица в Лос  Ангелосе  (из-за  того,  что  билеты  на  посещение
какой-то киносъемки оказались распроданными);  мотель "Тополевая
Тень", Юта, где шесть молодых деревец были ростом не выше Лолиты
и где она,  й propos de rien, спросила меня, сколько еще времени
я собираюсь останавливаться с нею в  душных  домиках,  занимаясь
гадостями  и  никогда  не  живя  как  нормальные люди.  Северный
Проспект в Бэрксе,  Орегон,  угол Западной Вашингтонской  улицы,
против   гастрономического   магазина;   какой-то   городишко  в
Солнечной Долине,  Идаго,  перед кирпичной гостиницей с  приятно
перемежающимися бледно-розовыми и румяными кирпичами и с тополем
напротив,  чья струистая тень играла по памятной доске  местного
Списка  Падших.  Полынная  пустошь  между  Пайндэлем и Фарсоном.
Где-то в Небраске,  Главная улица  (близ  Первого  Национального
Банка,  основанного  в  1839  году),  с каким-то железнодорожным
переездом в пролете улицы,  а за ним - белыми органными  трубами
силоса.  И  Мак-Евенскы  улица,  угол  Уитонского  проспекта,  в
мичиганском городе, носящем его, его имя.
      Нам стал   знаком   странный   человеческий   придорожник,
"Гитчгайкер",  Homo pollex ученых,  ждущий,  чтобы его подобрала
попутны машина,  и его многие подвиды и разновидности:  скромный
солдатик,  одетый  с  иголочки,   спокойно   стоящий,   спокойно
сознающий  прогонную  выгоду  защитного  цвета формы;  школьник,
желающий проехать два квартала;  убийца,  желающий проехать  две
тысячи   миль;   таинственный,   нервный,  пожилой  господин,  с
новеньким   чемоданом   и   подстриженными    усиками;    тройка
оптимистических  мексиканцев;  студент,  выставляющий  на  показ
следы  каникульной  черной  работы  столь  же  гордо,  как   имя
знаменитого  университета,  вытканное  спереди  на  его фуфайке;
безнадежная  дама  в   непоправимо   испортившемся   автомобиле;
бескровные,   чеканно  очерченные  лица,  глянцевитые  волосы  и
бегающие глаза молодых негодяев в крикливых одеждах,  энергично,
чуть  ли  не приапически выставляющих напряженный большой палец,
чтобы соблазнить одинокую женщину или  сумрачного  коммивояжера,
страдающего прихотливым извращением.
     "Ах, подберем непременно!" часто  умоляла  Лолита,  потирая
друг о дружку,  ей одной свойственным движением,  голые коленки,
когда какой-нибудь особенно отталкивающий экземпляр Homo pollex,
мужчина  моих лет и столь же широкий в плечах,  с face й claques
безработного актера,  шел, оборотясь к нам и пятясь, прямо перед
нашим автомобилем.
     О, мне приходилось очень зорко  присматривать  за  Лолитой,
маленькой  млеющей Лолитой!  Благодаря,  может быть,  ежедневной
любовной  зарядке,  она  излучала,  несмотря  на  очень  детскую
наружность, неизъяснимо-томное свечение, приводившее гаражистов,
отельных  рассыльных,  туристов,  хамов  в  роскошных   машинах,
терракоттовых  идиотов  у синькой крашеных бассейнов в состояние
припадочной похотливости,  которая бы льстила  моему  самолюбию,
если  бы  не  обостряла  так мою ревность;  ибо маленькая Лолита
отдавала себе полный отчет в этом своем жарком свечении,  и я не
раз ловил ее,  coulant un regard по направлению того или другого
любезника,   какого-нибудь,   например,   молодого   подливателя
автомобильного   масла,   с   мускулистой   золотисто-коричневой
обнаженной по локоть Рукой в браслетке часов,  и  не  успевал  я
отойти (чтобы  купить этой же Лолите сладкую сосульку),  как уже
она и красавец механик  самозабвенно  обменивались  прибаутками,
словно пели любовный дуэт.
      Когда, во  время  наших  более  длительных   привалов,   я
оставался,  бывало,  в постели, отдыхая после особенно пламенной
утренней деятельности,  и  по  доброте  душевной  (насытившийся,
снисходительный  Гум!)  разрешал  ей выйти в сад полюбоваться на
розы или даже перейти через улицу и посетить детскую  библиотеку
в  обществе  мотельной  соседки,  некрасивой  маленькой Мэри,  и
восьмилетнего  ее  братишки,  Лолита  возвращалась   с   часовым
опозданием:  босоногая  Мэри  плелась  далеко  позади,  а вместо
братишки  было   двое   верзил-старшеклассников,   золотоволосых
гнусов,  состоявших из мускулов и гонореи.  Читатель может легко
представить себе,  что я отвечал баловнице, когда она - довольно
неуверенно,  надобно  признать  - спрашивала меня,  может ли она
пойти с представленными мне Карлом и Фредом на роликовый каток.
      Помню, как  в  другом  месте,  в  первый  раз,  в пыльный,
ветряный  день,  я  действительно  позволил  ей  покататься   на
роликах.  Она  имела  жестокость  заметить мне,  что ей не будет
никакого удовольствия, если я тоже пойду, так как в выбранный ею
час ринг специально предназначается для молодежи.  После долгого
спора мы выработали компромисс:  я остался сидеть в  автомобиле,
остановившись среди других (пустых) машин,  поставленных носом к
роликовому катку на вольном воздухе;  я мог видеть,  как под его
парусиновым  шатром около пятидесяти подростков,  многие парами,
бесконечно катились по кругу под автоматическую музыку,  и ветер
серебрил  деревья.  Моя  Долли  была в синих ковбойских штанах и
белых сапожках,  как большинство  девочек  на  катке.  Я  считал
обороты  ровно  гремящей толпы - и вдруг хватился ее.  Когда она
опять проехала,  то была в сопровождении трех  фертов,  разговор
которых я подслушал несколько минут тому назад:  стоя вне ринга,
они обсуждали катавшихся девочек - и измывались над  прелестной,
долголягой  красоточкой,  явившейся  в  красных  трусиках вместо
длинных штанов.
     Автомобилиста при въезде в Аризону и Калифорнию спрашивают,
не ввозит ли он фруктов или растительных продуктов,  и  на  этих
пунктах,  бывало,  инспектор  так пристально всматривался в нас,
что бедное мое  сердце  давало  перебой.  "А  меду  не  везете?"
интересовался  он,  и моя медовая дурочка покатывалась со смеху.
До сих пор  вибрирует  у  меня  вдоль  оптического  нерва  образ
Лолиты,  едущей верхом,  - звено в цепи платного тура по вьючным
тропам:  она тряслась  шагом,  за  дряхлой  наездницей  и  перед
красношеим хлыщем-ранчором, а позади него ехал я и глядел на его
жирный торс в цветистой рубашке еще  более  злобно,  чем  глядит
автомобилист  на медленный грузовик,  поднимающийся перед ним по
горной дороге. А не то, в лыжном курорте, я видел ее, уплывавшую
от меня,  небесную,  отрешенную, на эфирном подъемном стуле, все
выше и выше, по направлению к сверкающей вершине, где дожидались
ее смеющиеся, голые по пояс атлеты.
     В каком бы городе мы ни  останавливались,  я  первым  делом
осведомлялся, с присущей европейцу учтивостью, о местонахождении
публичных бассейнов для плавания,  музеев, местных школ, о числе
детей  в ближайшей школе и так далее;  и в час отбытия школьного
автобуса,  улыбаясь и  слегка  подергиваясь  (я  обнаружил  этот
нервный свой тик оттого, что жестокая Лолита первая передразнила
его),  я останавливался в стратегическом пункте,  с моей  беглой
гимназисткой,  сидевшей  рядом  со мной в машине,  и наблюдал за
тем,  как девочки выходят из школы - картина всегда  прелестная.
Эти остановки стали вскоре надоедать моей нетерпеливой Лопите, и
лишенная,  как это случается  с  детьми,  всякого  сочувствия  к
маленьким  чужим  прихотям,  она  грубой  бранью осыпала меня за
требование, чтобы она меня ласкала, пока синеглазые брюнеточки в
синих  трусиках,  рыженькие  в зеленых курточках без рукавов,  и
мальчишеского вида дымчатые блондиночки  в  полинявших  бумажных
штанах проходили мимо в сиянии солнца.
     Делая некоторую уступку и ее капризам, я широко поддерживал
всюду  и  всегда совместное ее купание с другими девочками.  Она
обожала сверкающие бассейны и была очень ловкой  ныряльшицей.  Я
же,  в комфортабельном халате,  садился в пеструю четырехчасовую
тень после собственного  скромного  погружения  в  воду,  и  вот
блаженствовал,  с фиктивной книгой,  или мешочком конфет,  или с
тем и с другим,  или ни с чем, кроме тайно горящих желез, глядя,
как  она резвится,  в резиновом чепчике,  вся бисерная от влаги,
ровно загорелая,  радостная, как на каникульной рекламе, в своих
тесных  атласных  плавках и сборчатом лифчике.  Двенадцатилетняя
зазноба!  Как самодовольно дивился я тому,  что она - моя,  моя,
моя, как нежно я пересматривал наш недавний полдневный сеанс под
стоны диких голубей и планировал следующий,  предвечерний,  и  я
щурился  в  стрельчатых  лучах  и сравнивал мою Лолиту с другими
нимфетками,  которых скуповатый случай собирал  вокруг  нее  для
моего антологического услаждения и разбора; и нынче, положа руку
этого зыбкого тела в этом девственном ситцевом платьице.
возбудил  во  мне  более  острое влечение,  чем она,  или если и
возбудил,  так только в двух-трех  исключительных  случаях,  при
особом  свете,  при  особой  смеси  ароматов в воздухе - однажды
(случай   безнадежный)   бледная   испанская   девочка,    дочка
аристократа с тяжелой челюстью, а другой раз - mais je divague.
      Разумеется, мне приходилось быть  всегда  начеку,  ибо  я,
проницательный  ревнивец,  отчетливо понимал BCIO опасность этих
ослепительных игр.  Стоило мне отвернуться -  отойти,  например,
несколько  шагов,  чтобы  посмотреть,  кончили  ли  убирать кашу
хижину  -  как  уже,  по  возвращении,  я   заставал   внезапную
перемену."Лолиточка,   les   yeux   perdus,   окуная   и  полоща
длиннопалые ножки в воде,  сидела  развалясь  на  каменном  краю
бассейна,  меж тем как с каждой стороны от нее полулежал un brun
adolescent,  которого русая ее красота и  ртуть  в  младенческих
складочках живота несомненно - думал я,  о Бодлер! - заставят se
tordre в повторных снах в течение многих ночей...
      Я попробовал научить ее играть в теннис,  дабы иметь с нею
больше общих забав;  но хотя  я  в  свое  время  отлично  играл,
учителем  я  оказался  прескверным;  поэтому,  в  Калифорнии,  я
настоял,  чтобы она  взяла  некоторое  число  дорогих  уроков  у
знаменитого бывшего чемпиона,  долговязого, морщинистого старика
с целым гаремом мячиковых мальчиков.  Вне  площадки  он  казался
ужасной   развалиной,  но  иногда  во  время  урока,  когда  для
продления обмена,  он позволял себе удар, чистый, как кактусовый
цветок,   и  со  струнным  звоном  возвращал  мяч  ученице,  эта
божественная смесь нежной точности и державной  мощи  напоминала
мне, что тридцать лет тому назад, в Канн, я видел, как именно он
в пух разбил великого Гобера!  До того, как она стала заниматься
с  ним,  я  думал,  что  она  никогда  не  научится  играть.  На
какой-нибудь  отельной  площадке  я,  бывало,   тренировал   мою
бездарную  девочку,  -  и  передо мной возникали те далекие дни,
когда при сильном горячем ветре, в вихре пыли, в тумане странной
усталости,  я  давал  мяч  за мячом веселой,  невииной,  изящной
Аннабелле  (блеск  браслетки,   плисированная   юбочка,   черная
бархатка вокруг лба). Каждое мое слово, каждый настойчивый совет
только усугубляли угрюмую злобу Лолиты.  Странно сказать,  нашим
упражнениям  она  предпочитала  - по крайней мере,  до приезда в
Калифорнию - бесформенный перешлеп (и бесконечные поиски  мячей)
с  тоненькой,  слабенькой,  но удивительно хорошенькой - в стиле
ange gauche - сверстницей.  В качестве зрителя,  всегда готового
оказать  помощь,  я  подходил  к  этой чужой девочке и вдыхал ее
легкий мускусный запах, пока трогал ее голую руку и держал ее за
кисть  с  выдающейся  косточкой  или перемещал туда-сюда напором
ладони ее прохладную ногу,  чтобы добиться лучшей постановки для
удара   слева.   Тем   временем   Ло,   нагнувшись   вперед,   с
солнечно-русыми волосами,  падающими через лицо, вбивала ракету,
как трость калеки, в землю и испускала страшный крик отвращения,
вызванного моим вмешательством.  Я оставлял их в покое и, сидя в
стороне, с шелковым шарфом вокруг шеи, продолжал на них смотреть
и сравнивать их телодвижения. Было это в южной Аризоне, кажется,
где зимние дни с ленцой,  с теплым исподом.  Неуклюжая Лолиточка
промахивалась и ругалась  или  попадала  примитивной  подачей  в
сетку  и в отчаянии поднимала к небу ракету,  показывая влажный,
блестящий молодой пух под мышкой,  между тем как  ее  еще  более
нелепая и  не  менее  прелестная  партнерша прилежно кидалась на
каждый  мяч  и  все  всегда  мазала;  но  обе  они  развлекались
необычайно  и ясными,  звенящими голосами,  не переставая,  вели
точный счет в этой своей бессмысленной игре.
      Помню, я  как-то  предложил  достать им холодных напитков:
поднялся по гравием посыпанной тропинке  и  вернулся,  неся  два
высоких стакана ананасного сока, с газированной водой и янтарным
льдом.  Вдруг я почувствовал  пустоту  в  груди  и  остановился:
девочек  не  было  на  площадке.  Я наклонился,  чтобы поставить
стаканы на скамью - и  почему-то  с  какой-то  ледяной  ясностью
увидел  лицо  только  что  убитой Шарлотты.  Я огляделся,  и мне
показалось,  что  мелькнула  фигура  Лолиты  в  белых  трусиках,
удалявшаяся   сквозь   пятнистую   тень  по  садовой  дорожке  в
сопровождении  высокого  мужчины,  который  нес  две  ракеты.  Я
ринулся  за  ними,  но  когда я стал пробиваться с треском через
кустарник,  то увидел,  в вариантном поле зрения  (как  если  бы
линия  жизни  то  и  дело  раздваивалась),  мою Лолиту в длинных
штанах и ее подругу  в  трусиках,  шагающих  взад  и  вперед  по
плевелистой   полянке   и   хлещущих   ракетами   по   кустам  в
беспорядочных поисках последнего потерянного мяча.
      Перебирать эти   светлые  мелочи  побуждает  меня  главным
образом желание  доказать  моим  судьям,  что  я  прямо  из  сил
выбивался,    чтобы    доставить    моей   Лолите   всевозможные
удовольствия.  Как  восхитительно  было  видеть   ее,   ребенка,
показывающей  другому ребенку одно из немногих своих достижений,
например,  особый способ прыгать со скакалкой! Меньшая нимфетка,
прозрачно-бледная   красотка  с  незагорелыми  лопатками,  держа
правой рук