о еще подождать...
   "На воздушном океане, без руля и без ветрил, тихо  плавают  в  тумане
хоры стройные светил..."
   Господи, Гос-поди, есть же, наверное, кто-нибудь, где-нибудь на Земле
- может, в Австралии, - ей предназначенный!  Она  так  тоскует  по  этой
родной душе, ей так отчаянно не хватает любви! "Но ведь есть же Алик", -
укоризненно напомнила себе Рабигуль. Да, все правильно: Алик есть, и  он
ее любит. И он хороший, еще какой хороший!  Он  ей  и  муж,  и  отец,  и
нянька. Но она-то, она... Как же так вышло, что она связала с  ним  свою
жизнь? Смешной и трогательной была их первая встреча...

***

   Осень в том году выдалась замечательной: сухая, солнечная,  теплая  и
какая-то радостная.  Желтые  листья  светились  ярким  нарядным  светом,
голубое, без единого  облачка  небо  сияло  над  головой.  Впереди  были
листопад и дожди, серая хмарь и хлябь "под ногами, а пока лишь отдельные
листочки, оторвавшись от  своих  более  крепких  собратьев,  медленно  и
плавно кружась в неподвижном воздухе, опускались на тротуары.
   На таком-то листочке и поскользнулась неожиданно  Рабигуль.  Отчаянно
взмахивая руками (левое плечо оттягивал  громоздкий  футляр,  в  котором
лежала на синем бархате виолончель), она пыталась сохранить  равновесие,
не упасть: а вдруг грохнется об асфальт драгоценная ноша? Тут и бросился
ей на помощь невысокий  молодой  человек  с  противоположного  тротуара.
Ловко лавируя между гневно гудящими на него  машинами,  он  стремительно
пересек улицу и подхватил Рабигуль под руку.
   "Я увидел все  сразу,  -  рассказывал  он  потом.  -  Твою  тоненькую
фигурку, такую хрупкую, туфельки на каблучках, темные волосы, а  на  них
крохотная такая шапочка. И как ты тащишь эту  огромную  виолончель...  Я
буквально задохнулся от восхищения, и так захотелось тебе помочь, что  и
не передать..."
   - Позвольте вас проводить?
   - Да я пришла уже. Вот она, Гнесинка.
   - Но ведь еще крыльцо. И ступени, - не растерялся Алик.
   Вообще-то он был робок  с  девушками,  да  и  мало  было  их  на  его
факультете, но Рабигуль поразила Алика в самое сердце, откуда-то взялись
и решительность, и  напористость,  смелость,  терпение,  даже  хитрость,
совершенно ему несвойственная. Он сразу решил все про нее выведать.
   - Вы на каком курсе?
   - На третьем, а что?
   - А я на четвертом, - почему-то обрадовался Алик. - В нефти и газе.
   - Как это? - не поняла Рабигуль.
   - Ну, в Губкинском.
   - Ах, в Губкинском... - Имя ничего ей не говорило.  -  Ну  я  пришла.
Спасибо.
   И, кивнув своему случайному знакомому, Рабигуль скрылась в  вестибюле
училища. Подождав немного и крепко подумав, Алик небрежно,  вразвалочку,
вошел  туда  же,  просочившись  с  независимым  видом  через  бдительную
вахтершу - времена суровых охранников были  еще  впереди,  -  подошел  к
расписанию, все, что надо, для себя  вычитал,  растворился  на  время  в
Москве, а в три ровно уже стоял у широкого каменного крыльца.
   Россыпью высыпали студенты - со скрипочками  и,  как  ни  странно,  с
гитарами, а  то  и  вовсе  без  всякой  ноши.  "Наверное,  пианисты",  -
рассеянно подумал Алик. А она-то где?  Где  ж  она?  Может,  есть  какой
другой выход? Может, осталась  позаниматься?  Дома  небось  не  очень-то
поиграешь: соседи забарабанят в стенку. Ладно, подождем.  Никуда  отсюда
он не уйдет, а дождется эту  красавицу,  не  позволит  ей  затеряться  в
огромном городе. И только он решил ждать до победного, как она вышла,  и
Алик прямо задохнулся от восточной ее красоты. Да как он смеет? Да разве
такая девушка для него? Но отступать было поздно, и невозможно было  ему
отступить.
   - Вы?
   Улыбка  тронула  строгие  губы,  гордо  и  нервно   дрогнули   крылья
породистого, прямого носа, краска вспыхнула на смуглом лице. Алик  молча
протянул руку, и Рабигуль сняла с плеча виолончель.
   - Можно?
   Он крепко взял ее под руку.  Рабигуль  чуть-чуть  отодвинулась,  хотя
руки не отняла. Все-таки в ней была восточная кровь и культура  Востока,
и, повинуясь их мощному зову, многого она стеснялась, хоть  и  жила  уже
три года в Москве.
   - Я даже не знаю, как вас зовут, - опустила она ресницы.
   - Алик, - охотно и быстро ответил он и  тут  же  сделал  поправку  на
первую встречу:
   - Александр.
   - А я Рабигуль. Можно - Гуля.
   - Ра-би-гуль, - повторил по слогам Алик. - Какое  имя...  Никогда  не
встречал...
   - Это уйгурское имя...
   - А уйгуры - кто?
   - О, это древний народ, и язык наш один из самых редких и трудных...
   Они шли по улице  и  разговаривали  свободно  и  просто,  и  Рабигуль
чувствовала, что ей приятно опираться на руку  этого  парня;  она,  если
честно, ни с кем еще под руку не ходила.
   Как ни странно, именно невзрачность Алика вызвала  доверие  Рабигуль:
такой ничего себе не позволит, он, конечно, ни на что  не  надеется,  не
претендует.
   Просто несет ее виолончель. Плохо же она знала мужчин!  Да  что  там,
она их совсем не знала. Если б кто-нибудь сказал  ей  тогда,  что  очень
скоро Алик,  которого  и  описать  трудно,  станет  ее  мужем,  она  бы,
наверное,  рассмеялась.  Она  мечтала..,  нет,  не  о   славе,   но   об
известности. И еще - о  любви,  не  о  браке.  Она  не  знала,  что  мир
принадлежит мужчинам, что они выбирают судьбу для женщины.  Ей  остается
лишь защищать последние свои права - профессию, работу, духовную  жизнь.
Не так уж мало, если подумать.  Но  и  победителям  приходится  нелегко.
Алику, во всяком случае, было трудно. Где - Гнесинка, а где  -  нефть  и
газ?  Огромные  пространства  бессердечного   мегаполиса   между   ними!
"Что-нибудь придумаю", - решил Алик и наплевал на свой родной институт -
ни минуты не сомневаясь, сразу.
   - Пиши четко, разборчиво, - строго  наказал  он  Кириллу,  с  которым
дружил аж со  школы,  вместе  решали,  куда  идти,  вместе  решили  -  в
Губкинский. - Пиво - за мной!
   - Пиво-то пивом, - не одобряя друга, да  и  скучно  же  таскаться  на
лекции одному, почесал в затылке Кирилл, - а практические занятия?
   - Скажи, заболел, - не растерялся Алик.
   - И надолго? - иронически  поинтересовался  Кирилл,  поглаживая  чуть
заметные усики, которые тщательно взращивал.
   - "На всю оставшуюся жизнь"! - завопил дурным голосом Алик, и  Кирилл
понял, что друг в самом деле  влюбился,  потому  как  поглупел  здорово,
ничего не скажешь.

***

   Алик бросился в атаку с такой напористостью, какой сам от себя  сроду
не ожидал. Не только лекции, семинары, но и друзья, книги, кино, танцы -
все полетело в тартарары, все  отброшено  было,  забыто,  все  перестало
иметь значение. С утра, задыхаясь от  радости,  мчался  он  в  арбатский
глухой переулок, где в  маленьком  домике,  во  дворе,  снимала  комнату
Рабигуль.  Вместе  с  Машей,  скрипачкой.   По-хозяйски   взваливал   он
виолончель на плечо, по-хозяйски поторапливал Рабигуль:
   - Быстрее, быстрее: опаздываешь.
   Маша весело поглядывала на Алика - ишь, раскомандовался,  -  Рабигуль
же неторопливо и невозмутимо  пристраивала  на  голове  свою  неизменную
крохотную красную шапочку.
   - Простудишься! - волновался Алик. - Сегодня ветер!
   - Не  простужусь,  -  скупо  улыбалась  Рабигуль,  втыкая  в  шапочку
очередную шпильку.  -  Здесь,  в  Москве,  разве  ветры?  Вот  у  нас  в
Казахстане...
   Легкое  длинное  пальто,  узконосые  туфельки...  От   ее   изящества
захватывало дух. Но ведь легкое же пальтишко!..  О  виолончели  Рабигуль
заботилась больше: теплый футляр и дерюжка на зиму.
   - А потом у меня будет два инструмента, - мечтательно  говорила  она,
когда шли они к Гнесинке. - Один дома и один в оркестре.
   "Я куплю машину, - именно  тогда  озарило  Алика.  -  И  буду  возить
Рабигуль вместе с ее виолончелью. Заработаю и куплю! Нам и за  практику,
говорят, заплатят". Знала бы Рабигуль, о чем думает этот юноша. Ей  и  в
голову прийти не могло: они ведь даже не целовались, ничего такого  друг
другу не говорили! Но разве  это  важно?  Главное,  что  решил  он:  эта
удивительная, неприступная, ни на кого не  похожая  девушка  станет  его
женой, обязательно.
   - Два инструмента? - удивленно и недоверчиво переспросил он.  -  Чтоб
не таскать тяжести?
   -  Не  в  этом  дело.  -  Рабигуль  прищурилась,  спасая   глаза   от
взметнувшейся под ветром пыли. -  Просто,  когда  гастроли,  инструменты
уезжают заранее. Их везут  каждый  в  отдельном  ящике!  -  с  гордостью
добавила она.
   "Ух ты! - восхитился Алик. - Гастроли, концерты... Как  она  верит  в
себя! Оркестр... А если ничего  не  получится?  Ну  сколько  в  оркестре
требуется виолончелистов? Это ж не инженеры на буровой..." Но спрашивать
ни о чем не стал, молча подтянул  широкую  лямку.  Даже  ему  оттягивало
плечо.
   Улица была еще темной. Горели еще фонари. "Могли  бы  хоть  гнесинцам
позволять  высыпаться",  -  совершенно  справедливо  подумал  Алик.  Дул
жесткий, как всегда перед снегом, ветер, редкие ледяные  крупинки  скупо
падали с неба. Уже не дождь и еще не снег. Рабигуль впервые  сама  взяла
Алика под руку.
   - Скользко...
   - Держись крепче.
   Эта ее хрупкость, ее беззащитность умиляли до слез. Так  хотелось  ее
защищать.
   - Что ж ты все ходишь в туфельках? - с жалостью и любовью взглянул на
черные "лодочки" Алик. - Холодно.
   - Ага, - согласилась с ним Рабигуль. - Завтра влезу в  сапоги.  А  не
хочется, - капризно протянула она.
   Она уже привыкла к своему неизменному спутнику,  к  его  каждодневным
визитам. Он уже становился для нее своим. Но вдруг Рабигуль,  пораженная
внезапной мыслью, резко остановилась и заглянула Алику в лицо.
   - Слушай, а как же ты? У вас, что же, нет разве лекций?
   - Вообще-то есть, - сразу раскололся от неожиданности Алик.  -  Но..,
во вторую смену, - мгновенно нашелся он. - Пошли.
   - Нет, погоди. - Рабигуль мучительно покраснела, смутилась. - Ведь ты
же меня и встречаешь.
   Разве лекции, если они во вторую смену, заканчиваются так рано?
   Алик молчал: он просто не знал, что сказать. Рабигуль  мягко  тронула
его за плечо.
   - Ты не надо, не приходи каждый день, - попросила она.
   Алик покачал головой:
   - Не могу.
   - Почему? - растерялась Рабигуль. - Я сама в состоянии...
   - Что?
   - Носить виолончель. Она не такая уж и тяжелая,  я  привыкла.  Только
болит иногда плечо.
   - Дело не в ней, - с трудом вымолвил Алик, упорно глядя в сторону.  -
Не в виолончели.
   Злой ветер налетал на них со всех сторон. Подняв воротники, глядя под
ноги, чтоб не споткнуться, торопливо шли мимо люди.
   - А в чем? - распахнула черные как ночь глаза Рабигуль.
   - В тебе, - беспомощно признался Алик и добавил, сдаваясь:
   - Не могу я не видеть тебя.
   - Но ты меня совсем не знаешь, - пробормотала Рабигуль  и  устыдилась
банальности собственных слов.
   - Все равно, - покачал головой Алик. - Не знаю, что со мной творится:
с утра до ночи только о  тебе  и  думаю.  А  иногда  и  ночью,  во  сне.
Просыпаюсь, и сразу - ты, со своей виолончелью.
   Он закашлялся от волнения, и Рабигуль сочувственно постучала  по  его
спине слабеньким кулачком.
   - Когда у тебя нет занятий, я просто  тону,  пропадаю,  -  торопливо,
словно боясь, что его  перебьют,  говорил  Алик.  -  Воскресений  жду  с
ужасом.
   А завтра как раз воскресенье, - добавил он упавшим голосом. - Можно я
приду к вам в гости? - набрался он храбрости.
   - Но мы все равно в Гнесинке...
   Рабигуль снова взяла Алика под  руку,  и  они  пошли  дальше.  Теперь
говорить стало легче: можно было не смотреть друг на друга.
   - Мы там готовимся, репетируем, - объясняла Рабигуль. - Но ты  можешь
зайти вечером.
   - Да? А когда? - торопливо спросил Алик. Рука его дрогнула.
   - Часов в восемь. Мы уже будем дома.
   "Мы"... Это он сразу усвоил... Ну и что? Да пусть  в  этой  маленькой
комнатке соберется хоть вся Гнесинка! Лишь бы там была Рабигуль. Сто раз
он бывал уже в арбатском их  тупичке,  но  впервые  придет  не  поднести
рыцарски виолончель, не проводить на занятия, а вот именно в гости!

***

   - Слышь, Кир, дай бабочку! - вечером позвонил Кириллу.
   - Ого! - одобрительно заметил  Кирилл.  -  Это  уже  кое-что...  Дела
продвигаются?
   Да как он смеет так говорить? Дела... Придумал тоже!
   - Так дашь или  нет?  -  сухо  спросил  Алик,  и  Кирилл  понял,  что
вторгается на запретную территорию.
   - Какой разговор! - с жаром воскликнул он. - Где встретимся?
   - На "Октябрьской".
   В глубине длинного вестибюля, у подсвеченных  сиренево-синим  ажурных
ворот Кирилл передал другу эту милую замену галстука, ободряюще  хлопнул
Алика по спине, сказал на всякий случай: "Не дрейфь!" - и растворился  в
толпе.
   Но Алик и не думал дрейфить. Он был так счастлив, так горд собой,  он
так спешил к своей Рабигуль, что даже о  цветах  или  там  о  шампанском
забыл.
   Вспомнил, когда позвонил и ему открыли.  Как-то  сразу  почувствовал,
что ничего - ни торта, ни цветов, ни  конфет,  дурак,  не  принес.  "Она
подумает, что я жадный!" Эта ужасная мысль залила его горячей волной,  и
он готов был бежать назад, к метро, где цветы продавались  и  в  поздний
час. Но Рабигуль уже протягивала ему руку.
   - Заходи, заходи. А Маша у Тани.
   Маша действительно убежала к Тане, несмотря на все старания  Рабигуль
ее удержать.
   - Нет, нет и нет, - твердо сказала она. - Ты разве не видишь, что  он
влюблен? Хочешь, чтоб возненавидел меня? Что я здесь буду делать?
   - Маша, прошу, - Рабигуль умоляюще прижала руки к груди, - я не знаю,
о чем говорить...
   - Значит, слушай, - кинула на прощание дельный совет жестокая Маша. -
Пусть говорит он. Мужчины любят, когда их слушают.
   И она убежала, оставив Рабигуль одну.

3

   Его друзья умерли бы со смеху, если б Алик им рассказал,  как  прошло
его первое свидание с Рабигуль - вечером, наедине, в тихом, отъединенном
от  прочих  домике,  где  ни  папы-мамы  за  стенкой,  ни  даже  соседки
какой-нибудь, куда  никто  не  должен  был  неожиданно  возвернуться,  и
кровать у стены, а  напротив  диван  так  притягивали  взор,  что  и  не
оторваться.
   Но на диван, не говоря уже о кровати, они  так  и  не  перешли.  Весь
вечер просидели за столом напротив друг друга.  Рабигуль  вежливо  поила
его чаем из тонких фарфоровых чашек, и они разговаривали.
   С чуткостью влюбленного Алик сразу угадал, что она.., нет, не боится,
конечно, но насторожена, и все силы бросил на то, чтобы  настороженность
эту преодолеть, убрать. Он ничего ей такого не  скажет,  не  сделает  ни
единого рискованного движения, он и пальцем ее  не  коснется,  пока  она
сама того не пожелает.
   Он так даже не думал, он так чувствовал - глубоко, в душе, на уровне,
наверное, инстинкта. Еще месяц назад ему и в голову не  пришло  бы,  что
так страстно, безудержно он захочет  жениться,  да  еще  на  девушке,  к
которой не прикоснулся. А ведь был Алик мужчиной,  знал  женщин  -  так,
иногда, от случая к случаю, но знал. Что  же  теперь  с  ним  случилось?
Маленькая, очень теплая комната, и накрыт к чаю стол. Он сидит  за  этим
столом, а против него Рабигуль. И он тонет, тонет  в  загадочных  темных
глазах, и ничего ему, кажется, больше не нужно. Сидеть  бы  да  слушать,
смотреть на нее и надеяться, замерев, что так будет вечно.
   - Когда-нибудь будет у меня настоящий инструмент, с именем, - мечтала
вслух Рабигуль. - У виолончели такой глубокий, искренний голос, а  когда
инструмент настоящий...
   Алик заставил себя вслушаться.
   - Тяжело, наверное, играть на виолончели? -  придумал  он  подходящий
вопрос.
   Рабигуль застенчиво улыбнулась, строгие глаза потеплели.
   - Это такое счастье... Она так поет... Как сопрано... Мы с Машей  все
спорим. Конечно, скрипка - царица музыки, кто скажет  "нет"?  Но  низкий
голос виолончели меня, например, завораживает, чарует...
   Как она говорит! Ну от кого еще  он  мог  бы  услышать  такое  слово:
"чарует"?
   - А  как  это  все  получается?  -  Алику  становилось  по-настоящему
интересно. - Ведь у виолончели всего четыре струны.
   - Ну и что - четыре?
   Рабигуль  живо  встала,  подошла  к  стене,"   где   стоял,   к   ней
прислоненный, огромный черный футляр, взяла его,  положила  на  диван  и
раскрыла. Вытащила свое сокровище,  стала  показывать,  объяснять.  Алик
подошел к дивану, склонился вместе с Рабигуль над инструментом, и у него
закружилась от волнения голова: от ее волос пахнуло чем-то легким,  едва
уловимым - то ли сиренью, то ли просто свежестью.
   Через много лет, поздним вечером, почти ночью, сидя перед телевизором
в своем одиноком доме, Алик смотрел фильм, справедливо  получивший  кучу
"Оскаров", и вспомнил вдруг этот вечер так ясно, словно  он  был  вчера.
Фильм назывался "Аромат женщины".
   Так передать все в названии! Только там герой  был  слепым,  а  он-то
слепым не был! Или все-таки был?
   Недаром же он закрыл в тот вечер глаза, ощутив слабый запах сирени. И
еще он их закрыл от соблазна: слишком близко стояла к нему Рабигуль.  Он
даже слегка отодвинулся - осторожно, незаметно, чуть-чуть. А она  ничего
и не замечала, так старалась все ему объяснить.
   - Конечно, это не одно наслаждение,  это  еще  и  труд:  левой  рукой
плотно прижимаешь пальцы к грифу,  иначе  хорошего  звука  не  будет,  а
правой, смычком, скользишь по струнам. С  нажимом!  Тяжело...  Физически
тяжело... Но зато какая  награда!  А  что  четыре  струны,  так  знаешь,
сколько можно извлечь из них звуков?
   Нажимаешь сюда, сюда и сюда... Дай-ка руку!
   Рабигуль легко и непринужденно  взяла  Алика  за  руку,  прижала  его
пальцы к струне. Какая у нее теплая, сухая ладонь - Алик терпеть не  мог
влажных рук! До чего ж она милая и доверчивая! Но тут же не  без  грусти
понял: это все музыка, это она преображает Рабигуль, от ее  сдержанности
и следа не осталось.
   Значит, с этим придется жить. Ну что ж, не такая уж тяжкая ноша! Хотя
если постоянно музыка в доме...
   "Ох,  ну  и  дурак  же  я!  Что  -  музыка?  Лишь   бы   только   она
согласилась..."
   - Завтра нам к девяти, - тихо молвила Рабигуль, взглянув на маленькие
часики, поблескивающие на узком запястье. - А тебе еще целый  час  домой
добираться.
   Алик залился густой краской: его выгоняют! Нет, вежливо просят  уйти.
Сколько там времени? Еще только  десять!  Даже  нет  десяти.  Почему  же
она... Ах, Господи!  Обнять  бы  ее,  прижать  к  себе  тонкую  фигурку,
зарыться лицом в черные волосы... Может,  этого  она  и  ждет?  Ведь  он
мужчина, ему делать первый шаг.
   Алик моляще взглянул на Рабигуль. Она ответила спокойной улыбкой. "Ей
и в голову не приходит!" - с болью понял Алик  и  старательно  улыбнулся
тоже.
   - Ну, я пошел, - сказал он небрежно и встал.
   - Счастливо, - приветливо отозвалась Рабигуль.
   - Спасибо за чай.
   Он все еще не двигался с места, будто чего-то ждал.
   И дождался.
   - Ты.., знаешь что? - с заминкой сказала Рабигуль.  -  Ты  завтра  не
приходи.
   - Почему?
   Алик внезапно охрип и закашлялся.
   - Ну.., мы  же  сегодня  виделись,  -  неловко  попыталась  объяснить
Рабигуль. - Зачем тебе ехать в такую даль?
   - Да мне не трудно.
   Из последних сил, с упорством отчаяния Алик старался удержаться  хотя
бы на этой - зыбкой, неверной почве. Ведь ему было нужно  так  мало!  Он
тут же отринул все свои дерзкие притязания. Пусть только  позволит  быть
рядом, хоть иногда! И все. И все!
   - Не в этом дело...
   Ресницы поднимались и опускались, прикрывая черные матовые глаза. Так
вот почему они кажутся такими огромными:  зрачок  сливается  с  радужной
оболочкой, и это так неожиданно, необычно! Все в этой девушке  необычно,
единственно, неповторимо.
   - А в чем? - хрипло спросил Алик.
   - Девчонки смеются, - по-детски обиженно ответила Рабигуль. - "Что, -
говорят, - он таскается?"
   - Пусть смеются, - заглянул ей в глаза Алик. - Мне все равно.
   Что ж это с  голосом?  Слова  протискиваются  через  глотку  с  таким
трудом! И голос совсем чуж