а запнулась. - Нужна  была,  доченька,  личная  жизнь.
Сцена может заменить все на свете, кроме тепла мужских рук.
   Рита улыбнулась: как изящно и осторожно выражается мама.
   - А у тебя как раз начался переходный возраст...
   Ох, лучше не вспоминать! Теперь у меня, кроме вас, нет никого. Только
вы и театр.
   - Этого мало?
   - Ты знаешь, что я имею в виду.
   - Аркадия Семеновича?
   - То наследство, что он  после  себя  оставил.  Я,  доченька,  больше
никому не верю, ни к кому не позволяю себе привязываться.
   - Это,  наверное,  не  правильно,  -  неуверенно  сказала  Рита.  Как
странно, что она дает маме советы!
   - Наверное, - грустно улыбнулась мама.
   Они сидели обнявшись, как две подруги,  две  женщины,  уже  познавшие
горечь этой жизни - одна побольше, другая только вступила на эту  тропу,
- и говорили, говорили...
   - Дай мне честное слово, - совершенно по-детски попросила мама, - что
выкинешь всю эту глупость из головы. Ты должна, просто обязана  окончить
университет, набраться знаний; поверь, они еще как пригодятся!  А  потом
поступай как хочешь. Но вот вспомнишь  мои  слова:  ты  уже  не  станешь
девочкой у компьютера.
   - Я собиралась взять академический отпуск.
   - Да какой там отпуск! Ты же сразу окажешься в другой среде, с другой
системой ценностей, другой моралью. Из  таких  фирм  в  университеты  не
возвращаются.
   - Ты так считаешь? - Рита почувствовала себя уязвленной.
   - Уверена! - воскликнула мама. - Тебе и думать-то  будет  некогда.  А
ведь за тобой, детка, поколения российской интеллигенции: я,  папа,  обе
бабушки, даже Мария Сергеевна, твоя прабабушка - по нашей линии,  папину
так далеко я не знаю. Два года билась она за  заграничный  паспорт  -  в
России не было тогда высшего  женского  образования,  -  вышла  фиктивно
замуж, чтобы уехать.
   - И как, уехала? - Рита во все глаза смотрела на маму: ничего  такого
она не знала, и почему никогда, ни разу  в  жизни  так  с  ней  мама  не
разговаривала?
   - Уехала. Выучилась на врача в Женеве.
   - А зачем вернулась?
   - Чтобы лечить детей.
   - В Женеве тоже есть дети.
   - А наших кто лечить будет?.. Так вот, все мы рвались к  культуре,  а
ты задумала оборвать эту нить?
   Екатерина Ивановна смотрела на  Риту  с  такой  укоризной,  что  Рита
смутилась. "Неужели это такая уж безусловная ценность?" -  подумала  она
да так и спросила.
   - Именно, - подтвердила мама. - Такая уж безусловная. Вот-вот очнутся
те, кто все бросил, как  собралась  сделать  ты,  и  пошел  торговать  в
ларьки.
   Увидишь! Ринутся наверстывать упущенное - за  деньга,  по  блату,  во
всякие сомнительные колледжи, сами так себя назвавшие академии, -  а  ты
уже в МГУ, его диплом ценится во всем мире! - Она помолчала, подумала. -
И потом, ты забыла про Олега! Эта проклятая фирма вас  разведет,  уж  ты
мне поверь. Не бывает настоящей  семьи  без  духовной  близости.  Именно
поэтому мы были так счастливы с твоим папой.
   - А куда ж она денется, духовная близость? - не поверила маме Рита.
   - Куда-нибудь денется, - неопределенно ответила мама и, понимая,  что
ответила смутно, туманно, вспомнила знакомый с юности аргумент. - Ведь и
вправду бытие определяет сознание, разве не так?
   - Так, - не могла не согласиться Рита - она тоже учила политэкономию,
- и обе они рассмеялись.

***

   Темнело. Сгущались сумерки, А они все сидели  на  кухне,  не  зажигая
огня.
   - Так Виктор еще и гэбэшник? - брезгливо скривилась  мама.  -  Да  от
этой породы - бежать и бежать!
   - Почему? - наивно спросила Рита.
   - Потому что порядочный человек там удержаться не может, -  убежденно
сказала мама. - Уж я-то их знаю!
   - Откуда? - удивилась Рита.
   - Что значит ты - уже  новое  поколение,  -  снисходительно  и  нежно
улыбнулась мама. - Нет, все-таки недаром защищали вы Белый дом...
   - А ты на меня сердилась, - напомнила Рита.
   - Не сердилась, а беспокоилась, - поправила ее мама. - Волновалась  я
за тебя, боялась. Ведь погибли же эти трое! Как теперь  живут  их  мамы?
Даже  подумать  страшно...  -  Она  зябко  повела  плечами.  -  Так   ты
спрашиваешь, откуда я знаю гэбэшников?  Их  лапу  чувствовали  все,  вся
страна. Ну вот, например,  гастроли.  Анкета  должна  быть  чистой,  как
стеклышко, - это раз, характеристика за подписью парткома - два,  и  это
при том, что я, например, никогда не была в партии. Хоть бы для приличия
позволили нам, беспартийным, подписывать бумажки в месткоме! Куда там...
   Обязательный  треугольник,  и  последнее  слово  всегда  за  ними   -
партийцами. Гадость! Ну ладно, наконец летим. И среди труппы обязательно
какой-то незаметный тип, чаще всего "замдиректора по  кадрам".  Все,  до
последней хористки, знают, кто он такой! Ходит,  вынюхивает,  следит  за
нами - и, заметь, за наш счет: мы этих гадов к тому же и содержали!
   С ума сойти! Мама - и такие слова.., такой голос... Куда девалась вся
его мелодичность?
   - Да еще претендует, видите  ли,  на  "любовь"!  -  Гневом  вспыхнули
синие, как море, глаза. - Им ведь не  нужны  ни  музеи,  ни  театры,  ни
картинные галереи.
   Водка да бабы. Ну, еще стриптиз, порнофильмы - вот и  вся  программа.
Выберет девочку из кордебалета, пристанет как банный лист, и попробуй-ка
отвяжись!
   Навсегда станешь невыездным, как наша Галя.
   - Ой, мамочка, что такое ты говоришь? - расстроилась Рита. - Мужики в
таких случаях злятся  всегда,  но  от  злости  до  мести  все-таки  есть
дистанция - Для этих-то? Никакой! И месть их -  тайный  донос,  по  всем
инстанциям. И ведь не объяснишься, не  оправдаешься,  потому  что  никто
ничего  не  говорит,  никаких  обвинений  не  предъявляют.  Просто  Галю
перестали  брать  на  гастроли,  и  все.  Все   знали,   в   чем   дело,
сочувствовали, жалели, а некоторые, представь, осуждали: тоже мне, цаца!
Так что от гэбэшников, даже бывших, держись, голубка, как можно дальше.
   Рита сжала мамину руку. Словно молния сверкнула в мозгу: она  поняла.
В середине восьмидесятых маму вдруг перестали брать за  границу.  Вместо
нее,  примы,  ехала  солистка  из  второго  состава.  Сергей   Петрович,
руководитель, душа театра, возмущался, расстраивался, бегал в  райком  и
еще куда-то, но ничего поделать  не  мог.  А  уж  как  изменилась  мама!
Похудела страшно  и  все  глотала  по  какой-то  сложной  схеме  пилюли,
привезенные для нее с гастролей тем же Сергеем Петровичем...
   "Какая я была эгоистка! - ужаснулась себе Рита.  -  Как  не  понимала
маму! Все  копалась  в  себе,  обижалась,  требовала  внимания,  а  она,
оказывается, так страдала..."
   Мама поставила на плиту чайник.
   - Сколько получает Олег? - неожиданно спросила она.
   Рита сказала.
   - Вот и я буду давать тебе столько же,  но  не  как  наши  власти,  а
честно: с поправкой на инфляцию. А твоя стипендия - на  заколки.  И  вот
что, возьми-ка шубку, она, ей-богу, мне не нужна. Все  покупали  -  и  я
купила, а у меня еще прошлогодняя совершенно новая.
   - Нет, мамуль, шубы не надо, - слабо возразила Рита.
   - Надо! - твердо сказала мама. - Самое время тебе наряжаться.  И  дай
мне слово, жизнью моей поклянись: если что будет нужно, если  не  хватит
денег - ты бежишь не на фирму, а ко мне!
   - Мамочка, мне так стыдно, - прошептала Рита. - Это  мы  должны  тебе
помогать, а не ты - нам.
   - Это уж как получается, - весело  сказала  мама.  -  Жизнь  -  штука
сложная, с поворотами. Я вообще-то в вас очень  верю  -  ив  тебя,  и  в
Олега. Придет время,  и  ты  увидишь:  знания  принесут  вам  не  только
радость, профессию, но  и  достаток.  Не  такой,  конечно,  как  у  этих
жуликов, но вполне приличный.
   - Почему же они жулики?
   - А потому что жулики... Вот тогда, когда Олег произведет сенсацию  в
научном мире, а твоя работа - фурор, вы и станете мне помогать.
   - Хорошо, - сдалась Рита. - Но пусть сейчас это будет в долг,  ладно?
Вдруг Олежка получит грант?
   Тогда мы сразу и отдадим.
   "В долг... - улыбнулась Екатерина Ивановна. - Ах, дурачки, дурачки!"
   Она налила в тонкие  японские  чашки  свой  любимый  жасминовый  чай,
поставила на стол печенье и Зажгла настольную лампу. Как им было  вдвоем
уютно!
   - Деточка, - тихо сказала мама, - мы ведь одна семья, разве ты так не
считаешь?
   Рита согласно кивнула.
   - Только живем отдельно, - продолжала мама. - Зачем же нам  считаться
как чужим? Какой там еще долг?
   Получите грант - ну и ладно. Он, между прочим, дается не  на  возврат
долгов, а на то, чтобы продолжать исследования. Долг... Скажешь тоже!
   - Но так делается на Западе, - оправдывалась Рита. "
   - На Западе все по-другому... Ты ведь не отправишь меня  на  старости
лет в дом престарелых? ;
   - Что ты!
   - А там - запросто. Конечно, и дома там другие, и другие старики. Они
сами уезжают туда, внутренне готовы давно к одиночеству. В таком доме, в
Дижоне, мы однажды давали  концерт,  благотворительный.  Все  красиво  и
чисто. Старушки принарядились, и зал хороший, с хорошей акустикой...
   - Мамочка, - обнимая, целуя мать, чуть не плакала Рита. -  Что  такое
ты говоришь? Как ты можешь думать о старости, да еще о такой! Ты у  меня
красавица, лучшая в театре певица, ты такая еще молодая!
   - А я и не думаю, - затихла в объятиях дочери Екатерина  Ивановна.  -
Так, к слову пришлось. И еще мне тяжело, что тебе трудно  брать  у  меня
деньги.
   Что-то я сделала, значит, не так...
   -  Нет,  мамуль,  нет!  Времена  изменились:  строим  капитализм,   с
капиталистическими, жесткими отношениями,  -  нашла,  как  казалось  ей,
объяснение Рита и засмеялась.
   -  Неужели  ничего  не  останется  от  старых  времен?  -  задумалась
Екатерина Ивановна. - Ведь было много  хорошего.  Отношение  к  деньгам,
например. Их было мало, но тратили их легко.  И  чтобы  дочь  стеснялась
взять деньги у матери... Милая моя,  дорогая,  пусть  между  нами  будет
социализм!
   Мама встала, прошла в комнату, выдвинула ящик письменного стола.  Там
в железной коробке хранились доллары.
   - На, бери! - вернулась она в кухню. - И так будет  каждый  месяц.  В
старые времена я могла бы  переводить  деньги  по  почте,  чтобы  ты  не
стеснялась, но теперь и деньги другие, и другие  доставщики  -  переводы
даже наших денег идут по Москве месяцами, а то и вообще  пропадают.  Так
что придется тебе видеть мать хотя бы раз в месяц. Но  лучше,  доченька,
приезжайте почаще: я по тебе скучаю.
   Второй раз в этом призналась мама, и Какое же это было счастье,  как,
оказывается, Рите его не хватало!
   - А что у тебя с Олегом? - вдруг спросила она. - Ты его любишь?
   - Да, люблю, - вслушиваясь  в  себя,  улыбнулась  Рита,  с  восторгом
чувствуя, что это правда.
   - Ты люби его, - мягко сказала Екатерина Ивановна. - Он очень хороший
парень. И красивый, - добавила, помолчав. - Что тоже важно.
   - А почему ты спросила?
   - Почему-то мне казалось,  что  он  любит  больше,  сильнее,  -  чуть
запнувшись, объяснила Екатерина Ивановна.
   - Вначале - да, я только отвечала на его любовь, - созналась Рита.  -
А теперь мы любим на равных.
   - Вот и славно! - обрадовалась Екатерина Ивановна.
   И тут Рита вспомнила, как кричала и сердилась на Олега,  вопила,  что
не хочет быть бедной, как  будто  он  в  этой  бедности  виноват.  Дура,
дурочка! А ведь и вправду не в деньгах счастье, хотя без них плохо,  кто
будет спорить? "Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным". Не
пропадет страна, где все еще шутят!
   - Наверное, это я так нервничала, -  объяснила  она  всплески  своего
раздражения маме.
   - Конечно, - согласилась  с  ней  мама.  -  И  еще  -  подготавливала
платформу.
   - Для чего? - удивилась Рита.
   - Для дезертирства, - не  стала  щадить  ее  мать.  -  Пожалуй,  даже
предательства.
   - Олега?
   - И Олега тоже. Но  главное  -  себя,  своего  факультета,  друзей  и
наставников.
   - Как смешно ты говоришь, мама, - "наставников"!
   -  Ну  пусть  преподавателей.  Кто  там  курировал   твою   курсовую?
Представляешь, как ему было бы грустно? А что ты теперь знаешь компьютер
- так это здорово: любое знание - сила. А уж компьютер...
   Как-то по-новому говорила мама,  философствовала  по-мужски.  В  чем,
интересно, дело? В том, что осталась совсем одна? Что открылся  для  нее
теперь мир? Мама все восхищалась своим партнером, Паоло  Басси,  правда,
восхищалась голосом, но как-то обронила фразу о том,  что  ей  с  ним  и
по-человечески интересно.
   - На каком же языке вы объясняетесь? - спросила в тот раз Рита.
   - Как - на каком? - удивилась мама. - На итальянском, конечно.  Учили
же в консерватории!
   - Когда это было, - протянул Олег.
   - А оперы? - живо возразила Екатерина  Ивановна.  -  Арии?  И  потом,
когда попадаешь  в  среду,  все  вспоминается,  достается  откуда-то  из
запасников.
   Этот недавний разговор вспомнила сейчас Рита.
   Что, если... Нет, лучше не  спрашивать,  ничего  не  загадывать.  Так
хочется маме счастья!

ЭПИЛОГ

   "Была весна, цвели дрова, и пели лошади..." - вопил в восторге  Олег.
"Верблюд из Африки приехал  на  коньках,  -  вторила  ему  Рита.  -  Ему
понравилась хорошенькая дамочка в зеленом капоре и синеньких штанах!"
   Щедрое весеннее солнце высветило всю пыль в закоулках, и  они  решили
устроить субботник. Налили в таз воды, разорвали с треском старый  Ритин
халат - получились отличные тряпки, - и пошло-поехало. Ведь стоит только
начать прибираться, пиши - пропало: одно тянет за собой другое, другое -
третье.
   -  Интересно,  какой  дурак  придумывает   такие   песни?   -   задал
риторический вопрос Олег, стоя на табурете и вытирая  покрытую  толстым,
зимним слоем пыли лампу.
   - Ты лучше скажи, какой дурак  их  поет?  -  лукаво  поинтересовалась
Рита.
   Но Олег, как ожидала Рита, не засмеялся. Сверху вниз  он  смотрел  на
жену, и лицо его было каким-то странным.
   - Ты чего? - удивилась Рита.
   - Какая же ты красивая, - тихо сказал Олег, слез  с  табурета  и,  не
вынимая тряпки из рук, обнял Риту и склонился к ее губам.
   Поцелуй получился таким долгим, что у обоих перехватило дыхание.
   - Потом доубираемся, - решил Олег.
   - Задерни шторы, - попросила Рита.
   Бросить в угол тряпки, вымыть руки  и  расстелить  постель  оказалось
делом минуты. А потом  было  счастье.  За  закрытыми  шторами  полыхало,
катясь  к  закату,  багровое  солнце,   чирикали,   приветствуя   весну,
жизнелюбивые, дерзкие воробьи, а эти двое любили,  любили,  любили  друг
друга.
   - Господи, как хорошо, - прошептал Олег,  зарываясь  носом  в  Ритины
волосы.
   - И все время все лучше и лучше, - благодарно прижалась к  его  плечу
Рита. - Почему так, скажи?
   - Потому что мы любим друг друга.
   - Иногда я бегу на лекции, и мне так весело, так легко, потому что  у
меня есть ты, - застенчиво призналась Рита. - Казалось бы, мало  ли  что
было вечером, ночью: ведь пошел другой день. Но  весь  он  освещен  этой
ночью.
   - Ты мой философ...
   - Не смейся!
   - Я не смеюсь.
   - Доубираемся?
   - Завтра. Помнишь, как  сказал  про  ремонт  Жванецкий?  "Его  нельзя
закончить, его можно только прекратить". Так же и уборку. На сегодня  мы
ее решительно прекращаем.
   - Но завтра мы идем к Вале, -  напомнила  Рита  и,  приподнявшись  на
локте, заглянула мужу в глаза. - Нельзя ее сейчас оставлять.
   - Да, невозможно, - согласился Олег. - Как же так все случилось?
   - Не знаю... Все молчат. И Валя - тоже. Помнишь, что творилось зимой?
"Хозяин" целых два месяца прятался у Гены на  даче,  вместе  с  женой  и
дочкой.
   Валя проговорилась.
   - Нет, она не проговорилась, - покачал головой Олег. - Она прибежала,
чтобы предупредить: никому ни за что на свете не говорить, где находится
дача.
   Лицо белее снега, дрожит - зуб на зуб не попадает.
   Ты ее еще чаем отпаивала, успокаивала: "Мы и сами не помним, где  эта
дача, мы же были там всего один раз, сто лет назад..."  А  она  -  свое:
"Нет, поклянитесь!"
   - Да, история темная. - Рита обняла Олега,  положила  голову  ему  на
грудь. - Валя просто места себе  не  находила,  пока  Геночка  выправлял
"хозяину"  документы.  Прямо  с  дачи  тот  отбыл  в  аэропорт.   Улетел
неизвестно куда.
   - Наверное, на Кипр.
   - А Геночка поплатился жизнью.
   - Думаешь, за это?
   - Не только... Валя говорила, он  пытался  продать  квартиру,  да  не
успел. - Рита поежилась, как от холода, натянула одеяло на плечи. -  Она
и сейчас - комок страха, хотя все у них там рассыпалось, все  распалось.
Представляешь, что было бы, если б я...
   - Скажи маме спасибо.
   - Ох, не говори! Но тогда мне казалось, что это выход, что  мы  иначе
не выживем.
   - Опять же -  спасибо  Екатерине  Ивановне.  Оказывается,  надо  было
только чуть-чуть продержаться.
   - Но этого мы не знали.
   - Чего?
   - Что оставалось продержаться чуть-чуть.
   - Я догадывался.
   - Скажите, пожалуйста, какой умный!
   - А скажешь, нет? - затормошил Олег Риту. - Ну, скажи, скажи "нет"!
   - Не скажу, - засмеялась Рита.
   - Во-о-от, - назидательно протянул Олег. - Я  всегда  верил  в  своих
лягушек-квакушек.
   - И в Сороса, - тихонько подсказала Рита.
   - В него - меньше. Но признаю, старик подкинул грант очень кстати. Но
и без гранта мы б уже не пропали.
   - Это ты про ваши коммерческие группы?
   - Ага. Ректор наш - молодец. Очнулся от ученых  занятий,  понял,  что
пропадаем...
   - Да он небось не сам...
   - Все равно молодец. И с арендой придумано  здорово:  холлам-то  чего
пустовать?.. Пойду-ка я поставлю чай.
   Олег встал, накинул халат - Рита купила к дню  рождения,  -  ушел  на
кухню.
   "Как хорошо, - нежилась в постели Рита. - Хоть бы всегда  так  было!"
Она вздохнула и тоже встала. Влезла  в  брючки  и  в  свитер,  принялась
резать хлеб, достала из серванта сахарницу.
   - Ух ты, - застыл вошедший с чайником в руке Олег. - А я думал, будем
пить чай в постели.
   - Надо кое-что доделать по курсовой, - объяснила Рита.
   - Ты вроде сегодня не собиралась?
   - Не собиралась, да, но очень хочется.
   - Ну, раз хочется, так я тоже сяду напротив. Не помешаю?
   И оба они рассмеялись.
   Москва, 2000 год



   Елена КАТАСОНОВА
   КОНЦЕРТ ДЛЯ ВИОЛОНЧЕЛИ С ОРКЕСТРОМ



Анонс

    Новая  книга  Елены  Катасоновой  -  это  история  любви   одаренной
виолончелистки и поэта, любви, способной преобразить  жизнь  человека  и
наполнить ее новым смыслом История о том, как пробуждается неподдельное,
прекрасное чувство, которое на протяжении столетий воспевали поэты...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

   Санаторий  "Ласточка",  невысокий,  уютный,  с  белыми  балконами   и
колоннами, стоял на склонах горы Машук, возвышаясь над городом,  ласково
и спокойно глядя на него сверху вниз. Из его окон хорошо был виден  весь
Пятигорск  -  радостный,  праздничный  южный  город.  Он  лежал   внизу,
раскинувшись  широко  и  свободно.  Огоньки  домов  и   домишек   весело
перемигивались друг с другом, трамвай, делая  круг,  звонко  оповещал  о
своем прибытии. Ему вторил едва уловимый,  чуть  дрожащий  в  прозрачном
воздухе серебряный звон - оттуда, с горы Машук, где стонала  на  вершине
под ветром знаменитая Эолова арфа, восстановленная не так давно и теперь
звучавшая снова - как прежде,  давным-давно,  когда  здесь  жил,  любил,
ненавидел, страдал и встал  под  дуло  дуэльного  пистолета  загадочный,
непостижимый,  сумрачный  русский  гений,  преемник  Пушкина,   гордость
России.
   Чуткий  слух  Рабигуль  напряженно  ловил  этот  стон,   доставлявший
странное  наслаждение  и   не   менее   странную   боль.   Дзынь-динь...
Дзынь-дон... А-а-а... Словно тихий и бесконечный погребальный звон.
   Она стояла на балконе и смотрела то вниз, на бегущие огоньки трамвая,
то влево, на смутно белевшие в сгущавшихся сумерках цветущие  яблони,  а
то поднимала голову  к  небу,  ожидая  появления  первой  звезды,  место
которой  уже  заприметила.  Потом  перегнулась   через   перила,   чтобы
полюбоваться ар