в руки,  Джонас  не  захочет  вести  меня  к
алтарю. Решит, что не стоит тратить оставшуюся жизнь на такую плаксу.
   - Ошибаешься, - возразила Элизабет. - Джонас  не  такого  сорта  мужчина,
чтобы поджать хвост и бежать при первом же неприятном повороте  событий.  Он
человек постоянный. Я видела, с каким терпением последние девять месяцев  он
уговаривал тебя  вернуться  в  мир  живых.  Ясно,  что  он  рассчитывает  на
продолжение. И в хорошем, и в плохом.
   - Знаю. - Эланна с трудом выдавила улыбку. - Но  это  не  значит,  что  я
должна вывалить на него все плохое с самого начала. И что вы имеете в  виду,
когда говорите, что он уговаривал меня вернуться в мир живых? Ведь я не была
отшельницей... Не забывайте, за эти пять лет  я  произносила  речи  по  всей
стране, давала показания перед сенатской  комиссией  по  иностранным  делам,
встречалась с двумя президентами и  тремя  государственными  секретарями.  Я
беседовала с президентом Франции и получила  частную  аудиенцию  у  папы.  И
будто этого было мне мало, бросила свою башню из слоновой кости - безопасную
и предсказуемую профессию преподавателя - и окунулась в новое для меня  дело
- в общественную жизнь.
   Новым своим занятием Эланна была обязана сестре отца, Мериэн Бертон-Уайт.
Наделенная эффектной внешностью и неугомонной натурой,  любительница  менять
мужей и путешествовать, пятидесятилетняя Мериэн так же отличалась от  своего
серьезного брата-прокурора, как  ночь  отличается  от  дня.  Много  лет  она
провела,  занимаясь  на  свой  страх  и  риск,   но   с   большим   успехом,
фотожурналистикой и снабжая снимками самого разного рода издания, от  "Лайф"
и "Нью-Йорк тайме"  до  "Ярмарки  тщеславия"  и  "Колльерс".  Мериэн  любила
рассказывать, как, проснувшись однажды утром в кенийской хижине  и  наблюдая
восход слепящего оранжевого солнца над вершиной Килиманджаро, она со стонами
потирала спину, чтобы успокоить ноющую боль после пяти ночей, проведенных на
голой земле, и в этот момент решила, что устала жить как цыганка.
   Выбрав издательское дело, Мериэн основала журнал "Сан-Франциско трэндс" и
немедленно  предложила  племяннице  пост  редактора,  занимающегося  местной
хроникой.  Считая  предложение   всего   лишь   добросердечной   родственной
поддержкой, Эланна не приняла слова  тети  всерьез.  Но  на  следующее  утро
Мериэн позвонила ей в офис университета Сан-Франциско и пригласила на ленч.
   За отличным крабовым салатом и прохладным  сухим  шардоне  "Напо  воллей"
Мериэн не только доказала, что у Эланны безупречные данные для этой  работы,
но и сумела убедить,  что  ее  предложение  вполне  серьезно.  Когда  Эланна
удивилась  невероятному  жалованью,  тетя   предупредила,   что   если   она
согласится, то отработает каждое пенни.
   После двух недель, заполненных  самокритичным  копанием  в  себе,  Эланна
приняла предложение. Слова Мериэн о том, что она  отработает  каждое  пенни,
оказались пророческими. Хотя статьи для журнала, как считала Эланна, были  и
вполовину не так серьезны, как материалы, которые она привыкла готовить  для
своих студентов, никогда в жизни  ей  не  приходилось  столько  работать.  И
никогда в жизни она не  получала  такого  удовлетворения  от  своих  усилий.
Прошедший год оказался насколько утомительным, настолько и волнующим.
   - Конечно, ты  прошла  большой  путь  от  той  молодой  женщины,  которая
принимала валлиум, прежде чем заговорить с незнакомым человеком, и терялась,
начиная говорить, - согласилась Элизабет. - Ты превратилась в преуспевающую,
знающую себе цену особу. Таких называют "цвет общества". Но  всем  мужчинам,
которым ты позволяла быть рядом с тобой, ты,  наверно,  казалась  монахиней,
давшей обет.
   - Вначале я надеялась, что Митч вернется.
   - А потом?
   - И потом тоже. Легче было сказать "нет".
   - Пока не появился Джонас?
   - Да.
   Элизабет заметила, как в глазах Эланны мелькнул мягкий свет.
   - Пока не появился  Джонас,  -  повторила  Эланна  и  глубоко  вздохнула,
набираясь отваги, чтобы задать вопрос, который мучил ее весь вечер:
   - Вы уверены, что вас не огорчит, если я снова выйду замуж?
   Ответ Элизабет прозвучал с некоторой торжественностью:
   - Дорогая, я говорила тебе сотни раз: все, чего я хочу от тебя,  так  это
твоего счастья. Я даже  самолично  взялась  за  весьма,  откровенно  говоря,
хлопотливое дело - знакомить тебя  с  приятными  молодыми  людьми.  А  ты  с
несносным постоянством сторонилась  всего  такого.  Разобрав  в  твоей  душе
баррикады, перед которыми ленивый человек обязательно  бы  отступил,  Джонас
сделал тебя счастливее, чем ты была все последние годы. А это в свою очередь
доставляет радость и мне.
   - Да, он делает меня счастливее, - согласилась Эланна. - Конечно, это  не
то безумное, перехватывающее дыхание счастье, какое  я  пережила  с  Митчем.
Быть замужем за Митчем - все равно что жить в кабинке на  "русских  горках":
летишь то вверх, то вниз. Да еще в какой низ!  Митч  -  нелегкий  в  общении
человек, нетерпеливый, безрассудный, вспыльчивый. В  гневе  он  мог  стереть
человека с лица земли... И когда мы падали вниз, я думала, что мы  совершили
ошибку.  А  потом  взлетали  так   высоко!   -   Эланна   улыбнулась   своим
воспоминаниям. - Эти дикие волнующие высоты всегда вызывали во  мне  желание
выбрать другую дорогу.
   - А Джонас? - ласково спросила Элизабет.
   - Джонас больше похож... Не знаю, как это описать. Быть с Джонасом -  это
все равно что под летним солнцем сидеть на берегу спокойного горного ручья и
слушать, как прозрачная вода журчит по камням.  Жизнь  более  мирная.  Более
спокойная. - Погрузившись в свои мысли, Эланна устремила взгляд на затянутый
туманом залив.
   А между тем ее жених, угрюмо нахмурившись, стоял в дверях балкона.
   Мирный. Спокойный. Из ее описания вырастает скучный  человек.  Хуже,  чем
скучный. Слабый.
   Проклятие, мрачно размышлял Джонас Харт, нелегко  справляться  с  Эланной
Кентрелл, держа ее не в ежовых рукавицах, а в лайковых перчатках...
   Они наметили обсудить работы по обновлению ее дома, и он пришел к ней  на
ту первую встречу на десять минут раньше назначенного времени. Подходя к  ее
дверям, Джонас внезапно для себя понял, что младшая сестра его лучшего друга
- женщина, которую он ждал всю жизнь.
   Он знал историю похищения ее мужа. Знал,  сколько  напрасных  усилий  она
приложила, чтобы освободить его. Даже известие о смерти  Митчелла  Кентрелла
не остановило ее борьбы за освобождение других  заложников.  Она  не  давала
американцам забыть о тех, кто еще оставался  в  плену  на  Ближнем  Востоке.
Эланна  стала  хорошо  известной  личностью,  и  к  ней  обращались  как   к
общественному защитнику.
   Но  Джонас  чувствовал,  что  под  элегантной,  самоуверенной  внешностью
скрывается  ранимая  душа.  И  это  подсказало  ему,  что  надо  действовать
медленно. Он ухаживал за ней почти со  старомодной  рыцарственностью,  тогда
как ему хотелось,  уподобясь  пещерному  предку,  бросить  ее  на  ближайшую
кровать и насиловать восхитительное тело до тех пор,  пока  от  утомления  и
насыщения они оба не лишатся сил.
   Конечно, они бывали вместе в постели. Ведь это все-таки девяностые  годы,
и они оба взрослые, сексуально зрелые люди. Но даже  в  постели,  в  моменты
раскрепощения, он сдерживал себя,  опасаясь,  что  сила  его  чувства  может
испугать Эланну и она бросит его раньше, чем он доведет ее до алтаря.
   Так чего же  он  добился  таким  несвойственным  ему  терпением?  Женщина
считает его спокойным. Безопасным. А он хотел быть для Эланны всепоглощающей
страстью. Проклятие, он хотел, чтобы она была одержима им так же, как он ею.
   Беззвучно ругаясь, Джонас отступил в гостиную, так глубоко засунув кулаки
в  карманы,  что  они  порвались.   На   ковер   выкатились   шиллинг,   два
десятицентовика, пенни и канадский пятицентовик, который он где-то подобрал.
Джонас не обратил внимания на звон монет. Он  был  слишком  занят,  планируя
дальнейшие действия. Он твердо решил, что оставшаяся часть вечера для Эланны
Кентрелл будет какой угодно, только не спокойной.
   Сегодня ночью, как только они останутся одни,  он  сбросит  маску  рыцаря
"Круглого стола" Галаада и покажет Эланне, каким  страстным  может  быть  ее
кажущийся слабым жених, И, что еще важнее, какими страстными могут быть  они
оба.
   В Бейруте было позднее утро. Беспощадное солнце  пробивалось  сквозь  дым
горевших зданий. Когда с глаз  сняли  повязку,  Митч  заморгал,  ослепленный
резким светом.
   В течение последних трех недель борьба  ожесточилась,  снаряды  и  ракеты
свистели в небесах двадцать четыре часа в сутки. С начала  эскалации  боевых
действий его запрятали в подземный  бункер.  Вынужденные  разделять  скудное
снабжение, одну  флягу  воды  и  тесное  пространство,  тюремщик  и  пленник
сблизились, границы, созданные  враждой,  стерлись.  Время  от  времени  так
всегда бывало в последние пять лет.
   Первые четыре  дня  своего  плена  Митч  провел  с  повязкой  на  глазах,
привязанным  к  спинке  деревянного  стула;  руки  его  для  пущей  верности
привязали к задним ножкам. Ему запретили  говорить,  угрожая  прикончить  на
месте, если он издаст хоть единый звук.
   В конце первой недели его засунули в  багажник  машины  и  переместили  в
подвал многоквартирного дома в пригороде Бейрута. Там, в  крохотной  комнате
без света, он просидел шесть месяцев. Ему пришлось спать на полу, его  били,
пинали и мучили насмешками насчет того, что его правительство и  даже  семья
бросили его на произвол судьбы.
   Пленника держали на скудном пайке из ничем не  сдобренного  риса  и  чая.
Ослабев от голода и побоев, он  подхватил  пневмонию.  Испугавшись,  что  он
умрет раньше, чем они выжмут из его  похищения  все,  что  только  возможно,
тюремщики   привели   доктора,   терапевта   из   престижной    Американской
университетской больницы, сочувствующего  исламскому  джихаду.  Перенесенная
болезнь принесла свою пользу. Ему стали  давать  более  питательную  пищу  с
витаминами и различными добавками к рису.  Когда  врач  прописал  ежедневные
упражнения и солнечный свет, Митч готов был расцеловать его.
   В следующие несколько лет его, завернув в упаковочную ткань будто  мумию,
запрятав в багажник машины или в "скорую  помощь",  перевозили  с  места  на
место, из дома в дом. Однажды его засунули в слишком короткий гроб,  где  он
чуть не задохнулся. Каждый раз его хватали среди  ночи  и  долго  возили  по
городу намеренно запуганным путем, чтобы он не мог догадаться о направлении.
В большинстве домов, куда его помещали, с  ним  обращались  как  со  злейшим
врагом.
   В немногих -  как  с  нежеланным  гостем.  Но  везде  строжайшим  образом
охраняли, чтобы не оставить никакой лазейки для побега.
   В течение второго года из пяти лет  плена  его  вместе  с  двумя  другими
заложниками, профессором биологии из университета и  сотрудником  посольства
США, держали в большом полуразрушенном доме на холмах. Эти дни  в  компании,
хотя и были далеко не радостными, сделали последующие  годы,  проведенные  в
полной изоляции, еще невыносимее.
   Потом, когда он думал, что уже почти сломлен, его  снова  переместили.  И
последние девять месяцев держали в доме Рафика Абдель Наммара. За это  время
между двумя мужчинами установились отношения обоюдного уважения. Рафик  даже
признался, что  ему  все  меньше  нравится  идея  использовать  американских
заложников на переговорах в качестве интернациональной  валюты.  Но  шестеро
братьев Рафика, бесчисленные кузены и дядья участвовали в джихаде, и  он  не
мог повернуться спиной к семье. И все же именно Рафик прошлой  ночью  сказал
Митчу, что его  наконец  решили  освободить,  сделав  жест  доброй  воли  по
отношению к Западу.
   - Итак, скоро вы будете дома, - пробубнил Рафик, когда они вдвоем стояли,
перед тем как расстаться, посреди площади Пушек, также известной как площадь
Мучеников. Во время первой мировой  войны,  когда  на  этих  землях  правили
турки, здесь было повешено более пятидесяти человек. В  редких  зданиях,  не
разрушенных до фундамента,  зияли  дыры  от  пуль.  В  стенах,  изрешеченных
снарядами, торчали обрывки проводов, причудливо кренился искореженный бетон.
- Какие у вас планы?
   - Сначала я долго-долго  буду  стоять  под  горячим  душем,  потом  выпью
холодного пива и буду любить жену. -  Пять  лет!  Порой  ему  казалось,  что
прошла целая вечность с тех пор, как он занимался любовью с  Элли.  А  порой
казалось, что это было только вчера.
   - Именно в  таком  порядке?  -  Под  густыми  черными  усами  собеседника
сверкнули зубы.
   - Не обязательно. -  Митч  улыбнулся  в  ответ  на  улыбку  тюремщика,  с
пониманием отнесшегося к его мужским фантазиям. - Пиво может подождать.
   Он сунул руку в карман и достал моментальный снимок Эланны, единственный,
который ему разрешили сохранить. Снимок был сделан на  пляже,  вскоре  после
того, как она приехала в  Ливан  преподавать  в  Американском  университете.
Приехала, согласившись на эту работу только ради того, чтобы быть с  ним.  В
белом бикини она откровенно соблазняюще улыбалась в объектив. Он  тогда  еще
удивлялся, как у него не дрогнул аппарат. Сколько уже раз смотрел он на  эту
фотографию, умиленно гладил ее!..
   Бумага протерлась почти до дыр. Но вообще-то Митч не нуждался  в  снимке.
Он помнил в своей жене  все.  Ее  образ  навсегда  отпечатался  на  радужной
оболочке его глаз. Прикрыв веки, он видел ее улыбающееся лицо, видел  любовь
в сияющих зеленых глазах. Митч глубоко вздохнул, представив себе, как вместо
гари, дыма и пыли вдыхает аромат ее кожи.
   - Будьте осторожны, переходя улицу, мой друг. - Рафик протянул ему  руку.
- Было бы ужасно, если бы в вас попала бомба в последний день  пребывания  в
Ливане.
   Последний день. Сколько лет он ждал этого момента!  И  сейчас,  когда  он
наконец наступил, Митч испытывал странное нежелание  уезжать.  Он  вспомнил,
что читал об иранских заложниках. Как некоторые из них привязывались к своим
тюремщикам. Стокгольмский синдром - так это называется. Но лучше  не  думать
об этом, еще падешь жертвой  собственной  любительской  психологии.  И  Митч
заставил себя сосредоточиться на самом приятном, на возвращении к  Элли.  Он
пожал Рафику протянутую руку.
   - Хотелось, конечно, сказать, что  мое  пребывание  здесь  доставило  мне
удовольствие, но, увы, не могу. Хотя не покривлю душой, если скажу: это было
незабываемо. И на том расстанемся.
   - Вы единственный журналист, который знает нас изнутри.  -  Рафик  окинул
его долгим скорбным взглядом. - Это позволит вам объяснить миру,  почему  мы
воюем.
   Митч засмеялся, но в смехе не слышалось веселья.
   - Сначала я хотел бы понять это  сам.  -  Он  покачал  головой,  все  еще
ужасаясь безумию, превратившему  чистый,  благополучный  город,  драгоценную
жемчужину Ближнего Востока, в развалины. Вдали ослепительно сияли море, горы
и  долины,  исхоженные  и  пророками  и  армиями.  Ливан  лежал  перед   ним
повергнутый  и  расчлененный.  Страна  истекает  кровью.   Остается   только
надеяться, что обе стороны сумеют договориться, прежде чем вообще ничего  не
останется.
   - Мюалеш. Неважно. Достаточно, если вы  будете  честным.  -  Рафик  опять
улыбнулся. В  улыбке  было  слишком  много  усталости  для  его  тридцати  с
небольшим лет. - Удачи  вам,  Митчелл  Кентрелл.  Надеюсь,  вы  благополучно
вернетесь домой.
   -  Иншаллах,  -  ответил  Митч,  пробормотав  уместное  ко  всем  случаям
выражение. Оно означало: "На все воля Аллаха".
   И теперь, если не помешает Аллах или какой-нибудь безумный снайпер, через
несколько коротких часов он и вправду вернется в Соединенные Штаты.
   Вернется к Элли. К своей молодой жене.
   Митч запрокинул голову и засмеялся.
   - Черт возьми, я возвращаюсь домой! - закричал он всем и никому. - Домой!
Глава 2

   Эланна отпила глоток шампанского,  стараясь  заглушить  в  себе  какое-то
неопределенное, но тревожное предчувствие, которое мучило ее с самого  утра.
Вполне естественно, что я нервничаю, убеждала она себя. Ведь нельзя сказать,
что жизнь у меня протекает гладко.
   В конце концов, не так много найдется людей  настолько  глупых,  чтобы  в
один год приступить к обновлению  дома  и  начать  новую,  требующую  полной
отдачи карьеру. Не говоря уже о предстоящей свадьбе.  А  тут  еще  ежегодные
запросы о личных планах от вездесущих агентств новостей, как печатных, так и
электронных. До сих пор ей удавалось скрывать от прессы свое  обручение,  но
последние две  недели  она  с  замиранием  сердца  ожидала  неизбежного.  За
прошедшие пять лет ее общественный образ  постепенно  изменился:  от  убитой
горем молодой женщины, верной  жены  до  чуть  ли  не  политической  фигуры,
откровенно выступающей против внешней  политики  правительства  в  том,  что
касается заложников.
   В недавнем опросе читатели газеты "Сан-Франциско кроникл"  назвали  ее  в
первой десятке женщин, которыми  они  больше  всего  восхищаются.  Сразу  за
первой леди. Но вместо  того,  чтобы  чувствовать  себя  польщенной,  Эланна
обнаружила, что общественное восхищение удушающе давит на нее.
   Она сделала еще глоток шампанского и подумала: интересно, что сказали  бы
подписчики "Сан-Франциско кроникл",  если  бы  узнали,  что  она  не  только
занимается любовью со своим  архитектором,  но  и  через  двадцать  два  дня
собирается выйти за него замуж. Эланна посмотрела на часы. Теперь уже  через
двадцать один день.
   - У тебя такой вид, будто ты за миллион миль отсюда, -  пророкотал  ей  в
ухо низкий голос.
   Эланна обернулась и улыбнулась Джонасу.  Его  лицо  ничем  не  напоминало
классически красивые, словно высеченные резцом скульптора, черты  Митча.  Но
ее жених, при всей своей  грубой  и  резкой  внешности,  обладал  потрясающе
уравновешенным характером, который  покорил  ее  с  первого  же  момента  их
встречи.
   Взгляд Джонаса выдавал холодный разум и непреклонную волю.  Но  морщинки,
разбегавшиеся от карих  глаз,  разоблачали  его  как  человека,  щедрого  на
улыбки. Особенно Эланне нравился его рот, сильные и  твердые  губы.  За  все
девять месяцев знакомства Эланна ни разу не видела, чтобы они  вытянулись  в
неодобрении.
   - Я думала о том, что мне еще предстоит сделать до  свадьбы.  -  Конечно,
это явно не вся правда, но и  не  ложь.  Женщине  положено  иметь  маленькие
секреты от человека, за которого она собирается замуж. Разве не так?
   - Предложение убежать все еще в силе. Мысль о том,  чтобы  уединиться  на
озере Таго, с каждым днем становилась все более соблазнительной.
   - Нет, - неохотно возразила Эланна, - как бы мне ни  хотелось  удрать  от
свадебных фанфар. У  нас  много  друзей  и  близких,  они  почувствуют  себя
обиженными, если мы бросим их.
   - Это твоя свадьба, Эланна. Твой день. Ты не должна делать  то,  чего  не
хочешь делать.
   - Знаю. Но предполагается, что свадьба служит поводом для празднования. И
раз  мы  согласились  назначить   день,   придется   отказаться   от   наших
первоначальных планов.
   Джонас пожал могучими плечами. В  темно-синем  костюме  в  тонкую,  цвета
бургундского вина полоску, он казался выше, сильнее и более  массивным,  чем
обычно.
   - Лучше бы не делать  ее  большим  событием.  По  крайней  мере  тебе  не
придется бояться, что на банкете  твой  страстный,  томимый  желанием  жених
кинется на тебя во время танцев прямо на глазах у всех твоих друзей.
   Он смотрел на нее со странным вызовом во взгляде, который заставил бы  ее
занервничать, если бы она  не  знала,  что  Джонас  удивительно  покладистый
человек.
   - Ты всегда был истинным джентльменом, - возразила она.
   - Наверно, в этом моя беда, - проворчал он. Эланна  непонимающе  сдвинула
брови.
   - Прости, что ты имеешь в виду?
   - Ничего такого, - ответил он со  своей  обычной  успокаивающей  улыбкой.
Что-то неопределимое мелькнуло у него в глазах. Что-то тако