твенно испанцы), начали представляться ей день и ночь  в  коли-
честве, ужасающем и возбуждавшем в наблюдателях серьезные опасения;  ос-
тавался только шаг до желтого дома. Блестящею, упоенною любовью  верени-
цей толпились около нее все эти прекрасные призраки. Наяву, в  настоящей
жизни, дело шло тем же самым фантастическим порядком:  на  кого  она  ни
взглянет - тот и влюбился; кто бы ни прошел мимо - тот  и  испанец;  кто
умер - непременно от любви к ней. Все это как нарочно  подтверждалось  в
ее глазах еще и тем, что за ней в самом деле начали бегать такие, напри-
мер, люди, как Обноскин, Мизинчиков и десятки других, с теми же  целями.
Ей вдруг стали все угождать, стали баловать ее, стали ей льстить. Бедная
Татьяна Ивановна и подозревать не хотела, что все это из-за  денег.  Она
совершенно была уверена, что по чьему-то мановению все люди вдруг испра-
вились и стали, все до одного, веселые, милые, ласковые, добрые.  Он  не
являлся еще налицо; но хотя и сомнения не было в том, что он явится, те-
перешняя жизнь и без того была так недурна,  так  заманчива,  так  полна
всяких развлечений и угощений, что можно было и подождать. Татьяна  Ива-
новна кушала конфеты, срывала цветы удовольствия, читала романы.  Романы
еще более распаляли ее воображение и  бросались  обыкновенно  на  второй
странице. Она не выносила далее чтенья, увлекаемая в мечты самыми первы-
ми строчками, самым ничтожным намеком на любовь, иногда просто описанием
местности, комнаты, туалета. Беспрерывно привозились новые наряды,  кру-
жева, шляпки, наколки, ленты, образчики, выкройки, узоры, конфекты, цве-
ты, собачонки. Три девушки в девичьей проводили целые дни за  шитьем,  а
барышня с утра до ночи, и даже ночью, примеряла свои лифы, оборки и вер-
телась перед зеркалом. Она даже как-то  помолодела  и  похорошела  после
наследства. До сих пор не знаю, каким образом она приходилась сродни по-
койному генералу Крахоткину. Я всегда был уверен, что это родство -  вы-
думка генеральши, желавшей овладеть Татьяной Ивановной и во  что  бы  ни
стало женить дядю на ее деньгах. Господин Бахчеев был прав, говоря о ку-
пидоне, доведшем Татьяну Ивановну до последней точки; а мысль дяди, пос-
ле известия о ее побеге с Обноскиным, бежать за ней и воротить ее,  хоть
насильно, была самая рациональная. Бедняжка  неспособна  была  жить  без
опеки и тотчас же погибла бы, если б попалась к недобрым людям.
 
   Был час десятый, когда мы приехали в Мишино.  Это  была  бедная,  ма-
ленькая деревенька, верстах в трех от большой дороги и  стоявшая  в  ка-
кой-то яме. Шесть или семь крестьянских изб,  закоптелых,  покривившихся
набок и едва прикрытых почерневшею соломою, как-то грустно и неприветли-
во смотрели на проезжего. Ни садика, ни кустика не было кругом  на  чет-
верть версты. Только одна старая ракита свесилась и дремала над  зелено-
ватой лужей, называвшейся прудом. Такое новоселье,  вероятно,  не  могло
произвесть отрадного впечатления на Татьяну  Ивановну.  Барская  усадьба
состояла из нового, длинного и узкого сруба, с шестью  окнами  в  ряд  и
крытого на скорую руку соломой. Чиновник-помещик только что начинал  хо-
зяйничать. Даже двор еще не был огорожен забором, и только с одной  сто-
роны начинался новый плетень, с которого еще не успели осыпаться  высох-
шие ореховые листья. У плетня стоял тарантас Обноскина. Мы упали на  ви-
новатых как снег на голову. Из раскрытого окна слышались крики и плач.
 
   Встретившийся нам в сенях босоногий мальчик ударился  от  нас  бежать
сломя голову. В первой же комнате, на ситцевом, длинном "турецком" дива-
не, без спинки, восседала заплаканная Татьяна Ивановна. Увидев нас,  она
взвизгнула и закрылась ручками. Возле нее стоял Обноскин,  испуганный  и
сконфуженный до жалости. Он до того потерялся, что бросился пожимать нам
руки, как будто обрадовавшись нашему приезду. Из-за приотворенной в дру-
гую комнату двери выглядывало чье-то дамское платье: кто-то  подслушивал
и подглядывал в незаметную для нас щелочку. Хозяева не  являлись:  каза-
лось, их в доме не было; все куда-то попрятались.
 
   - Вот она, путешественница! еще и  ручками  закрывается!  -  вскричал
господин Бахчеев, вваливаясь за нами в комнату.
 
   - Остановите ваш восторг, Степан Алексеич!  Это  наконец  неприлично.
Имеет право теперь говорить один только Егор Ильич, а мы здесь совершен-
но посторонние, - резко заметил Мизинчиков.
 
   Дядя, бросив строгий взгляд на господина Бахчеева и как будто  совсем
не замечая Обноскина, бросившегося к нему  с  рукопожатиями,  подошел  к
Татьяне Ивановне, все еще закрывавшейся ручками, и самым мягким голосом,
с самым непритворным участием сказал ей:
 
   - Татьяна Ивановна! мы все так любим и уважаем вас, что сами приехали
узнать о ваших намерениях. Угодно вам будет ехать с нами в Степанчиково?
Илюша именинник. Маменька вас ждет с нетерпением, а Сашурка с Настей уж,
верно, проплакали о вас целое утро ...
 
   Татьяна Ивановна робко приподняла голову, посмотрела на  него  сквозь
пальцы и вдруг залившись слезами, бросилась к нему на шею.
 
   - Ах, увезите, увезите меня отсюда скорее! - говорила  она  рыдая,  -
скорее, как можно скорее!
 
   - Расскакалась да и сбрендила! - прошипел Бахчеев,  подталкивая  меня
рукою.
 
   - Значит, все кончено, - сказал дядя, сухо обращаясь  к  Обноскину  и
почти не глядя на него. - Татьяна Ивановна, пожалуйте вашу руку. Едем!
 
   За дверьми послышался шорох; дверь скрипнула и приотворилась еще  бо-
лее.
 
   - Однако ж, если судить с другой точки зрения, - заметил  Обноскин  с
беспокойством, поглядывая на приотворенную дверь, -  то  посудите  сами,
Егор Ильич ... ваш поступок в моем доме ... и, наконец, я вам  кланяюсь,
а вы даже не хотели мне и поклониться, Егор Ильич ...
 
   - Ваш поступок в моем доме, сударь, был скверный поступок, -  отвечал
дядя, строго взглянув на Обноскина, - а это и дом-то не ваш. Вы слышали:
Татьяна Ивановна не хочет оставаться здесь ни минуты. Чего же вам более?
Ни слова - слышите, ни слова больше, прошу вас! Я чрезвычайно желаю  из-
бежать дальнейших объяснений, да и вам это будет выгоднее.
 
   Но тут Обноскин до того упал духом, что наговорил  самой  неожиданной
дряни.
 
   - Не презирайте меня, Егор Ильич, - начал  он  полушепотом,  чуть  не
плача от стыда и поминутно оглядываясь на  дверь,  вероятно  из  боязни,
чтоб там не услышали, - это все не я, а маменька. Я не из  интереса  это
сделал, Егор Ильич; я только так это сделал; я, конечно, и для  интереса
это сделал, Егор Ильич... но я с  благородной  целью  это  сделал,  Егор
Ильич: я бы употребил с пользою капитал-с... я бы помогал бедным. Я  хо-
тел тоже способствовать движению современного просвещения и мечтал  даже
учредить стипендию в университете... Вот какой оборот я хотел дать моему
богатству, Егор Ильич; а не то, чтоб что-нибудь, Егор Ильич...
 
   Всем нам вдруг сделалось чрезвычайно совестно. Даже  Мизинчиков  пок-
раснел и отвернулся, а дядя так сконфузился, что уж не знал, что и  ска-
зать.
 
   - Ну, ну, полно, полно! - проговорил он наконец. -  Успокойся,  Павел
Семеныч. Что ж делать! Со всяким  случается...  Если  хочешь,  приезжай,
брат, обедать... а я рад, рад...
 
   Но не так поступил господин Бахчеев.
 
   - Стипендию учредить! - заревел он с яростью, - таковский чтоб  учре-
дил! Небось сам рад сорвать со всякого встречного... Штанишек нет, а ту-
да же, в стипендию какую-то лезет! Ах ты лоскутник, лоскутник! Вот  тебе
и покорил нежное сердце! А где ж она, родительница-то?  али  спряталась?
Не я буду, если не сидит где-нибудь там, за ширмами, али под кровать  со
страха залезла...
 
   - Степан, Степан!.. - закричал дядя.
 
   Обноскин вспыхнул и готовился было протестовать; но прежде чем он ус-
пел раскрыть рот, дверь отворилась и сама Анфиса Петровна, раздраженная,
с сверкавшими глазами, покрасневшая от злости, влетела в комнату.
 
   - Это что? - закричала она, - что  это  здесь  происходит?  Вы,  Егор
Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распо-
ряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума,  слава  богу,
Егор Ильич! А ты, пентюх! - продолжала она вопить, набрасываясь на сына,
- ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают  оскорбление  в
ее же доме, А ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек  после
этого? Ты тряпка, а не молодой человек после этого!
 
   Ни вчерашнего нежничанья, ни модничанья, ни даже  лорнетки  -  ничего
этого не было теперь у Анфисы Петровны. Это была настоящая фурия,  фурия
без маски.
 
   Дядя, едва только увидел ее, поспешил схватить под руку Татьяну  Ива-
новну и бросился было из комнаты; но Анфиса Петровна тотчас же перегоро-
дила ему дорогу.
 
   - Вы так не выйдете, Егор Ильич! - затрещала она снова. -  По  какому
праву вы уводите силой Татьяну Ивановну? Вам досадно, что  она  избежала
ваших гнусных сетей, которыми вы опутали ее вместе с вашей маменькой и с
дураком Фомою Фомичом! Вам хотелось бы самому жениться из гнусного инте-
реса. Извините-с, здесь благороднее думают! Татьяна Ивановна, видя,  что
против нее у вас замышляют, что ее губят, сама  вверилась  Павлуше.  Она
сама просила его, так сказать, спасти ее от ваших сетей; она  принуждена
была бежать от вас ночью - вот как-с! вот вы до чего ее довели! Так  ли,
Татьяна Ивановна? А если так, то как смеете вы врываться целой шайкой  в
благородный дворянский дом и силою увозить благородную девицу,  несмотря
на ее крики и слезы? Я не позволю! не позволю! Я  не  сошла  с  ума!  ..
Татьяна Ивановна останется, потому что так хочет! Пойдемте, Татьяна Ива-
новна, нечего их слушать: это враги ваши, а не друзья! Не робейте,  пой-
демте! Я их тотчас же выпровожу!..
 
   - Нет, нет! - закричала испуганная Татьяна Ивановна, - я не хочу,  не
хочу! Какой он муж? Я не хочу выходить замуж за вашего  сына!  Какой  он
мне муж?
 
   - Не хотите? - взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости, -  не
хотите? Приехали, да и не хотите? В таком случае как же вы смели обманы-
вать нас? В таком случае как же вы  смели  обещать  ему,  бежали  с  ним
ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в  расходы?  Мой  сын,
может быть, благородную партию потерял из-за вас!.. Он, может быть,  де-
сятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы долж-
ны теперь заплатить: мы доказательства имеем: вы ночью бежали...
 
   Но мы не дослушали этой тирады. Все разом, сгруппировавшись около дя-
ди, мы двинулись вперед, прямо на Анфису Петровну, и вышли  на  крыльцо.
Тотчас же подали коляску.
 
   - Так делают одни только бесчестные люди, одни подлецы! - кричала Ан-
фиса Петровна с крыльца в совершенном исступлении. - Я бумагу подам!  вы
заплатите... вы едете в бесчестный дом, Татьяна Ивановна! вы  не  можете
выйти замуж за Егора Ильича; он под носом у вас  держит  гувернантку  на
содержании!..
 
   Дядя задрожал, побледнел, закусил губу и бросился  усаживать  Татьяну
Ивановну. Я зашел с другой стороны коляски  и  ждал  своей  очереди  са-
диться, как вдруг очутился подле меня Обноскин и схватил меня за руку.
 
   - По крайней мере позвольте мне искать вашей  дружбы!  -  сказал  он,
крепко сжимая мою руку и с каким-то отчаянным выражением в лице.
 
   - Как это дружбы? - сказал я, занося ногу на подножку коляски.
 
   - Так-с! Я еще вчера отличил в вас образованнейшего человека. Не  су-
дите меня... Меня собственно обольстила маменька, а я тут совсем в  сто-
роне. Я более имею наклонности к литературе - уверяю вас; а это все  ма-
менька...
 
   - Верю, верю, - сказал я, - прощайте!
 
   Мы уселись, и лошади поскакали. Крики и проклятия Анфисы Петровны еще
долго звучали нам вслед, а из всех окон дома вдруг высунулись чьи-то не-
известные лица и смотрели на нас с диким любопытством.
 
   В коляске помещалось теперь нас пятеро; но Мизинчиков пересел на коз-
лы, уступив свое прежнее место господину Бахчееву, которому пришлось те-
перь сидеть прямо против Татьяны Ивановны. Татьяна Ивановна  была  очень
довольна, что мы ее увезли, но все еще плакала. Дядя,  как  мог,  утешал
ее. Сам же он был грустен и задумчив: видно было, что бешеные слова  Ан-
фисы Петровны о Настеньке тяжело и больно отозвались в его сердце. Впро-
чем, обратный путь наш кончился бы без всякой тревоги, если б только  не
было с нами господина Бахчеева.
 
   Усевшись напротив Татьяны Ивановны, он стал точно сам не свой; он  не
мог смотреть равнодушно; ворочался на своем месте,  краснел  как  рак  и
страшно вращал глазами; особенно когда дядя начинал утешать Татьяну Ива-
новну, толстяк решительно выходил из себя и ворчал, как бульдог, которо-
го дразнят. Дядя с опасением на него поглядывал. Наконец Татьяна Иванов-
на, заметив необыкновенное состояние души  своего  визави,  стала  прис-
тально в него всматриваться;  потом  посмотрела  на  нас,  улыбнулась  и
вдруг, схватив свою омбрельку, грациозно  ударила  ею  слегка  господина
Бахчеева по плечу.
 
   - Безумец! - проговорила она с самой очаровательной игривостью и тот-
час же закрылась веером.
 
   Эта выходка была каплей, переполнивший сосуд.
 
   - Что-о-о? - заревел толстяк, - что такое, мадам? Так ты уж и до меня
добираешься!
 
   - Безумец! безумец! - повторяла Татьяна Ивановна и вдруг захохотала и
захлопала в ладоши.
 
   - Стой! - закричал Бахчеев кучеру, - стой!
 
   Остановились. Бахчеев отворил дверцу и поспешно начал вылезать из ко-
ляски.
 
   - Да что с тобой, Степан Алексеич? куда ты? - вскричал изумленный дя-
дя.
 
   - Нет, уж довольно с меня! - отвечал толстяк, дрожа от негодования, -
прокисай все на свете! Устарел я, мадам, чтоб ко мне с  амурами  подъез-
жать. Я, матушка, лучше уж на большой дороге помру! Прощай,  мадам,  ко-
ман-ву-порте-ву!
 
   И он в самом деле пошел пешком. Коляска поехала за ним шагом.
 
   - Степан Алексеевич! - кричал дядя, выходя наконец из терпения, -  не
дурачься, полно, садись! ведь домой пора!
 
   - И - ну вас! - проговорил Степан Алексеевич,  задыхаясь  от  ходьбы,
потому что, по толстоте своей, совсем разучился ходить.
 
   - Пошел во весь опор! - закричал Мизинчиков кучеру. есть я вообще на-
нимал квартиру... но это ничего, уверяю вас. Я буду знаком;
   - Что ты, что ты, постой!.. - вскричал было дядя, но коляска уже пом-
чалась. Мизинчиков не ошибся: немедленно получились желаемые плоды.
 
   - Стой! стой! - раздался позади нас отчаянный вопль, - стой,  разбой-
ник! стой, душегубец ты эдакой!..
 
   Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с  каплями  пота  на
лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и
в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел  напро-
тив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась
со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть  рав-
нодушно на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до  самого  дома
не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее ко-
лесо коляски.
 
   Был уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо пошел  в
свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила  с  чаем.  Я  бросился  было
расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя  и  тотчас  же
выслал его.
 
   II
   НОВОСТИ
 
   - Я, брат, к тебе на минутку, - начал он торопливо,  -  спешил  сооб-
щить... Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у обедни  не  был,
кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. От-
тирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут.
Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, - важный пункт!
И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж пред-
чувствую...
 
   - Напротив, дядюшка, - заспешил я в свою очередь, -  все  превосходно
устроивается. Ведь уж теперь вам никак нельзя жениться на  Татьяне  Ива-
новне - это одно чего стоит! Я вам еще дорогою это хотел объяснить.
 
   - Так так, друг мой. Но все это не то; во всем этом,  конечно,  перст
божий, как ты говоришь; но я не про то... Бедная Татьяна  Ивановна!  ка-
кие, однако ж, с ней пассажи случаются!..  Подлец,  подлец  Обноскин!  А
впрочем, что ж говорю "подлец"? я разве не то же бы самое сделал, женясь
на ней?.. Но, впрочем, я все не про то... Слышал ты, что кричала  давеча
эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
 
   - Слышал, дядюшка. Догадались ли вы теперь, что надо спешить?
 
   - Непременно, и во что бы ни стало! - отвечал дядя.  -  Торжественная
минута наступила. Только мы, брат, об одном вчера с тобой не подумали, а
я после всю ночь продумал: пойдет ли она-то за меня, - вот что?
 
   - Помилосердуйте, дядюшка! Когда сама сказала, что любит...
 
   - Друг ты мой, да ведь тут же прибавила, что "ни за что не  выйду  за
вас".
 
   - Эх, дядюшка! это так только говорится; к тому же обстоятельства се-
годня не те.
 
   - Ты думаешь? Нет, брат Сергей, это дело деликатное, ужасно  деликат-
ное! Гм!.. А знаешь, хоть и тосковал я, а как-то всю ночь сердце  сосало
от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут;  я  уж  и  так  опоздал.
Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! -  вскричал
он, возвращаясь, - главное-то я и забыл! Знаешь что: ведь я  ему  писал,
Фоме-то!
 
   - Когда?
 
   - Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я,  бра-
тец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и  откровен-
но, - словом, что я должен, то есть непременно должен,  -  понимаешь?  -
сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о  свидании  в
саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне  у  ма-
меньки. Я, брат, конечно, худо написал, но  я  написал  от  всего  моего
сердца и, так сказать, облил моими слезами...
 
   - И что ж? Никакого ответа?
 
   - Покамест еще нет; только давеча,  когда  мы  собирались  в  погоню,
встретил его в сенях, по-ночному, в туфлях и в колпаке, - он спит в кол-
паке, - куда-нибудь выходил. Ни слова не сказал,  даже  не  взглянул.  Я
заглянул ему в лицо, эдак снизу, - ничего!
 
   - Дядюшка, не надейтесь на него: нагадит он вам.
 
   - Нет, нет, братец, не говори! - вскричал дядя,  махая  руками,  -  я
уверен. К тому же ведь это уж последняя надежда моя. Он поймет; он  оце-
нит. Он брюзглив, капризен - не спорю; но когда дело дойдет  до  высшего
благородства, тут-то он и засияет, как перл... именно, как перл. Это  ты
все оттого, Сергей, что ты еще  не  видал  его  в  самом  высшем  благо-
родстве... Но, боже мой! если он в самом деле разгласит вчерашнюю тайну,
то... я уж и не знаю, что тогда будет, Сергей! Чему же остается и верить
на свете? Но нет, он не может быть таким подлецом.  Я  подметки  его  не
стою! Не качай головой, братец: это правда - не стою!
 
   - Егор Ильич! маменька об вас беспокоются-с, - раздался снизу  непри-
ятный голос девицы Перепелицыной, которая, вероятно, успела подслушать в
открытое окно весь наш разговор. - Вас по всему дому ищут-с и  не  могут
найти-с.
 
   - Боже мой, опоздал! Беда! - всполошился дядя. - Друг мой, ради Хрис-
та, одевайся и приходи туда! Я ведь за этим и забежал к тебе, чтоб вмес-
те пойти... Бегу, бегу, Анна Ниловна, бегу!
 
   Оставшись один, я вспомнил о моей встрече давеча с Настенькой  и  был
рад, что не рассказал о ней дяде: я бы расстроил его еще более.  Предви-
дел я большую грозу и не мог понять, каким образом дядя устроит свои де-
ла и сделает предложение Настеньке. Повторяю: несмотря на всю веру в его
благородство, я поневоле сомневался в успехе.
 
   Однако ж надо было спешить. Я считал себя обязанным  помогать  ему  и
тотчас же начал одеваться; но как ни спешил, желая одеться получше,  за-
мешкался. Вошел Мизинчиков.
 
   - Я за вами, - сказал он, - Егор Ильич вас просит немедленно.
 
   - Идем!
 
   Я был уже совсем готов. Мы пошли.
 
   - Что там нового? - спросил я дорогою.