рик поперхнулся и закашлялся. Отдышавшись, показал на Лелю:
     - Вот со своим хахалем сошлась, не спросясь, и разошлась, не спрашивая.
А теперь, извольте радоваться, корми ее и чьего-то ребенка. Безобразие!
     Леля мучительно покраснела и прятала от Павла глаза, полные слез.
     - А что же, по-вашему, она должна была с этим паразитом жить? - спросил
Павел, не спуская со старика своего вспыхивающего дикими огоньками взгляда.
     - Надо было смотреть, за кого выходишь.
     В разговор вмешалась Альбина.  С трудом сдерживая свое негодование, она
прерывисто заговорила:
     - Послушай, старик, зачем ты заводишь эти разговоры при чужом человеке?
Можно о чем-нибудь другом, а не об этом.
     Старик дернулся в ее сторону:
     - Я знаю, что говорю! С каких это пор мне замечания стали делать?
     Ночью Павел долго  думал о  семье Кюцам.  Случайно занесенный сюда,  он
невольно становился участником семейной  драмы. Он думал над тем, как помочь
матери  и дочерям  выбраться из этой кабалы.  Его личная жизнь затормаживала
ход, перед  ним  самим вставали неразрешенные вопросы, и сейчас труднее, чем
когда бы то ни было предпринимать решительные действия.
     Выход был  один:  расколоть семью  - матери  и дочерям уйти навсегда от
старика. Но  это было не  так просто. Заниматься этой семейной революцией он
был не  в состоянии,  через несколько дней он  должен  уехать и, может быть,
больше никогда не встретится с этими людьми.  Не предоставить ли  все своему
нормальному  течению и не  ворошить пыли в этом низеньком и тесном  доме? Но
отвратительный  образ старика  не давал ему покоя.  Павел  создал  несколько
планов, но все они казались невыполнимыми.
     На  другой день  было  воскресенье,  и  когда Корчагин  возвратился  из
города, дома застал одну Таю. Остальные  ушли к родственникам в гости. Павел
зашел к ней в комнату и, усталый, присел на стул.
     - Ты почему никуда не идешь погулять, развлечься? - спросил он у нее.
     - А мне не хочется никуда идти, - тихо ответила она.
     Он  вспомнил  свои ночные планы  и решил  проверить их. Торопясь, чтобы
никто не помешал, начал напрямик:
     - Послушай, Тая, будем говорить  друг  другу "ты",  - к  чему  нам  эти
китайские церемонии? Я  скоро уеду. Встретился  я  с  вами как  раз в плохую
пору, когда сам попал в переплет, а то бы мы  дело иначе повернули. Будь это
год назад, мы бы отсюда уезжали  все вместе. Для  таких рук, как  у тебя и у
Лели, работа  бы нашлась! Со стариком надо кончать, этого не сагитируешь. Но
сейчас этого  сделать  нельзя. Я сам  еще не  знаю,  что со мной будет,  вот
почему я, так  сказать, обезоружен. Что  же теперь делать? Я буду добиваться
возвращения на работу.  Врачи там  написали обо мне черт  его  знает что,  и
товарищи  заставляют  меня  лечиться  до   бесконечности.  Ну,  это  мы  там
повернем...  Я  спишусь  со своей  матушкой, и мы увидим,  как  эту заваруху
кончить.  Я вас  все-таки  так не  оставлю. Только вот что, Таюша:  жизнь-то
вашу, и твою  в частности, придется переворачивать наизнанку. Есть ли у тебя
для этого силы и желание?
     Тая подняла опущенную голову и тихо ответила:
     - Желание у меня есть, а силы - не знаю.
     Эта нетвердость в ответе была понятна Корчагину.
     -  Ничего, Таюша! С этим  мы сладим, было  бы желание. А  скажи ты мне,
семья тебя очень привязывает?
     Тая ответила не сразу, застигнутая врасплох.
     - Мне матери очень  жалко,  - сказала она наконец. - Отец  ее всю жизнь
терзал, теперь Жорка из нее все выматывает, а мне ее очень жалко... хотя она
меня и не любит так, как Жорку...
     Много говорили они  в этот день, и незадолго до прихода остальных Павел
шутя сказал:
     -- Удивительно, как тебя старик замуж не согнал за кого-нибудь!
     Тая испуганно отмахнулась рукой:
     - Я замуж не пойду. Я на Лелю насмотрелась. Ни за что замуж не пойду!
     Павел усмехнулся:
     -  Значит,  зарок  на   всю  жизнь?   А   если   налетит   какой-нибудь
парень-гвоздь, одним словом, хороший парнишка, - тогда как?
     - Не пойду! Все они хорошие, пока под окнами ходят.
     Павел примиряюще положил руку на ее плечо:
     - Ладно. Неплохо  можно прожить и без мужа. Только ты уж очень на ребят
неласкова.  Хорошо,  что  ты меня хоть в жениховстве  не  подозреваешь. А то
попало  бы на орехи.  - И он по-приятельски провел по руке смущенной девушки
своей холодной ладонью.
     - Такие, как ты,  себе других жен ищут. На  что мы  им сдались? -  тихо
сказала она.
     Через несколько  дней поезд уволил Корчагина в Харьков. На  вокзале его
провожали  Тая, Леля  и Альбина со своей сестрой Розой. На прощанье  Альбина
взяла с него слово  не  забывать  молодежь,  помочь  ей  выбраться  из  ямы.
Простились с  ним, как с родным, а в глазах Таи стояли слезы. Долго видел из
окна белый платочек в руках Лели и полосатую блузку Таи.

     В  Харькове  остановился  у  своего  приятеля Пети Новикова,  не  желая
беспокоить Дору. Отдохнул и поехал в Цека.  Дождался Акима и, когда остались
одни, попросил  сейчас  же  отправить  на  работу. Аким  отрицательно мотнул
головой:
     -  Этого нельзя  сделать,  Павел! У  нас  есть  постановление  лечебной
комиссии  Цека  партии, где  записано:  "Ввиду тяжелого  состояния  здоровья
направить  в   Невропатологический   институт   для   лечения,  не  допуская
возвращения к работе".
     - Мало ли чего они напишут, Аким! Я у тебя прошу  - дай мне возможность
работать! Это шатание по клиникам бесполезно.
     Аким отказывался:
     - Мы не  можем ломать решения. Пойми  же, Павлушка, что это для тебя же
лучше.
     Но Корчагин  так горячо  настаивал, что Аким не мог устоять и под конец
согласился.
     На  другой  день  Корчагин  уже работал в  секретной части секретариата
Цека. Ему казалось, что достаточно начать работать,  как вернутся утраченные
силы. Но с первого же дня он увидел,  что  ошибался.  Он  просиживал в своем
отделе без перерыва восемь часов, не  евши,  так как спускаться на завтрак и
обед  с  третьего  этажа в  соседнюю столовую оказалось  не под  силу: часто
немела то рука, то нога.  Иногда все тело  лишалось способности двигаться, и
его температурило. Когда надо было ехать  на работу,  он  вдруг не находил в
себе силы подняться с постели. Пока это проходило, он с отчаянием убеждался,
что  опаздывает на целый час. В конце концов опоздания ему поставили на вид,
и он понял, что это начало самого страшного в его жизни - выхода из строя.
     Аким еще дважды помогал ему-передвигал на  другую работу, по  случилось
неизбежное:  на второй  месяц Павел свалился  в  постель. Тогда он  вспомнил
прощальные слова Бажановой и написал ей письмо. Она приехала в тот же  день,
и  от  нее  он  узнал  самое  основное -  что  в  клинику  ему  ложиться  не
обязательно,
     - Значит, у меня дела так хороши, что и лечиться не стоит, - пытался он
пошутить, но шутка не удавалась.
     Как только силы частично вернулись к нему, Павел опять появился в Цека.
На этот раз Аким был неумолим. На его категорическое предложение ложиться  в
клинику Корчагин глухо ответил:
     -  Не  пойду никуда.  Это бесполезно. Узнал из авторитетных источников.
Мне остается одно -  получить пенсию и подать  в отставку. Но этот номер  не
пройдет. Вы не  можете оторвать меня  от работы.  Мне  всего двадцать четыре
года, и я не могу доживать свой век с книжечкой инвалида труда, скитаться по
лечебницам, зная, что  это  ни к чему. Вы должны мне дать работу, подходящую
для  моих   условий.  Я   могу  работать  на  дому  или  жить  где-нибудь  в
учреждении... только не писарем, который ставит номера на  исходящем. Работа
должна давать для моего сердца что-то, чтобы я не чувствовал себя на отшибе.
     Голос Павла звучал все взволнованнее и звонче.
     Аким понимал,  какие  чувства движут  еще  недавно огневым  парнем.  Он
понимал  трагедию  Павла, знал, что для Корчагина,  отдавшего свою  короткую
жизнь партии,  отрыв от борьбы и переход в глубокий тыл  был  ужасен,  и  он
решил сделать все, что в его силах.
     - Хорошо, Павел, не волнуйся. Завтра у  нас  секретариат. Я поставлю  о
тебе вопрос. Даю слово, что сделаю все.
     Корчагин тяжело поднялся и подал ему руку:
     - Неужели ты можешь подумать,  Аким, что  жизнь  загонит  меня в угол и
раздавит в лепешку? Пока у меня здесь стучит сердце, - и он с силой притянул
руку Акима  к  своей груди,  и  Аким  отчетливо почувствовал  глухие быстрые
удары, - пока  стучит, меня от партии  не оторвать.  Из  строя меня  выведет
только смерть. Запомни это, братишка.
     Аким молчал. Он знал, что это была не  блестящая фраза, а  крик  тяжело
раненного бойца. Он понимал, что говорить и чувствовать иначе  такие люди не
могут.
     Через  два дня Аким  сообщил Павлу, что  ему  предоставлена возможность
получить  ответственную работу в редакции центрального органа,  но для этого
необходимо проверить возможность его использования на литературном фронте. В
редакционной   коллегии  Павла   встретили   предупредительно.   Заместитель
редактора,  старая  подпольщица,  член  президиума ЦКК  Украины,  задала ему
несколько вопросов:
     - Ваше образование, товарищ?
     - Три года начальной школы.
     - В партийно-политических школах не были?
     - Нет.
     - Ну что же, бывает, что и без этого вырабатывается хороший  журналист.
О вас  нам  говорил  товарищ Аким. Мы можем  дать  вам работу не обязательно
здесь,  а на  дому, и вообще  создать  вам  подходящие  условия. Но для этой
работы необходимы все же обширные знания. Особенно  в  области литературы  и
языка.
     Все это предвещало Павлу  поражение. В  получасовой  беседе  выяснилась
недостаточность знаний, а в написанной им статье женщина подчеркнула красным
карандашом  больше  трех  десятков стилистических  неправильностей и  немало
орфографических ошибок.
     - Товарищ Корчагин! У вас есть большие данные.  При  углубленной работе
над собой вы можете стать  в будущем  литературным  работником, но сейчас вы
пишете малограмотно.  Из статьи видно, что вы не  знаете русского языка. Это
неудивительно, вы не  имели  времени  учиться.  Но  использовать  вас мы,  к
сожалению,  не можем. Но еще раз повторяю: у  вас  большие данные. Если вашу
статью обработать,  не меняя содержания, то она будет прекрасна. А нам нужны
люди, умеющие обрабатывать чужие статьи.
     Корчагин встал, опираясь на палку. Правая бровь судорожно вздрагивала.
     - Что же, я с вами согласен. Какой из меня  литератор?  Я  был  хороший
кочегар,  неплохой монтер. Умел  хорошо ездить на коне, будоражить комсу, но
на вашем фронте я неподходящий рубака.
     Попрощавшись, вышел.
     На повороте в коридоре чуть не  упал.  Его  схватила какая-то женщина с
портфелем:
     - Что с вами, товарищ? На вас лица нет!
     Корчагин  несколько  секунд приходил в себя. Потом  тихонько  отстранил
женщину и пошел, налегая на палку.
     С этого  дня  жизнь Корчагина  шла под уклон. О работе не могло быть  и
речи.  Все чаще он проводил  дни в кровати. Цека  освободил  его от работы и
просил  Главсоцстрах  назначить ему пенсию.  Пенсия была ему  дана вместе  с
книжкой инвалида труда. Цека  дал  ему денег и  выдал  личное дело  с правом
выезда, куда  он  захочет.  От  Марты  пришло  письмо. Она звала его к  себе
погостить и отдохнуть. Павел и без того собирался ехать в Москву со  смутной
надеждой найти  счастье  во  Всесоюзном  Цека,  то  есть  найти  работу,  не
требующую  движения.  Но  в  Москве  ему тоже предложили  лечиться,  обещали
поместить в хорошую лечебницу. Он от этого отказался.
     Незаметно пробежали девятнадцать дней,  прожитых им на квартире Марты и
ее  подруги Нади Петерсон. Целые дни он оставался один. Марта и Надя уходили
с утра и приходили  вечером. Павел запоем читал - у Марты было много книг, а
вечерами приходили подруги и кое-кто из друзей.
     Из  портового  города  приходили письма.  Семья Кюцам звала его к себе.
Жизнь стягивала свой тугой узел. Там ждали его помощи.
     В  одно  утро  Корчагина  не  стало  в  тихой квартире  в  Гусятниковом
переулке. Поезд мчал его на  юг,  к морю, увозя  от сырой, дождливой осени к
теплым берегам Южного Крыма. Он следил, как  пробегали у окна столбы. Плотно
были сдвинуты брови, и в темных глазах затаилось упорство.

        "ГЛАВА ВОСЬМАЯ"
     Внизу,  у нагроможденных  беспорядочной  кучей камней,  плещется  море.
Обвевает  лицо сухой  "моряк",  долетающий сюда из далекой  Турции.  Ломаной
дугой  втиснулась в берег гавань, отгороженная от моря железобетонным молом.
Обрывал свой  хребет  у  моря перевал.  И  далеко вверх,  в горы, забирались
игрушечные белые домики городских окраин.
     В  старом  загородном  парке тихо.  Заросли  травой  давно  не чищенные
дорожки, и медленно падает на них желтый, убитый осенью кленовый лист.
     Корчагина привез  сюда из города  старик извозчик, перс,  и,  высаживая
странного седока, не утерпел - высказался:
     -  Зачем  ехал? Барышна здэс нэту, театр  нэту. Адын шакал ходыт... Что
дэлат будышь, нэ понымаю. Поедэм обратно, господин товарыш!
     Корчагин расплатился с ним, и старик уехал.
     Безлюден парк. Павел нашел  скамью  на выступе  у  моря, сел, подставив
лицо лучам уже не жаркого солнца.
     Сюда,   в  эту  тишину,  приехал  он,  чтобы  подумать  над  тем,   как
складывается  жизнь и что с  этой  жизнью делать. Пора было подвести итоги и
вынести решение.
     С его  вторым приездом сюда противоречие в  семье Кюцам обострилось  до
крайности.  Старик,  узнав  о  его  приезде,  взбесился  и   поднял  в  доме
невероятную   бучу.   На   Корчагина,    само   собой,   легло   руководство
сопротивлением. Старик  неожиданно  встретил  энергичный  отпор  со  стороны
дочерей и жены, и с первого же дня второго приезда Корчагина дом  разделился
на  две  половины,  враждебные и  ненавистные  друг  другу.  Ход в  половину
стариков был  заколочен,  а одна из боковых комнатушек  сдана Корчагину  как
квартиранту. Деньги за квартиру старику были  даны вперед,  и он вскоре даже
как  будто  успокоился тем,  что  дочери,  отколовшись  от  него,  не  будут
требовать средств на жизнь.
     Альбина из  дипломатических соображений  оставалась  жить  на  половине
старика. К молодым  старик не заглядывал, не желая встречаться с ненавистным
человеком, зато на  дворе он пыхтел,  как  паровоз, показывая, что  он здесь
хозяин.
     Старик  до  службы  в  кооперативе  знал  две профессии  - сапожника  и
плотника - и  в  свободные часы подрабатывал,  устроив  мастерскую в  сарае.
Вскоре,  чтобы  досадить жильцу, он  перенес свой станок под самое его окно.
Яростно  вколачивая  гвозди, старик  наслаждался. Он знал хорошо, что мешает
Корчагину читать.
     - Подожди, я тебя выкурю отсюда... - шипел он себе под нос.

     Далеко,  почти  на  горизонте,  темной  тучкой  стлался  дымчатый  след
парохода. Стая чаек пронзительно вскрикивала, кидаясь в море.
     Корчагин обхватил голову руками и тяжело задумался.  Перед его  глазами
пробежала вся его жизнь, с детства и до последних дней. Хорошо ли, плохо  ли
он  прожил  свои  двадцать четыре года?  Перебирая  в памяти год  за  годом,
проверял свою жизнь, как беспристрастный судья, и с глубоким удовлетворением
решил, что жизнь прожита не так уж плохо. Но было немало и ошибок, сделанных
по  дури, по молодости,  а больше  всего по незнанию.  Самое  же  главное-не
проспал  горячих  дней, нашел свое место в железной схватке за власть,  и на
багряном знамени революции есть и его несколько капель крови.
     Из  строя  он не уходил, пока не иссякли  силы. Сейчас, подбитый, он не
может держать  фронт,  и  ему  оставалось одно-тыловые лазареты. Помнил  он,
когда шли лавины под Варшаву, пуля срезала бойца. И  боец упал на землю, под
ноги коня. Товарищи  наскоро  перевязали раненого, сдали санитарам и неслись
дальше  -  догонять врага. Эскадрон не  останавливал  свой бег  из-за потери
бойца.  В  борьбе за великое дело так было и так  должно  быть. Правда, были
исключения. Видел  он  и безногих пулеметчиков  - на  тачанках  -  это  были
страшные для врага люди, пулеметы их несли смерть и уничтожение. За железную
выдержку и меткий глаз стали они гордостью полков. Но такие были редкостью.
     Как же должен  он поступить с собой сейчас, после разгрома,  когда  пет
надежды на возвращение в строй? Ведь добился он у Бажановой признания, что в
будущем  он  должен  ждать  чего-то  еще  более  ужасного.  Что  же  делать?
Угрожающей черной дырой встал перед ним этот неразрешенный вопрос.
     Для  чего жить,  когда  он  уже  потерял самое  дорогое  -  способность
бороться?  Чем  оправдать  свою  жизнь сейчас и в  безотрадном  завтра?  Чем
заполнить ее?  Просто есть,  пить  и дышать? Остаться беспомощным свидетелем
того, как  товарищи с боем будут  продвигаться вперед? Стать  отряду обузой?
Что, вывести в расход предавшее его тело? Пуля в сердце - и никаких гвоздей!
Умел неплохо  жить, умей  вовремя и кончить.  Кто осудит бойца, не желающего
агонизировать?
     Рука его нащупала в  кармане  плоское тело  браунинга, пальцы привычным
движением схватили рукоять. Медленно вытащил револьвер.
     - Кто бы мог подумать, что ты доживешь до такого дня?
     Дуло презрительно  глянуло  ему  в  глаза.  Павел положил  револьвер на
колени и злобно выругался:
     - Все это бумажный героизм, братишка! Шлепнуть себя каждый дурак сумеет
всегда и во всякое время. Это самый  трусливый и легкий выход  из положения.
Трудно  жить - шлепайся. А ты попробовал эту  жизнь победить? Ты все сделал,
чтобы вырваться из железного кольца? А ты  забыл, как под Новоград-Волынском
семнадцать раз  в  день в атаку ходили и взяли-таки  наперекор всему? Спрячь
револьвер и никому никогда об этом не рассказывай! Умей жить и тогда,  когда
жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной.
     Поднялся и пошел к  дороге. Проезжий горец подвез его  на своей арбе до
города.  И  там на одном из перекрестков  он  купил  местную  газету.  В ней
сообщалось  о собрании  городского партколлектива в клубе Демьяна Бедного. К
себе  Павел возвратился  глубокой ночью. На активе  он говорил, сам не  зная
того, последнюю свою речь на большом собрании.

     Тая  не спала. Ее охватила  тревога из-за долгого отсутствия Корчагина.
Что с  ним? Где он? Что-то  жесткое и холодное высмотрела  она сегодня в его
глазах, ранее всегда живых. Он мало рассказывал о себе,  но она чувствовала,
что он переживает какое-то несчастье.
     Часы на  половине матери отстучали два, когда стукнула калитка, и  она,
накинув жакет, пошла открывать  дверь. Леля спала в своей  комнате,  бормоча
что-то сквозь сон.
     -- А я уже за тебя беспокоилась, - радуясь, что  он пришел,  прошептала
Тая, когда Корчагин вошел в сени.
     - Ничего со мной не случится до самой смерти, Таюша. Что, Леля  спит? А
ты знаешь, мне совершенно спать не хочется. Я тебе кое-что рассказать хочу о
сегодняшнем дне. Идем к тебе, а то мы разбудим Лелю, - также шепотом ответил
он.
     Тая заколебалась. Как же так,  она ночью будет  с  ним разговаривать? А
если  об этом узнает мама,  что  она может о ней подумать? Но ему  нельзя об
этом сказать, ведь он же обидится. И о  чем он хочет сказать? Думая об этом,
она уже шла к себе.
     -  Дело вот  в чем, Тая, - начал Павел приглушенным  голосом, когда они
уселись в темной комнате друг против друга,  так близко, что она ощутила его
дыхание. - Жизнь  так поворачивается,  что мне даже чудновато немного. Я все
эти дни  прожил  неважно. Для  меня  было неясно, как дальше жить  на свете.
Никогда  еще  в моей жизни не  было гак темно,  как в эти дни. Но сегодня  я
устроил заседание  "политбюро"  и  вынес огромной важности  решение.  Ты  не
удивляйся, что я тебя посвящаю.
     Он  рассказал ей обо всем пережитом за  последние  месяцы и  многое  из
продуманного в загородном парке.
     -  Таково  положение. Приступаю  к  основному.  Заваруха в семье только
начинает