емя читать романы, - удивилась новоиспеченная вдова.
     - Вы плохо думаете о полицейских!
     Мол, тупые и ограниченные людишки, бегают с револьверами да воров ищут! Нет, сударыня, смею заметить, что и среди нашего брата есть люди, не чуждые прекрасного!
     Сердюков слукавил. Конечно же, он и в руки не брал сочинений господина Извекова, но был наслышан, так как вокруг только о том и говорили. Неделю назад он обнаружил замусоленную книжку на столе у кухарки, аккурат посреди разделанной курицы. "Помилуй, Степанида, так ты мне вместо бульона десяток с границ сваришь к обеду!" - забеспокоился Сердюков. Кухарка сердито сунула любимое чтение на полку над головой и обиженно засопела:
     "Что ж с того, книжка хорошая, душевная! Для женского полу очень даже приятная! А вы вот только и делаете, что газетки просматриваете, не убили ли кого да не ограбили ли!"
     Тут кухарка была совершенно права.
     Сердюков по долгу службы читал "Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и Санкт-петербургской городской полиции". Даже в такой газете появлялись сведения о романах Извекова, собственно, в одной из статей и почерпнул следователь свои оценки.
     - Итак, вы желали развода, и муж?.. - Следователь сделал паузу.
     Извекова промолвила:
     - И муж согласился.
     - Вот так просто согласился? - удивился следователь, зная по опыту, какие дикие истории происходят в подобных случаях.
     - Вероятно, вам покажется странным, но это так! - с нажимом произнесла Ольга Николаевна.
     - Хорошо, не будем сейчас об этом говорить. Расскажите, что произошло ночью? - От следователя не укрылось, что Извекова с видимым облегчением сменила тему.
     - После разговора с Вениамином Александровичем я ушла к себе и заснула быстро, была изнурена тягостной беседой.
     Мой сон был глубок, поэтому я не сразу проснулась от крика в коридоре. Словно продолжался какой-то жуткий сон. Но потом крик повторился, и я вскочила. Это был крик мужа, но такой жуткий, что меня оторопь взяла. Он просил о помощи, просил кого-то пощадить его. В одной рубашке и босиком я выбежала в коридор и сразу увидела Вениамина, лежащего лицом вниз. Я бросилась к нему, с трудом перевернула и поняла, что он мертв... В коридоре и на лестнице никого не было. В этот миг снизу примчался наш дворник Герасим, который тоже слышал крики. Он был бледен и крестился. "Что, что произошло, Герасим? Ты видел убийцу?" - вскричала я, но Герасим только тряс головой. Тогда я кинулась в комнату падчерицы. "Вера! Вера! Открой скорее!" Но дверь не отворялась. Я была в панике, что с девочкой, жива ли она? Подоспел дворник, хотели дверь высаживать, и тут она открывает, бледная как смерть. "Вера, отец умер!" - только и успела сказать ей, как она упала в обморок. Потом Герасим поспешил за полицией, и вот вы здесь.
     - Стало быть, вы сразу решили, что супруг ваш не умер естественной смертью, а именно убит?
     - Я подумала так потому, что слышала его крики о помощи, и потом, в его голосе слышалось столько неподдельного ужаса! - Вдова передернула плечами от неприятных воспоминаний.
     - А не припоминаете ли вы еще каких-либо деталей, которые бросились вам в глаза, но, так сказать, не были сразу осмыслены?
     Извекова подумала и нерешительно покачала головой.
     - Не знаю, нет, я так напугана, что не могу прийти в себя, быть может, потом, позже.
     После разговора с вдовой следователь двинулся к девице Извековой. Она полулежала на низкой кушетке, прикрытая пушистым пледом. Рядом хлопотала полная добродушная горничная, прибывшая рано поутру. Сердюков уже допросил ее, да без толку.
     "Не могу знать ничего, сударь! Ведь не было меня ночью, приехала и попала как кур в ощип!"
     Зато разговор с Верой дал новый виток размышлений.
     - Вы знали, что Ольга Николаевна приехала просить у мужа развода? - спросил Сердюков, пристраивая свое длинное тело на хлипком гнутом стульчике рядом с девушкой.
     Вера слабо кивнула головой.
     - Вы слышали разговор?
     - Нет, я была на кухне.
     - Вы знали, чем закончилась их беседа?
     - Да, Ольга сказала мне, но я сразу поняла, что она лжет.
     - То есть?
     - Отец не мог дать ей развод, я точно знаю, мы говорили с ним об этом. - Девушка сделала паузу, словно собираясь с мыслями, а затем выпалила:
     - Это она убила, я знаю, чтобы избавиться от него!
     Он не дал ей развода, они ссорились, я слышала!
     - Как же вы могли с кухни слышать разговор в кабинете на другом этаже? - мягко заметил следователь.
     - Я.., я хотела подслушать, но.., но у меня ничего не вышло. - Бледные щеки Веры залила краска смущения. - Это ужасно, она опозорила отца, обесчестила его имя! Но ей было мало! Она погубила его!
     Слезы у Веры хлынули рекой.
     Горничная подоспела с платками и успокоительными пилюлями.
     Константин Митрофанович вышел и направился еще раз осмотреть место, где было найдено тело. Однако повторный осмотр площадки лестницы и коридора не дал ровным счетом ничего. Зато здесь он столкнулся с дворником Герасимом. Он был допрошен первым, и его рассказ в целом совпадал с рассказом вдовы.
     - Я извиняюсь, ваше высокоблагородие, словечко еще дозволите сказать?
     - Коли по делу, так говори!
     - Ей-богу, не знаю, по делу ли! Только не подумайте, что я того.., с приветом... - Дворник боязливо мял шапку и переминался с ноги на ногу.
     - Да говори толком, не тяни!
     - Я как услышал крик барина, ужасный такой крик, так тотчас и поспешил в дом, да наверх. А как поднялся по лестнице, да так и обмер. - Герасим прикрыл глаза. - Там призрак был!
     - Какой призрак? - нахмурился Сердюков.
     - Покойной барыни Тамары Георгиевны! - пролепетал дворник.
     - Сильно пьешь? Вчера много принял?
     - Никак нет, ваше высокоблагородие!
     Вчерась, можно сказать, и не пил почти вовсе!
     - Вот, видно, и допился до призраков! Экая дрянь это пьянство! Совершенно разума людей лишает, черт знает что делается! - вскричал раздосадованный полицейский.
     - Вы зря изволите гневаться, сударь!
     Я хоть с вечеру и выпимши был, но самую малость. А как ее, матушку-покойницу, увидал, так и вовсе отрезвел совершенно! Я ее, как вас теперь, видел!
     - И что ты видел?
     - Платье такое зеленое, покрывалом вся покрыта тонким, прозрачным... И идет легонько так, словно бы и пола не касается.
     Следователь с нарастающим интересом стал слушать собеседника. Видно было, что детали описания привидения им не выдуманы.
     - И куда же оно делось, это загадочное привидение?
     - А Бог его знает! Я как барина на полу увидал, к нему кинулся, а оно и исчезло в тот же миг.
     - Ну, допустим, ты видел нечто необычное. Но почему тогда Ольга Николаевна не видела призрака?
     - А она выбежала и тоже бросилась к мужу, а привидение у нее за спиной было, да и то - один миг, а потом и исчезло вовсе.
     - Значит, кроме тебя, его никто не видел? - Следователь вперил в дворника внимательный взор.
     - Нет, не видел! Оттого я и испугался, решил, может, со мной что нехорошее случилось, с моей головой то есть. А вот мозгами-то пораскинул и думаю, может, это оно его и убило, барина-то нашего, это привидение? Ведь оттого он и кричал так жутко, а?
     "А ведь не сумасшедший и не дурак, хоть и пьяница... Вот и зацепочка нашлась!
     Что ж, стало быть, надо и нам познакомиться с этим ужасным привидением!" - подумал Константин Митрофанович.
     - Хорошо, Герасим! Только ты уж, братец, больше-то никому не говори об этом. Дурно пахнет эта история, а тебя и в больницу Николая Угодника для душевнобольных упечь могут!
     - Боже сохрани! - Дворник размашисто перекрестился. - Уж я такого страху натерпелся, я молчок, будьте покойны-с!
     Они разошлись. Сердюков испытывал двойственное чувство от откровений мужика. Он не верил ни в какую чертовщину.
     Его сухой рациональный ум был склонен искать земное обоснование всем чудесам, особенно тем, за которыми тянется преступление. Но, как всякий живой человек, он не мог побороть жадного любопытства к потустороннему миру...

Глава 5

     После ухода следователя Вера продолжала находиться в расстроенных чувствах. Умом она понимала, что отца больше нет, но смириться с потерей никак не могла. По ее указанию послали телеграмму брату Павлу, работавшему инженером на Николаевской железной дороге. Вера ждала его с нетерпением, она не могла в одиночку сносить обрушившееся горе.
     Мачеха не в счет. Теперь они по разные стороны баррикад. Шаги! Господи, неужели Павел!
     Девушка приподнялась на кушетке и тотчас же со стоном разочарования упала обратно. Вошла Ольга Николаевна и резким движением раздвинула тяжелые бархатные шторы. В комнату прорвался свет весеннего утра. День был пасмурный, под стать событиям. Ольга стояла у окна, лицом к деревьям. Как она любила их! Теперь, вероятно, она в последний раз любуется на эти упругие ветки, полные живительных соков!
     - Я знаю, что ты сказала Сердюкову, - не оборачиваясь, произнесла Ольга Николаевна. - И я знаю, что ты обвиняешь во всем меня!
     - Подслушивать подло! - только и могла выдавить из себя Вера, памятуя о своей безуспешной попытке ночью услышать разговор. А ведь как знать, быть может, она бы смогла тем самым предотвратить злодейство!
     - А что более отвратительно - подслушать или оклеветать, возвести ужасную напраслину на невинного человека? - тихим, но злым голосом спросила вдова.
     - Напраслину?! - вскричала девушка, вскакивая и путаясь ногами в упавшем пледе. - Напраслину! Кто же, как не ты?
     Ведь в доме не было никого! Он же не мог дать тебе развод, вот просто так, потому что ты попросила! Ты убила отца, чтобы избавиться от него!
     - Вера, ты действительно серьезно полагаешь, что я могла поднять руку на Вениамина Александровича? - В голосе мачехи слышалось искреннее удивление, без гнева и досады.
     Она повернулась лицом к собеседнице: стройная изящная фигура в высоком проеме окна, ореол белокурых кудрей - точно красивая открытка из книжной лавки!
     Вера смутилась, замешкалась с ответом.
     Глядя на мачеху, столь ненавистную ныне, она невольно вспоминала иные времена.
     Девять лет назад Ольга Николаевна Миронова жила со своим отцом Николаем Алексеевичем Мироновым, известным всему Петербургу врачом. Миронов имел широкую практику, преданных учеников, печатал статьи в медицинских журналах.
     Николай Алексеевич был доктор от Бога, н даже если пациент не получал вожделенного излечения полностью, сам факт лечения у такого доктора действовал как врачебное средство длительного действия.
     Миронова интересовали разные области медицины, однако же наиболее рьяно он искал пути борьбы с инфекционными заболеваниями. Он являлся активным поборником идей своего знаменитого коллеги доктора Боткина, как член Эпидемиологического общества без устали выступал перед публикой, ратуя за гигиену и чистоту и призывая Городскую Думу раскошелиться на благоустройство рабочих кварталов, где грязь и мерзость неустроенного быта рождали опасные болезни. Доктора Миронова частенько призывали на консилиумы.
     Среди коллег ходили истории об его удивительных способностях. "И вы подумайте, только глянул, и диагноз готов!" - говорили о нем.
     Однако коварный враг, с которым неустанно боролся Миронов, нанес ему самому ужасный, непоправимый удар. Супруга доктора, верный и преданный друг, сочувствовала его идеям и много помогала мужу в больнице для бедных. Там-то и заразилась добрая женщина дифтерией, а вслед за ней и дочь Оля. Николай Алексеевич не отходил от постелей больных, не спал и не ел, падал с ног, почернел весь. Однако любимая жена покинула бренный мир, а девочку доктор выходил с превеликим трудом. Они остались вдвоем и долго не могли опомниться от горя одиночества и сиротства.
     Время шло, и раны потихоньку затягивались. Оля росла и хорошела, превращаясь из шаловливого жизнерадостного ребенка в прелестную "кисейную барышню".
     Она с жадностью поглощала и серьезные книги, и легковесные дамские романы, штудировала журналы мод, собирала открытки и вырезала из журналов фотографии "этуалей". Правда, в ее комнате по-прежнему проживали и фарфоровые куклы в кружевных платьях и плюшевые звери на девичьей кровати, но в хорошенькой головке уже роились сладкие мечты о божественном чувстве и неясные образы суженого.
     Доктор внимательно следил за развитием дочери. Слава Богу, молодой организм преодолел последствия тяжелой болезни.
     Розовая кожа, блестящие глаза, хороший аппетит и ровный доброжелательный характер - тому доказательства. Оля благополучно отучилась в частной женской гимназии, однако, к некоторому удивлению доктора, не пожелала ступить на стезю медицины. Она помогала отцу по его просьбе, жалела страждущих, но представить себя акушеркой или сестрой милосердия никак не могла. Кровь, запах лекарств, бесконечные боли и хвори. Нет, увольте, она и так выросла среди всего этого! Гораздо больше романтическую барышню манили книги, мир театра. Она читала до глубокой ночи, отец бранил ее и тушил лампу. Ходила в театр на все новые пьесы. Влюблялась то в одного, то в другого небожителя. В смелого героя с зычным голосом или томного любовника с лихо закрученными усами, в популярного поэта с безумным горящим взором, которого она узрела на модном литературном собрании. Николай Алексеевич посмеивался над дочерью и слегка сердился. Отчего бы Оле не влюбиться в хорошего, подающего надежды, крепко стоящего на ногах молодого человека? У него был такой на примете, Трофимов Борис Михайлович, его ученик, а теперь соратник, толковый и деловой, и к Оле, кажется, неравнодушен.
     - Папа, это смешно! Твой Трофимов напоминает мне Базарова из сочинения господина Тургенева! Весь в своей науке Он такой скучный, и мне совсем не интересен!
     Мне нравятся другие мужчины!
     - Знаю я, какие мужчины тебе нравятся! - И доктор берет с полки новое увлечение дочери - роман Вениамина Извекова. На первом листе книжки красуется портрет. Эдакий романтический герой, глаза с поволокой, манящие губы в таинственной полуулыбке.
     Оля вздыхает. Что толку любить картинку! Грезить по ночам неожиданной встречей, пылким взглядом, нежным посланием? Все это в изобилии юная читательница находила на страницах книг своего кумира.
     Потом добавилась еще одна проблема.
     Оля заболела новым модным развлечением - синематографом. Там, в темноте зала, на мелькающем экране она увидела свой идеал женщины. Тамара Горская - томная, страстная, темноокая и темноволосая красота. Выйдя после первого сеанса фильма "Страсть в ночи", бедная девушка не помнила, как очутилась дома Безумные любовные страсти, переживаемые героиней, стояли у нее перед глазами. На следующий день Миронова снова сидела в зрительном зале и, затаив дыхание, не отрываясь, смотрела на экран и вздрагивала от звуков рояля. Новый шедевр "Юная богиня" заставил Оленьку рыдать в голос и пить на ночь успокоительные капли.
     После "Коварной искусительницы" девичья комната украсилась портретами нового кумира. Горская в огромной шляпе, на лице таинственная тень. Горская, обернувшись к зрителю, в потоке густых черных волос. В шелковом полупрозрачном платье. В сияющих лучах солнца, с белозубой светящейся улыбкой...
     Как уподобиться тебе, о прекрасная?!
     Как стать такой же неотразимой, чтобы волны любви и страсти разбивались и у моих ног?
     И каково же было удивление девушки, когда из газет она узнала, что обожаемое божество замужем за романистом Извековым!
     Отец не одобрял "бессмысленного идолопоклонничества", но поделать ничего не мог. Оставалось ждать, когда подлинное чувство вытеснит иллюзорные переживания из души дочери. Николай Алексеевич с простодушной наивностью пытался помочь судьбе: его стараниями Трофимов вдруг оказывался в их доме или ненароком попадался Оле на глаза в больнице.
     - Папа, нынче опять Боря Трофимов забегал.
     - Да, я посылал его по своей надобности.
     - Знаю я эту надобность, он битый час просидел подле меня! - Оля смеется. - Все толковал о том, как холерных больных выхаживать! То-то мне это интересно!
     - Да?! - смущенно трет пенсне отец. - В науке медицинской из него выйдет толк, а вот в науке куртуазии, видимо, нет!
     Одного Николай Алексеевич все-таки добился своими неуклюжими попытками.
     Трофимов влюбился в Олю. И это обстоятельство было видно даже без пенсне. Борис Трофимов, будучи человеком искренним и бесхитростным, увлекся очаровательной дочерью Миронова, но не смел и пикнуть о своих чувствах, так как испытывал к учителю глубочайшее почтение.
     Поэтому единственное, что мог позволить себе начинающий эскулап, - так это робкие ухаживания, принимавшие вид разговоров на умные темы. Он ужасно робел и стеснялся смешливой и неглупой барышни, которой очень хотел понравиться, но не знал, как. Единственной стихией, где он чувствовал себя свободно, была медицина. Да и о чем еще говорить доктору с дочерью известного на всю столицу коллеги? Оля отчаянно скучала в его присутствии, а уж когда он вдруг позволил себе ироническое замечание в адрес "легковесных и пошлых извековских творений", то и вовсе надулась на собеседника. Трофимов, выйдя на улицу, вдруг осознал сказанную оплошность и ужаснулся своей глупости. На следующий же день рассыльный принес на квартиру Мироновых пакет, украшенный огромным ярким бантом.
     Внутри оказался новый роман любимца, в дорогом переплете и с изысканным портретом. Накануне перепуганный Трофимов ринулся в книжные лавки, где чуть было не стал жертвой давки. Трепеща, он послал свой подарок и был великодушно прощен.
     Жизнь потихоньку шла своим чередом, но однажды привычный порядок вдруг был взорван. Все началось с переезда в новую квартиру. Миронов, имея доходную практику, смог наконец позволить себе дорогое жилье в самой модной части Петербурга. Семья переехала на Каменноостровский проспект, где селились известные литераторы, адвокаты, артисты и доктора. Новый дом строился в стиле "югендштиль", как, впрочем, и многие другие здания в квартале. Роскошные апартаменты с высокими готическими окнами, камин, выполненный по специальному эскизу, витиеватая лепнина под потолком.
     Телефон компании "Эриксон". Большая ванная комната, где можно было блаженствовать в пене, как богиня Венера. Прачечная в подвале, яркое электричество, отопление комнат паром специальными трубами. Не будет возни с печью и дровами, не будет вечно коптящих ламп! Словом, невиданный комфорт! Пришлось заказывать новую мебель, под стать жилью.
     Доктор и дочь погрузились в водоворот хлопот и страшных расходов. Одно печалило Николая Алексеевича: покойная супруга не увидит всего этого великолепия.
     Самые роскошные апартаменты в доме пустовали - в бельэтаже в левом крыле здания. И вот однажды Николай Алексеевич, воротясь домой от пациента, зашел к дочери с таинственным видом.
     - Хочу тебя удивить, дорогая моя!
     Оля с любопытством воззрилась на отца, отложив очередной роман в сторону.
     Миронов многозначительно поглядел на обложку и продолжил.
     - Угадай, кто теперь будут наши соседи?
     Отец хитро прищурился. Оля пожала плечами.
     - Не поверишь! Извеков и Горская!
     Оля не поверила словам отца и, наскоро одевшись, выбежала из квартиры Дойдя до угла здания, она обнаружила ломовиков, снующих людей, переносящих мебель, коробки, узлы. Словом, обычная картина переезда. Девушка стояла поодаль. Она сама не знала почему, но обыденность происходящего произвела какое-то неприятное впечатление. Тут же находились дети, два непослушных шумных мальчика, которых гувернантка безуспешно пыталась унять, и высокая девочка-подросток. Дети? Неужели у тоненькой, изящной Горской трое детей? А это кто стоит с недовольным и раздраженным видом?
     Оля обмерла. Извеков собственной персоной! Только его почему-то не узнать. Лицо сероватого оттенка, мешки под глазами, тычет тростью в узел и говорит сердито.
     Рядом стоящая дама устало машет рукой и, взяв одного из шалунов за руку, идет к парадной двери. Оля смотрит и не верит собственным глазам. Нет, это не она! Ил