делаешь.
   - Что я с тобой делаю?
   - Я не знаю что. Не знаю... - Она беспомощно вздохнула. -  Не  трогай
меня, хорошо? Если ты ко мне прикоснешься, я...
   - Что тогда? - Он начал улыбаться. - Снова  попытаешься  меня  убить?
Попробуешь на этот раз что-нибудь попроще,  чем  подвал  со  змеями  или
дикие лошади?
   - Может, попробовать электрический ток? - предложила она. - Или лучше
удар молотком по темени? - Как он не мог понять, что  убить  его  совсем
просто, куда хуже будет, если он прикоснется к ней. - Если прикоснешься,
мне тебя захочется, - завершила она чуть слышным голосом.
   Секунду или две он обдумывал ее слова.
   - Постой, видно, я чего-то не понимаю, - наконец нарушил он молчание.
- Значит, стоит мне к тебе притронуться, как ты меня захочешь?
   - К сожалению, да...
   - Давай для порядка уточним, что ты имеешь в виду.
   Секс?
   Гас кивнула, сопровождая кивок тяжелым и безнадежным  вздохом,  после
чего снова уткнулась подбородком в колени. Ее судьба теперь была  в  его
руках, и кем бы он ни оказался - убийцей, похитителем или шантажистом, -
для нее он был  тонкой,  отзывчивой  натурой  и  жертвой  несправедливой
судьбы.
   Гас вспомнила дуб и вырезанное на нем сердце, а внутри сердца ее имя.
Вот  тогда-то  все  и  произошло.  Именно  тогда   она   перестала   ему
сопротивляться.
   В  последовавшем  молчании  Гас  особенно  остро  ощутила  реальность
окружавшего ее мира: жесткие половицы, на  которых  она  сидела,  свежий
ветерок, гулявший за ее спиной, и даже резковатый запах,  исходивший  от
грубой шерстяной попоны, в  которую  она  закуталась.  Земля  и  природа
посылали ей свои сигналы. Запах лошадиного навоза проникал в  шорную  из
соседнего стойла вместе с фырканьем и всхрапыванием лошадей и звуками их
беспокойного движения. Странно, что всякий раз, когда  речь  заходила  о
любовных отношениях между ними, это происходило  в  необычных  условиях.
Конюшня была несколько ближе к цивилизации, чем враждебная  пустыня,  но
тем не менее  оба  эти  места  были  связаны  с  природой  и  неизменным
постоянством ее циклов.
   - Так, значит, ты не хочешь? - спросила  она,  смущенно  сжавшись,  и
посмотрела ему в лицо. - Ты не хочешь меня приласкать?
   Джек смотрел на нее, и каждый мускул его лица  был  напряжен.  Он  не
ответил ей сразу, но его руки мысленно уже путешествовали по ее телу,  а
то, что этого не происходило в действительности, не имело значения.
   Гас закрыла глаза, прислушиваясь к своему дыханию,  похожему  на  шум
большой морской раковины.
   - Нет, хочу, - наконец ответил он. - И я это сделаю.
   Гас больше не владела собой,  она  потянулась  на  звук  его  голоса,
резкая отрывистость  которого  влекла  ее  больше,  чем  самая  глубокая
нежность. Она потянулась к нему каждой клеточкой своего тела, каждым его
тайным уголком. Она не могла ждать. Она жалела о том, что на ней одежда,
будь она обнаженной, он бы скорее перешел к самым смелым ласкам.
   Его губы прикоснулись к ее губам, и волна чувств обрушилась  на  нее.
Горести  и  печали  жизни,  радости  и  восторги,   пронзительный   крик
человеческого страдания и шок от физического контакта после стольких лет
одиночества...
   Гас задрожала и тут же пожелала большего. Большего, чем поцелуй...  И
не потому, что ей не нравились его губы, они ей очень правились,  и  она
была  готова  целоваться  с  ним  до  бесконечности.  Но   ей   хотелось
большего... Все ее тело кричало об  этом,  оно  было  как  сухая  земля,
жаждущая благодатного дождя.
   Его дрожащая рука сжала ее плечо, и Гас вспомнила боль в его  глазах,
такую глубокую и откровенную, что она  невольно  находила  отклик  в  ее
душе. Джек поднял ее, так что ее ноги не касались земли, а  она  жестом,
полным безумного желания, провела пальцами  по  его  лицу,  царапая  его
ногтями.
   - Не дразни меня, Гас, - попросил он. - Не то сделаю тебе больно, а я
не хотел бы этого.
   Попона упала с ее плеч на пол, и с ней вместе отлетели  все  сомнения
Гас насчет  фиктивности  их  брака.  Она  не  представляла  себе,  какие
юридические последствия повлекут за собой занятия с ним  любовью  и  как
это отразится на ее дальнейшей жизни.
   Ей было все равно. Важнее всего то, что  он  не  хотел  причинять  ей
боль, а она пошла бы  на  все  для  человека,  похитившего  ее  и  силой
ворвавшегося в ее жизнь. Если потребуется, она была готова вынести  даже
боль...
   Гас хотела потрогать напрягшиеся жилы на его шее и желваки на  щеках,
но вместо этого спросила:
   - Тебе больно?
   И тут же ощутила всю ненужность своего вопроса.
   - Все в тебе причиняет мне страдание, - ответил он. - Мне даже больно
смотреть на тебя.
   Гас позабыла о холоде и сквозняке, ей стало жарко при  мысли  о  том,
что последует дальше.
   Он поставил ее на пол у  самой  стены,  и  тонкий  шелк  ее  колготок
разорвался, зацепившись за неровности досок, но Гас ничего не  замечала.
Вновь она поразилась тому, как он умел подчинять ее себе.  Это  вызывало
страх. Никогда еще она не встречала человека, который бы так  сильно  ее
желал. Множество мужчин на ее пути восхищались ею и ухаживали за ней, но
не так, как он. Она была ему нужна, как никому другому. Даже  в  детстве
близкие люди отказывали ей в  любви,  на  которую  она  имела  право,  и
старались избавиться от ненужного ребенка.
   - Мне нравится, когда ты страдаешь, - сказала Гас и уточнила:
   - Страдаешь из-за меня.
   Она попыталась высвободить руки, чтобы прикоснуться  к  нему,  но  он
схватил их и прижал к стене  над  ее  головой,  так  что  она  оказалась
всецело в его власти. Он смотрел в  ее  взволнованное  лицо  и  старался
справиться с собой. Доказать самому себе, что ему не  нужно  ничего:  ни
любви вообще, ни этой женщины в частности.
   Но его тело  твердило  ему  об  обратном.  Плотно  прижавшись  к  ней
бедрами, он вопреки себе уже готов был проникнуть в нее.
   Какая-то ее часть все еще сопротивлялась, потому что борьба  для  Гас
была таким же естественным состоянием, как дыхание, но силы оставили ее.
Он похитил ее, принудил выйти за него замуж и теперь, как  средневековый
феодал-победитель, требовал отдать ему то, что по праву принадлежало ему
в поверженном городе. Ни при никаких других обстоятельствах Гас без  боя
не сдавалась врагу, но сегодня она капитулировала.
   Наверное, он почувствовал ее молчаливое согласие. Его инстинкт  воина
подсказал ему, что враг побежден, но что  для  полного  триумфа  ему  не
хватает публичной демонстрации покорности. Это был ритуал, восходивший к
первобытным временам борьбы за женщину и землю, в основе которого  лежал
инстинкт продолжения рода.
   - Будь  моей  женой,  -  потребовал  он,  но  за  его  решительностью
пряталась мольба.
   Джек  заявлял  о  своей  власти  над  ней  и  требовал   немедленного
подчинения. Он настаивал на соитии, занятый только мыслью  о  сексе.  Он
целовал ее, а она пыталась высвободиться, чтобы рассказать ему  о  своих
чувствах.
   - Та боль, о которой ты мне говорил.., удивительно, но я испытываю ее
сейчас, - объявила Гас. - Ни с кем у меня не было ничего подобного.
   - Бывает, ты не можешь выговорить слово, - сказал он и притронулся  к
ее губам, - но, когда ты целуешь меня, это красноречивее любых  слов.  Я
хочу, чтобы ты это знала.
   Невольные слезы обожгли ей глаза. Он  коснулся  той  части  ее  души,
которую  она  всю  жизнь  прятала  от  людей,  считая  свой   недостаток
доказательством  некой   неполноценности.   Он   находил   ее   заикание
прекрасным...
   Он взял попону, расстелил ее на полу и  заставил  Гас  лечь  рядом  с
собой. У них не было  времени  раздеться,  одним  быстрым  движением  он
поднял ее короткую юбку, стянул с нее колготки и отбросил их в  сторону.
Они  приземлились  поблизости  маленькой  кучкой,  и  Гас   усмехнулась,
вспомнив о том, как боялась их разорвать. Теперь, наверное, они состояли
из сплошных дырок.
   Джек приподнялся над ней, опираясь на ладони, и Гас вспомнила, как во
сне он умолял ее дать ему покататься на ней...
   Бешеная скачка вырвавшихся на свободу лошадей, которая станет явью.
   Она закинула руки  за  голову,  предлагая  ему  себя  и  свои  груди,
полностью покоряясь его власти. И это  проявление  слабости  было  самым
захватывающим ощущением, которое  она  когда-либо  испытывала.  Она  уже
представила себе, как его губы, его рот ласкают ее тело.
   - - Боже мой, какая ты красивая, - сказал он, и Гас увидела,  что  он
борется с желанием уступить ее немой просьбе и взять в рот сосок.  Дрожь
пробежала по его телу и пересилила это его  намерение.  Мускулы  волнами
заходили под его кожей, когда он перенес свое внимание на другое место.
   Первое его прикосновение заставило Гас вскрикнуть от изумления.
   - Нет, ты слишком большой, - объявила она, зная  по  прежнему  опыту,
что это не так. - Я еще не готова! Ты не сможешь...
   - Положись на меня, - ответил Джек тем прежним резким голосом.  -  Ты
готова. И я тоже.
   Он еще не успел договорить, как уже проник так  глубоко,  что  у  нее
перехватило дыхание. Ее  голова  и  плечи  соскользнули  с  попоны.  Она
ожидала какого-то неудобства, но его не было.
   Было  лишь  ощущение  замечательной  полноты.  Мысль  о  том,   чтобы
остановить  его,  исчезла,  сметенная  его  стремительной  быстротой   и
абсолютной уверенностью в себе. Он был само мастерство, а она - дрожащее
от нетерпения ожидание.
   Джек стал медленно двигаться, и она начала умирать от удовольствия.
   Это было так прекрасно, что Гас едва не заплакала. Она  вся  отдалась
неторопливому ритму и хотела, чтобы это продолжалось бесконечно. Он  был
удивительно крепким, объемным и в то же время очень нежным, но тот факт,
что он погружался в нее так глубоко, наводил на мысль, что она  вряд  ли
протянет хотя бы еще минуту.
   Гас никогда не позволяла кому-либо подчинять себя  и  пугалась  самой
мысли об этом, но сегодня, один раз  в  жизни,  она  наслаждалась  своим
полным рабством. Она подчинялась его правилам, его темпу и  его  мужской
воле, в чем бы она ни  выражалась.  Она  мечтала  растянуть  до  предела
минуты наслаждения, любого, какое он захочет  ей  предложить.  Она  была
готова служить ему бесконечно, а значит, ей оставалось одно:  обуздывать
себя.
   - Еще! - потребовала она вместо этого. - Глубже! Быстрее!
   Его глаза широко открылись, предупреждая ее об опасности.
   - Если попробовать глубже, - сказал он. -  то  я  окажусь  у  тебя  в
горле.
   - Ну и пусть. В горле и везде, где хочешь.
   Он вздрогнул, и она ощутила эту дрожь у себя внутри.
   - Ты говоришь - везде? У тебя во  рту  и  в  других  твоих  потаенных
местах? Ты уверена, что хочешь этого?
   Никто никогда не посягал на ее  "потаенные  места",  но  в  этот  миг
возбуждения она дала бы согласие на все что угодно.
   - Уверена, - прошептала она, ожидая, что он предпримет  дальше.  Что,
если он перевернет ее на живот  и  попытается  проникнуть  в  эти  самые
места, что тогда ей делать? - Но сейчас...
   Сейчас ты мне нужен здесь, - робко сказала она и сжалась, не отпуская
его. - Я умру, если ты сейчас меня оставишь.
   - Вот и отлично, - ответил он, - потому что я  тоже  хочу  оставаться
здесь. Там, где я сейчас.
   Волна зародилась где-то внутри и, нарастая, вздымала Гас все выше.
   - Помоги мне, - шепнула она. - Сделай так, чтобы я закричала.
   Он на миг остановился, и, когда  возобновил  движение,  она  негромко
вскрикнула, что подстегнуло его и заставило ускорить темп. Он схватил ее
за руки и прижал их к полу, погружаясь в нее с силой и грацией атлета, и
она отвечала ему с равным энтузиазмом.
   Гас Феверстоун наконец получила то" о чем мечтала, и даже более того:
удовлетворение,   которого   требовало   ее   изголодавшееся   тело,   и
наслаждение, которое он давал ей с  необузданностью  жеребца.  Последняя
дрожь сотрясла ее тело, последняя волна блаженства пробежала по  ней,  и
Гас расслабилась.
   Она была свободна, потому что, может быть, в первый и  последний  раз
отказалась от борьбы и необходимости оберегать свои душевные раны. И тут
же в изнеможении, в согласии с собой и с жизнью она подумала о нем.  Как
он? Разделил ли он с ней ее наслаждение?
   Джеку не досталось ни капли  ее  восторга,  хотя  он  был  свидетелем
каждой его секунды, но он разделил с ней ее радость. Боль  и  напряжение
остались с ним, все  его  тело  молило  об  освобождении,  разгоряченное
сердце часто билось, словно стараясь вырваться из груди.
   Он разделил с ней ее радость, взяв ее в свои объятия и наблюдая,  как
она, забыв обо всем, отдается наслаждению, корчась и вздрагивая под ним.
Его пульсирующая плоть все еще находилась внутри нее, и это  действовало
на него успокаивающе. Если бы она  не  начала  донимать  его  вопросами,
успокаивать и ласкать...
   - Нет,  не  надо,  -  попросил  он,  когда  Гас  прижалась  губами  к
трепещущему пульсу на его шее. - Это не поможет.
   - Ты даже не даешь мне попробовать, - пожаловалась она.
   Со вздохом  он  наблюдал,  как  она  гладит,  целует  и  ласкает  его
перевозбужденное тело, зная,  что  это  сделает  его  только  еще  более
несчастным. Но ее губы, покрыв поцелуями живот, спустились  ниже,  и  он
почувствовал, как все  более  распаляется.  Он  не  сдержался  и  громко
застонал, когда она сосредоточила  все  свое  внимание  на  причине  его
бедствий.
   - Доверься мне, - пообещала она; кончиком языка очертив все изгибы  и
особенно чувствительные и напряженные места.
   Ее рот действовал с такой осторожной нежностью, что  постепенно  Джек
расслабился, и скоро на смену покою  пришло  новое  возбуждение.  Иголки
покалывали его тело, натянутое как тетива в  непривычном  ожидании.  Гас
склонилась над его бедрами и взяла его плоть в рот, как ему казалось, до
самого основания. Чудо произошло с первого  же  ее  движения,  когда  он
потерял над собой контроль. Он потерял его целиком и полностью и уже  не
управлял собой, а находился в ее власти, и избавление, когда оно наконец
пришло, было таким мучительно сладким, что у него  на  глазах  выступили
слезы. Вот он, волшебный огонь, похищенный у богов Прометеем. Он обладал
им, как Прометей, и,  как  Прометей,  в  наказание  за  это  должен  был
умереть.
 
*** 
 
   Стоя в дверях спальни сестры, Лейк наблюдал, как Лили, понизив голос,
разговаривает с кем-то по телефону. Ему надо было немедленно сообщить ей
что-то, но ее скрытная манера разговора заставила  его  остановиться  на
пороге.  Она  вела  очень  личный  разговор,  и   хотя   Лейка   терзало
любопытство, он не решался подойти поближе, чтобы не выдать себя.
   Лили сидела за секретером орехового дерева и по ходу разговора делала
пометки в ежедневнике. Яркое  утреннее  солнце  заливало  светом  полки,
уставленные  многочисленными  серебряными   безделушками   и   анютиными
глазками в горшочках, цветами, которые Лили особенно любила.
   Лили попрощалась, положила трубку, но  продолжала  делать  пометки  в
записной книжке, и Лейк решил, что обязательно заглянет в нее при первой
же возможности. Лили никогда ничего не скрывала от брата, и ревность еще
больше подогревала его любопытство.  Он  смотрел,  как  ее  тонкая  рука
двигалась по странице, как ее плечи приподнялись от горестного вздоха, и
догадался: у его прелестной сестры появился какой-то секрет.
   Этим утром на Лили были легкая белая  шелковая  блузка  и  коричневые
галифе, а волосы она собрала в тяжелый пучок на  затылке.  Он  не  видел
застежки ее блузки, но мог предположить, что ее грудь украшает  брошь  с
бриллиантами и жемчугом в виде головы Медузы, которая перешла к Лили  от
их матери, а до этого принадлежала  их  бабушке,  и  так  далее.  Первой
владелицей броши была дочь  Метью  Тобиаса  Феверстоуна,  основателя  их
династии.
   - Ты не спустилась к завтраку, - упрекнул он сестру.
   Лили резко обернулась, испуганная его неожиданным вторжением.
   - Прошу тебя, Лейк, никогда не подкрадывайся ко мне, - сказала она. -
Ты знаешь, как это меня пугает.
   Она закрыла ежедневник и убрала его в ящик секретера.
   - Ты ездила верхом? - спросил Лейк.
   Обычно он без церемоний входил в комнаты сестры и устраивался там как
хозяин. Канапе у дверей на террасу было его любимым местом, хотя  иногда
он располагался и на ее кровати.
   Это часто случалось, когда они с Лили были детьми. Он и Лили  никогда
не придерживались строгих правил других взрослых, потому  что  они  были
близнецами. Они были вместе еще в  утробе  матери.  Если  их  дальнейшая
жизнь сложится благополучно, они не разлучатся до самой  смерти.  Именно
поэтому Лейк не терпел, чтобы Лили имела от него  какие-нибудь  секреты.
Он был также абсолютно  уверен,  что  связывающие  их  от  рождения  узы
препятствовали их вступлению в брак. К чему им супруги, когда каждый  из
них находит в другом все, в чем нуждается.
   Лейк напомнил себе, что в последнее время Лили  несколько  отдалилась
от него, причиной чему, видимо, являлось  поведение  Гас.  Для  женщины,
подобной Лили, было невыносимо  присутствие  в  доме  такого  типа,  как
Кэлгейн. Что касалось домашних дел, то Лили была образцом аккуратности и
твердо держала бразды правления в своих руках. Именно поэтому  никто  не
смел изгнать дотошную придиру Френсис Брайтли: несмотря на свой вздорный
характер, Френсис была педантична, как операционная сестра.
   - Нет, я сегодня отказалась от прогулки, - тем временем говорила  ему
Лили, - зато наша младшая сестренка определенно покаталась вволю.
   В  костюме  для  верховой  езды  Лили  выглядела  очень   молодой   и
привлекательной, и Лейк с чувством ностальгии  вспомнил  об  их  детских
играх  и  прогулках  верхом  на  пони  в  соседних  лесах,   когда   они
предпочитали галоп любому  другому  аллюру.  Лили  обожала  отца,  но  в
основном издалека, потому  что  тот  был  сдержанным  в  своих  чувствах
человеком, Лейк же предпочитал  общество  Лили  всем  остальным.  Именно
тогда им навязали Гас, сразу разрушившую их мирное  существование,  хотя
они сумели извлечь пользу из этого вторжения, потому что  благодаря  ему
стали еще ближе. Издевательства и насмешки над сводной  сестрой  служили
для них постоянным источником развлечений.  Просто  удивительно,  какими
изобретательными палачами они тогда были...
   Лейк сожалел теперь об их прежней жестокости, особенно  когда  понял,
что это стало причиной заикания Гас, но сейчас он даже обрадовался,  что
именно Гас явилась источником плохого настроения сестры.
   - Ты хочешь сказать, что она снова взяла твою Бирюзу?
   Может, мне с ней поговорить?
   Лили поднялась со стула и решительно направилась к Лейку, словно  он,
а не Гас, вызвал ее гнев.
   - Нет, она не брала мою Бирюзу! Но они с  ее  тупицей  мужем  провели
ночь в конюшне в обществе других подобных  себе  животных.  Удивительно,
что Дэниел - это он  их  нашел  -  сумел  отличить  Кэлгейна  от  других
жеребцов.
   - Они были голыми?
   Вопрос вырвался у Лейка непроизвольно. Он  видел  и  того  и  другого
обнаженными на мониторе и теперь пытался представить их  себе  вместе  в
этом виде. Пожалуй, ему следует установить камеру также и в конюшне.
   - Почему ты это спрашиваешь?
   - Мне  показалось,  ты  сказала,  что  они  провели  ночь  в  стойле,
занимаясь сексом.
   - Ты угадал, они провели  ночь  на  конюшне  и,  конечно,  занимались
любовью. И наверняка очень громко, потому что сегодня я не смогла  сесть
на Бирюзу, так она нервничала. Да я и не стала  пытаться,  когда  узнала
всю историю.
   Лейк почувствовал, что потеет. Ему стало жарко в полотняной рубашке и
легких брюках, которые ему приготовила утром Френсис.  Лили  не  любила,
когда он надевал шорты, она считала, что у него слишком тонкие ноги.
   - Ты говоришь, они напугали лошадей? Что ж, очень вероятно.
   Старинная брошь поблескивала на блузке Лили,  и  казалось,  что  лицо
Медузы оживает.
   - Главное в том, что произошло с нашей жизнью, Лейк. Я надеялась,  ты
что-