Тогда, конечно, делайте. М-мда... Все-таки интересно... Чем объяснить
такое, как  это выразиться, добровольное стремление к  чистоте в цехе?  Ведь
это вы проделали в нерабочее время?
     Корчагин уловил в голосе технорука нотки искреннего недоумения.
     - Конечно. А вы как же думали?
     - Да, но...
     - Вот вам и "но", товарищ Стриж. Кто вам сказал, что большевики оставят
эту грязь в  покое? Подождите, мы это дело раскачаем шире. Вам еще будет  на
что посмотреть и подивиться.
     И,  осторожно обходя  инженера, чтобы не  мазнуть его краской, Корчагин
пошел к двери.
     Вечерами допоздна Корчагин застревал в  публичной библиотеке. Он  завел
здесь прочное знакомство со всеми тремя  библиотекаршами и, пуская в ход все
средства  пропаганды,  получил  наконец желанное право  свободного просмотра
книг. Подставив лесенку  к огромным книжным шкафам, Павел  часами просиживал
на ней,  перелистывая книгу  за  книгой в поисках интересного  и  нужного, В
большинстве книги  были старые. Новая  литература  скромно умещалась в одном
небольшом  шкафу.  Здесь  были  собраны  случайно  попавшие  брошюры периода
гражданской войны, "Капитал"  Маркса, "Железная пята" и  еще несколько книг.
Среди старых книг  Корчагин нашел роман  "Спартак". Осилив  его  в две ночи,
Павел  перенес книгу  в шкаф  и поставил  рядом со стопкой книг М. Горького.
Такое перетаскивание наиболее интересных и близких ему книг продолжалось все
время.
     Библиотекарши этому не мешали - им было безразлично.

     В комсомольском коллективе однообразное спокойствие было резко нарушено
незначительным, как сначала  показалось,  происшествием:  член  бюро  ячейки
среднего  ремонта  Костька  Фидин,  курносый,  с исцарапанным  оспой  лицом,
медлительный парнишка,  сверля  железную плиту, сломал  дорогое американское
сверло. Сломал по причине своей возмутительной халатности. Даже хуже - почти
нарочно.  Произошло  это  утром. Старший  мастер  среднего  ремонта  Ходоров
предложил  Костьке  просверлить  в  плите  несколько  дыр.  Костька  сначала
отказывался, но  под нажимом мастера взял плиту  и стал сверлить. Ходорова в
цехе не любили за придирчивую требовательность. Он когда-то был меньшевиком.
В  общественной  жизни не принимал никакого участия, на комсомольцев смотрел
косо, но свое дело знал прекрасно и свои обязанности выполнял добросовестно.
Мастер  заметил, что сверлит "на  сухую",  не заливая  сверло маслом. Мастер
торопливо подошел к сверлильному станку и остановил его.
     - Ты что,  ослеп, что  ли, или  вчера  пришел сюда?! -  закричал  он на
Костьку, зная, что сверло неизбежно выйдет из строя при таком обращении.
     Но  Костька  облаял  мастера  и  опять  пустил  станок.  Кодеров  пошел
жаловаться к начальнику цеха, а Костька, не остановив станка, побежал искать
масленку, чтобы  к приходу  администрации все было в порядке. Пока он  нашел
масленку  и вернулся,  сверло уже сломалось.  Начальник цеха подал рапорт об
увольнении Фидина. Бюро комсомольской ячейки вступилось за Костьку, опираясь
на  то, что Ходоров  зажимает молодежный актив. Администрация настаивала,  и
разбор дела перешел в бюро коллектива. Отсюда и началось.
     Из  пяти  членов бюро трое были за то, чтобы Костьке вынести выговор и,
перевести его  на другую работу.  Среди  них был  Цветаев. Двое же вообще не
считали Костьку виноватым.
     Заседание бюро  происходило  в комнате  Цветаева.  Здесь стоял  большой
стол,  покрытый  красной материей,  несколько  длинных скамеек  и табуреток,
собственноручно  сделанных  ребятами  из  столярной  мастерской,  по  степам
портреты вождей, позади стола во всю стену развернутое знамя коллектива.
     Цветаев был "освобожденный работник". Кузнец по профессии, он благодаря
своим  способностям  за последние четыре  месяца  выдвинулся на  руководящую
работу в молодежном  коллективе.  Вошел членом в бюро  райкомола  и в состав
губкома. Кузнечил он  на механическом заводе, в  мастерских был  новичком. С
первых же дней он крепко прибрал вожжи к рукам. Самонадеянный и решительный,
он сразу  же  приглушил личную инициативу  ребят, за все хватался сам  и, не
охватив   полностью   работы,   начинал    громить   своих   помощников   за
бездеятельность.
     Комната и та декорировалась под его личным наблюдением.
     Цветаев  вел   заседание,  развалясь   в  единственном  мягком  кресле,
принесенном сюда  из красного уголка. Заседание было закрытое. Когда парторг
Хомутов  попросил  слова, в дверь,  закрытую  на  крючок,  кто-то  постучал.
Цветаев  недовольно поморщился.  Стук повторился.  Катюша  Зеленова встала и
откинула крючок. За дверью стоял Корчагин. Катюша пропустила его.
     Павел уже направлялся к свободной скамье, когда Цветаев окликнул его:
     - Корчагин! У нас сейчас закрытое бюро.
     Щеки Павла залила краска, и он медленно повернулся к столу:
     -  Я  знаю это. Меня  интересует ваше мнение о  деле  Костьки.  Я  хочу
поставить новый вопрос в связи с этим. А ты что, против моего присутствия?
     -  Я не  против,  но  тебе  же  известно, что  на  закрытых  заседаниях
присутствуют одни члены бюро. Когда людно, труднее обсуждать. Но раз  пришел
- садись.
     Такую  пощечину  Корчагин получал впервые. На  лбу меж бровей  родилась
складка.
     -  К чему  такие формальности? - высказал свое неодобрение  Хомутов, но
Корчагин жестом остановил его и сел на табурет. - Я вот о чем хотел сказать,
- заговорил Хомутов. - Насчет Ходорова это верно, он человек на отшибе, но у
нас с дисциплиной неважно. Если  так все комсомольцы начнут  сверла крошить,
нам нечем будет  работать.  А уж беспартийным пример и вовсе  никудышный.  Я
думаю, что парню предупреждение дать нужно.
     Цветаев не дал ему договорить и стал возражать. Прослушав минут десять,
Корчагин  понял  установку  бюро. Когда  же  приступили  к  голосованию,  он
выступил с заявлением. Цветаев, пересилив себя, дал ему слово.
     - Я хочу передать вам, товарищи, свое мнение о деле Костьки.
     Голос Корчагина был более резок, чем он этого хотел.
     - Дело Костьки - это  сигнал,  а главное не в  Костьке. Я вчера  собрал
немного  цифр.  -  Павел  вынул  из  кармана  записную книжку.  -  Они  даны
табельщиком.  Послушайте  внимательно: двадцать  три  процента  комсомольцев
ежедневно  опаздывают  на работу от пяти до пятнадцати минут. Это уже закон.
Семнадцать процентов комсомольцев прогуливают от одного до двух дней в месяц
систематически, в  то  время как беспартийный  молодняк  имеет  четырнадцать
процентов  прогульщиков.  Цифры хуже  плетки.  Я  мимоходом  записал  и  еще
кое-что: среди партийцев прогульщиков четыре процента по одному дню в  месяц
н опаздывают тоже четыре процента. Среди беспартийных взрослых  прогульщиков
одиннадцать  процентов  по  одному  дню  в  месяц  и  опаздывают  тринадцать
процентов.  Поломка  инструмента -  девяносто процентов  падает на молодняк,
среди  которого только что  принятых на работу семь процентов. Отсюда вывод:
мы работаем  много  хуже партийцев и взрослых  рабочих. Но это  положение не
везде   одинаково.   Кузнице  можно   только   позавидовать,  у   электриков
удовлетворительно, а у остальных  более  или менее ровно.  Товарищ  Хомутов,
по-моему,  сказал о дисциплине лишь на  четверть.  Перед нами стоит задача -
выровнять эти зигзаги. Я не стану агитировать и митинговать, но мы должны со
всей яростью обрушиться на разгильдяйство и расхлябанность.  Старые  рабочие
прямо говорят: на хозяина работали лучше, на капиталиста работали исправнее,
а теперь,  когда мы сами стали хозяевами, этому  нет оправдания. И в  первую
очередь виноват не столько  Костька или кто там другой, а мы с вами,  потому
что мы не только не вели  борьбы  с этим  злом как следует, а, наоборот, под
тем или другим предлогом иногда защищали таких, как Костька.
     Здесь только что говорили Самохин и Бутыляк, что Фидин свой парень. Как
говорится, "свой в доску": активист, несет нагрузки. Ну, сковырнул  сверло -
подумаешь, какая  важность, с кем не случается. Зато парень наш, а  мастер -
чужак...  Хотя  с  Ходоровым  никто работы  не ведет... Этот  придира  имеет
тридцать лет рабочего стажа!  Не будем говорить о его политической  позиции.
Он  сейчас  прав:  он, чужак,  бережет государственное  добро, а мы кромсаем
заграничные  инструменты. Как такой  оборот дела назвать? Я считаю,  что  мы
сейчас нанесем первый удар и начнем наступление на этом участке.
     Предлагаю:   Фидина,   как   лодыря,   разгильдяя   и   дезорганизатора
производства, из  комсомола исключить. Об его деле написать в  стенгазете  и
открыто,  не  боясь никаких разговоров, поместить вот эти цифры в  передовой
статье.  У нас  есть силы,  у нас есть  на кого  опереться.  Основная  масса
комсомольцев - хорошие производственники. Из них  шестьдесят человек  прошли
через  Боярку, а эта школа - самая верная.  С их помощью и при их участии мы
зигзаг этот  заровняем.  Только надо раз навсегда  отбросить  такой подход к
делу, какой есть сейчас.
     Обычно спокойный  и молчаливый, Корчагин сейчас говорил горячо и резко.
Цветаев впервые наблюдал электрика в его настоящем виде. Он сознавал правоту
Павла, но  согласиться  с  ним мешало вес то  же чувство настороженности. Он
понял выступление Корчагина как резкую критику общего состояния организации,
как подрыв  его  - Цветаева  - авторитета и решил  разгромить  монтера. Свои
возражения  он  прямо  начал  с  обвинения  Корчагина  в  защите  меньшевика
Ходорова.
     Три  часа  продолжалась   страстная  дискуссия.  Поздно  вечером   были
подведены  ее  результаты: разбитый  неумолимой  логикой  фактов  и  потеряв
большинство,  перешедшее на сторону Корчагина, Цветаев сделал неверный шаг -
поломал демократию: перед решающим голосованием он предложил Корчагину выйти
из комнаты.
     - Хорошо, я выйду,  хотя  это не  делает тебе  чести, Цветаев. Я только
предупреждаю, что если  ты все  же настоишь на своем,  завтра я  выступлю на
общем собрании, и - уверен - ты там большинства не соберешь. Ты, Цветаев, не
прав. Я думаю,  товарищ Хомутов,  что  ты  обязан  перенести  этот вопрос  в
партколлектив еще до общего собрания,
     Цветаев вызывающе крикнул:
     -  Чем  ты  меня  пугаешь?  Без тебя  дорогу  туда  знаю,  мы и  о тебе
поговорим! Если сам не работаешь, то другим не мешай...
     Закрыв  дверь,  Павел  потер рукой горячий  лоб  и  пошел  через пустую
контору  к  выходу. На  улице  вздохнул  полной  грудью.  Закурив  папиросу,
направился к маленькому домику  на Батыевой горе,  где жил Токарев. Корчагин
застал слесаря за ужином.
     -  Рассказывай, послушаем,  что у вас там новенького. Дарья, принеси-ка
ему миску каши, - говорил Токарев, усаживая Павла за стол.
     Дарья  Фоминична,  жена Токарева,  в  противоположность  мужу  высокая,
полнотелая,  поставила  перед Павлом  тарелку пшенной каши  и, вытирая белым
фартуком влажные губы, сказала добродушно:
     - Кушай, голубок.

     Раньше,  когда   Токарев  работал  в  мастерских,  Корчагин   частенько
просиживал  здесь допоздна,  но  теперь,  по возвращении  в город, он  был у
старика впервые.
     Слесарь  внимательно слушал Павла. Сам ничего  не  говорил, старательно
работал ложкой, похмыкивая про себя. Покончив с кашей, он  вытер платком усы
и откашлянулся:
     - Ты, конечно, прав.  Нам давно пора поставить  это дело по-настоящему.
Мастерские - основной коллектив в районе, отсюда надо начинать. Значит, вы с
Цветаевым поцапались? Плохо.  Парень он козыристый, но ты же умел с ребятами
работать? Кстати, что ты в мастерских делаешь?
     -  Я в  цехе. Так,  вообще  везде шевелюсь понемногу.  У себя  в ячейке
кружок веду политграмоты.
     - А в бюро что делаешь?
     Корчагин замялся.
     -  Я на первое время,  пока силенок было  мало, да и  подучиться думал,
официально в руководстве не участвую.
     - Вот тебе  и на! - с неодобрением воскликнул Токарев. - Знаешь, сынок,
одно тебя от взбучки выручает  -  это  неокрепшее  здоровье.  А  сейчас как,
оправился маленько?
     - Да.
     - Ну  так вот, принимайся за дело по-настоящему. Нечего водичку цедить.
Кто это  видел, чтобы сбоку припека можно было что-нибудь путное сделать! Да
тебе  любой скажет  - увиливаешь  от ответственности, и  тебе  крыть  нечем.
Завтра  там  все  это  поправь,  а  я  Окуневу  накручу  чуба,  -  с  ноткой
недовольства в голосе закончил Токарев.
     - Ты его не трогай, отец, - вступился Павел, - я сам просил не грузить.
     Токарев презрительно свистнул:
     -  Просил,  а  он  тебя  уважил?  Ну,  ладно,  что  с  вами, с  комсой,
поделаешь... Давай,  сынок, по старой  привычке газеты  почитай... Глаза мои
прихрамывают.

     Бюро партколлектива одобрило мнение большинства молодежного бюро. Перед
партийным и молодежным коллективами была поставлена важная и трудная задача:
личной   работой  дать   пример  трудовой  дисциплины.   На  бюро   Цветаева
основательно потрепали. Сначала он было  запетушился,  но, припертый в  угол
выступлением отсекра Лопахина, пожилого, с желто-бледным лицом от сжигающего
его туберкулеза, Цветаев сдался и наполовину свою ошибку признал.
     На  другой  день  в  стенных газетах  в  мастерских  появились  статьи,
привлекшие внимание рабочих. Их читали вслух и горячо обсуждали. Вечером, на
необычно многолюдном  собрании  молодежного коллектива, только  и  разговору
было что о них.
     Костьку  исключили, а  в бюро коллектива ввели нового товарища,  нового
политпросвета - Корчагина.
     Необычайно тихо и терпеливо  слушали  Нежданова. А тот говорил о  новых
задачах, о нрвом этапе, в который вступали железнодорожные мастерские.
     После собрания Цветаева на улице ожидал Корчагин.
     - Пойдем вместе. Нам есть о чем поговорить, - подошел он к отсекру.
     - О чем речь пойдет? - глухо спросил Цветаев. Павел взял его  под  руку
и, сделав с ним несколько
     шагов, остановился у скамьи:
     - Сядем на минутку. - И первый сел.
     Огонек папироски Цветаева то вспыхивал, то потухал.
     - Скажи,  Цветаев,  за  что  ты на  меня  зуб имеешь?  Несколько  минут
молчания.
     - Вот ты о чем, а я думал - о  деле! - Голос Цветаева неровный, деланно
удивленный.
     Павел твердо положил свою ладонь на его колено:
     -   Брось,   Димка,  ездить  на  рессорах.  Это  так  только  дипломаты
выкаблучивают. Ты вот дай ответ: почему я тебе не по нутру пришелся?
     Цветаев нетерпеливо шевельнулся:
     -  Чего  пристал?  Какой там  зуб!  Сам  же  предлагал  тебе  работать.
Отказался, а теперь, выходит, вроде я тебя отшиваю.
     Павел не уловил в  его голосе искренности  и, не снимая  руки с  колен,
заговорил, волнуясь:
     - Не  хочешь отвечать  - я скажу.  Ты думаешь, я  тебе  дорогу перееду,
думаешь  -  место отсекра  мне  снится?  Ведь  если бы не  это,  не  было бы
перепалки  из-за Костьки.  Этакие  отношения всю работу уродуют. Если бы это
мешало только  нам  двоим, черт с ним -  неважно, думай что хочешь. Но мы же
завтра на пару работать будем. Что  из этого получится? Ну, так  слушай. Нам
делить нечего. Мы с тобой парни  рабочие. Если тебе  дело наше дороже всего,
ты  дашь мне пять, и завтра же начнем по-дружески. А ежели всю эту шелуху из
головы  не выкинешь и пойдешь  по склочной тропинке, то за  каждую прореху в
деле, которая  из-за этого получится, будем драться жестоко. Вот  тебе рука,
бери, пока это рука товарища.
     С   большим  удовлетворением  почувствовал  Корчагин  на  своей  ладони
узловатые пальцы Цветаева.

     Прошла  неделя.  В райкомпарте  кончалась  работа. Становилось  тихо  в
отделах. Но Токарев еще не  уходил.  Старик  сидел в кресле,  сосредоточенно
читая свежие материалы. В дверь постучали.
     - Ага! - ответил Токарев.
     Вошел Корчагин и положил перед секретарем две заполненные анкеты.
     - Что это?
     - Это, отец, ликвидация безответственности. Думаю, пора. Если и ты того
же мнения, то прошу твоей поддержки.
     Токарев взглянул на  заголовок,  потом, несколько секунд  посмотрев  на
юношу,  молча взял перо  в  руки. И  в  графе,  где были  слова  о партстаже
рекомендующих товарища Корчагина Павла Андреевича в кандидаты РКП(б), твердо
вывел "1903 год" и рядом свою бесхитростную подпись.
     - На, сынок. Верю, что никогда не опозоришь мою седую голову.
     В комнате  душно, и мысль одна: как бы скорее  туда, в каштановые аллеи
привокзальной Соломенки.
     - Кончай, Павка, нет  моих  сил  больше, -  обливаясь потом,  взмолился
Цветаев. Катюша, за ней и другие поддержали его.
     Корчагин закрыл книгу. Кружок кончил свою работу.
     Когда  всей гурьбой поднялись, на  стене беспокойно  звякнул старенький
"эриксон".  Стараясь  перекричать  разговаривающих в комнате, Цветаев  повел
переговоры.
     Повесив трубку, он обернулся к Корчагину:
     - На вокзале стоят  два дипломатических вагона польского консульства. У
них потух свет, поезд  через час отходит, нужно  исправить проводку. Возьми,
Павел, ящик с материалом и сходи туда. Дело срочное.
     Два блестящих  вагона международного сообщения стояли у первого перрона
вокзала. Салон-вагон с широкими окнами  был ярко  освещен. Но соседний с ним
утопал в темноте:
     Павел  подошел  к  роскошному пульману  в  взялся  рукой  за  поручень,
собираясь войти в вагон.
     От вокзальной стены быстро отделился человек и взял его за плечо:
     - Вы куда, гражданин?
     Голос  знакомый.  Павел  оглянулся.  Кожаная  куртка,  широкий  козырек
фуражки, тонкий с горбинкой нос и настороженно-недоверчивый взгляд.
     Артюхин лишь теперь  узнал Павла, - рука упала с плеча,  выражение лица
потеряло сухость, но взгляд вопросительно застрял на ящике:
     - Ты куда шел?
     Павел кратко объяснил. Из-за вагона появилась другая фигура.
     - Сейчас я вызову их проводника.
     В  салон-вагоне,  куда  вошел  Корчагин  вслед  за проводником,  сидело
несколько человек, изысканно одетых  в дорожные костюмы. За столом, покрытым
шелковой  с розами  скатертью, спиной  к двери  сидела  женщина. Когда вошел
Корчагин,  она разговаривала  с высоким офицером, стоявшим  против нее. Едва
монтер вошел, разговор прекратился.
     Быстро осмотрев провода, идущие от  последней лампы в коридор, и  найдя
их  в порядке, Корчагин вышел из салон-вагона, продолжая искать повреждение.
За  ним  неотступно следовал жирный,  с  шеей  боксера,  проводник в  форме,
изобилующей крупными медными пуговицами с изображением одноглавого орла.
     - Перейдем в соседний  вагон, здесь все исправно, аккумулятор работает.
Повреждение, видно, там.
     Проводник повернул ключ в двери, и они вошли, в темный коридор. Освещая
проводку   электрическим  фонариком,  Павел   скоро  нашел  место  короткого
замыкания. Через несколько  минут  загорелась  первая лампочка  в  коридоре,
залив его бледно-матовым светом.
     -  Надо открыть купе,  там необходимо сменить лампы,  они перегорели, -
обратился к своему спутнику Корчагин.
     -  Тогда  надо  позвать  пани,  у  нее  ключ.  - И проводник,  не желая
оставлять Корчагина одного, повел его за собой.
     В  купе первой вошла женщина, за  ней Корчагин. Проводник остановился в
дверях,  закупорив их  своим  телом.  Павлу  бросились  в  глаза два изящных
кожаных  чемодана  в сетках, небрежно  брошенное  на диван  шелковое  манто,
флакон духов и крошечная  малахитовая пудреница  на столике у  окна. Женщина
села в углу дивана и, поправляя свои волосы цвета льна, наблюдала за работой
монтера.
     -  Прошу у  пани  разрешения  отлучиться  на минутку:  пан  майор хочет
холодного  пива, -  угодливо сказал проводник,  с  трудом сгибая при поклоне
свою бычью шею.
     Женщина протянула певуче-жеманно:
     - Можете идти.
     Разговор шел на польском языке.
     Полоса  света  из  коридора  падала на плечо  женщины.  Изысканное,  из
тончайшего  лионского  шелка,  сшитое у  первоклассных  парижских  мастеров,
платье  пани  оставляло  обнаженными  ее плечи  и руки.  В  м