Иногда ему приходило  в  голову,  что  эта  непроницаемая  замкнутость  -
следствие жестокого разочарования, которое  постигло  Маргариту.  В  течение
первых двух лет, проведенных в Мартереле, ее физическое состояние  неуклонно
улучшалось: она уже начинала немного ходить на костылях, и ее бледное личико
округлилось и порозовело.  Но  потом,  неизвестно  почему,  снова  наступило
ухудшение. Она не вставала с постели уже четыре года, и, казалось, жизненные
силы постепенно ее покидали. Острой боли она не испытывала, но тупое, ноющее
ощущение смертельной усталости давило ее невыносимой тяжестью. Ей уже стоило
огромного напряжения воли во время  приездов  Рене  притворяться  веселой  и
бодрой, чтобы не портить ему каникулы.
   Рене только что приехал на лето домой в отпуск. В Сорбонне его  дела  шли
так же хорошо, как в английской школе; он приобрел много друзей, не нажил ни
одного  врага  и  сразу  после  окончания  получил  должность  картографа  в
государственном учреждении. Для  такого  молодого  человека,  это  считалось
превосходным  началом,  хотя  платили  ему  пока  немного  и   работа   была
скучноватой.
   - Можно войти. Ромашка? - спросил Рене, стучась  к  сестре  на  следующее
утро после приезда. - Я хочу с тобой посекретничать.
   - Входи, я уже одета. И изволь полюбоваться мной: в честь твоего  приезда
я надела свое самое лучшее платье.
   Кушетка стояла у открытого  окна,  и  трепетные  тени  листьев  танцевали
вокруг головы Маргариты. Ее лучшее платье, как и почти все остальное в  этом
обедневшем доме, было скромное н довольно старенькое,  но  она  накинула  на
плечи старинный кружевной шарф, заколов его своей  единственной  драгоценной
брошью, н воткнула в волосы белую розу. На ее  осунувшемся  лице,  казалось,
остались одни глаза.
   - Как я рада, что ты снова здесь и мы все утро пробудем  вдвоем.  Отец  у
себя в кабинете, а тетя с  Анри  ушли  в  церковь.  Мне  хочется  визжать  и
кидаться от радости подушками, как маленькой. Вчерашний вечер  при  всех  не
считается. Я сказала себе: "Это только так. На самом деле он приедет утром".
Подожди, не подходи,  дай  я  тебя  хорошенько  рассмотрю.  Одна,  две,  три
морщинки на лбу! Скверный мальчик, в чем дело? Тебя что-нибудь тревожило?  -
Нет, просто я рвался к тебе, вот и все. Он сел рядом с кушеткой и  поднес  к
губам ее руки.  Это  были  необыкновенно  красивые  руки  -  худые  и  почти
прозрачные, но поразительно изящные. Некоторое время брат и  сестра  молчали
от избытка счастья.
   - Душистый майоран! - воскликнула она, прижавшись лицом к груди брата.  -
Так рано! Где ты его взял? Рене вытащил из кармана пучок измятых цветов.
   - Я и забыл. Собрал для тебя на солнечной стороне холма около церкви.
   - Ты ходил в церковь? Но ведь тетя и Анри хотели, чтоб ты пошел вместе  с
ними.
   - Я был у ранней заутрени.
   - Чтобы потом застать меня одну? - Отчасти; и еще  потому,  что  я  люблю
ходить в церковь один. Тетя как-то мешает.  У  нее  по  воскресеньям  бывает
такой вид, будто она исполняет свой долг, а у меня от этого пропадает всякое
настроение.
   Маргарита перебирала пальцами пуговицы на его жилете.
   Потом она подняла на него глаза, осененные великолепными ресницами.
   - Ты всегда ходишь в церковь? И в Париже тоже? - Как правило. Если мне не
удается сходить в воскресенье, я стараюсь пойти на неделе. Она вздохнула.
   - Наверное, для верующих... я хочу сказать - для христиан...  это  вопрос
долга? Прости меня, дорогой,  мне  не  нужно  было  этого  спрашивать!  Рене
рассмеялся.
   - Какая ты смешная! Почему же не спросить, если тебя это  интересует?  Но
что за странные мысли приходят тебе в голову - почему долг? Если бы  мне  не
хотелось ходить в церковь, я бы не ходил. - А ты не мог  бы  объяснить  мне,
почему ты туда ходишь? - Ну, скажем, почему я хожу сюда? - Но это же не одно
и то же. Когда любишь человека, хочется быть вместе с ним.
   Рене  еще  не  утратил  своей  юношеской  способности  краснеть.  У  него
порозовели уши.
   - Но, видишь ли. Ромашка, я... я люблю бога. Она сразу заметила  слабость
этого аргумента и пошла в наступление:
   - Тут нельзя провести аналогию. Если бог вездесущ, значит он повсюду. И с
любимым  человеком  хочется  быть  не  в  толпе,  а  наедине.   Зачем   тебе
разговаривать  со  своим  богом  в  уродливой  церкви,  увешанной   дешевыми
украшениями, глядя, как жирный поп из-за молитвенника пялит  глаза  на  жену
своего ближнего? Да, да,  вся  деревня  знает  это,  и  все-таки  они  ходят
слушать, как он служит мессу.
   - Я не думаю ни о священнике, ни об украшениях - я о них просто  забываю.
Но ты, пожалуй, права: дело не только в любви к богу, но и в любви к людям.
   Присутствие тебе подобных  дает  смелость  обратиться  к  нему;  когда  я
остаюсь с ним наедине, он меня подавляет. В церкви говоришь "благодарю тебя,
боже" вместе со всеми - и не чувствуешь себя таким уж нахальным червем.
   - Объясни мне, Рене, что в твоей жизни стоит слов "благодарю тебя, боже"?
Разве он дал тебе так много? - Что? Да каждый луч солнца,  каждая  травинка,
летний  отпуск,  душистый  майоран,  география  и  больше  всего   ты,   моя
несравненная Маргарита.  Мне  хочется  благодарить  бога  за  всю  тебя,  от
кончиков волос до кончиков пальцев.
   - И за мою ногу тоже? - бросила она ему в лицо.
   И тут же пожалела о сказанном: голова Рене упала на ее руку,  которую  он
держал в своей. Он так долго молчал, что  Маргарита  стала  наконец  утешать
брата, тихонько ероша тонкими пальцами его волосы.
   - Не надо, дорогой. Стоит ли так огорчаться? Я  привыкла.  Почему  же  не
можешь привыкнуть ты? Я не хочу, чтоб ты сердился на бога или на отца  из-за
моей ноги. А мне не нужно отца - ни земного, ни небесного. - Лицо  ее  стало
суровым. - Я понимаю, что ты имел в виду, говоря о душистом  майоране.  И  я
благодарна отцу за то, что  он  научил  меня  греческому.  Мне  бы  хотелось
полюбить его, но между нами стоят отец Жозеф и сестра Луиза. А бог, наверно,
рассуждал так же, как и отец: оба думали, что для  девочки-калеки  сойдет  и
такое общество. А самое странное то, что теперь, когда уже поздно, отец меня
полюбил. Конечно, не так, как тебя, но как твое отражение. Мне  кажется,  он
даже отказался бы от своей египтологии, если бы это  помогло  ему  завоевать
твою любовь.
   - Тут уж ничего не поделаешь, - глухо сказал Рене, не глядя на нее.  -  Я
не сержусь на отца; мне его ужасно жаль. Он не  виноват,  что  он  такой.  И
последние годы он был ко мне очень добр. Я любил бы его, если бы мог.  Но  с
детства некоторые вещи  застревают  в  душе,  как  заноза,  и  потом,  когда
вырастаешь, их никак не вытащить, сколько ни старайся.  Глупо,  конечно,  но
ничего не поделаешь.
   Он помолчал, глядя на каштаны за окном.
   - Видишь ли, когда мы были маленькими и остались после маминой смерти  на
попечении слуг... Нет, ты, конечно, не помнишь - ты была совсем крошкой. Так
вот, слуги рассказывали нам уйму всяких сказок. В одной из них говорилось  о
мальчике, родители которого хотели  от  него  избавиться,  потому  что  были
бедны. Они пошли как-то с ним гулять и  оставили  его  в  лесу.  Я,  бывало,
представлял себе, как бедный малыш бродил по лесу один-одинешенек... А потом
нам сказали, что меня отправят в  Англию,  и  Марта  заплакала.  Я  случайно
подслушал, как  она  говорила  Жаку:  "Послать  ребенка  к  этим  английским
людоедам". Я слышал о людоедах  и  решил,  что  в  Англии  меня  обязательно
съедят, Конечно, когда я туда приехал, и когда дядя Гарри  встретил  меня  в
Дувре с коробкой сластей, и когда мы приехали домой к тете Нелли, и в уголке
у камина был накрыт стол для ужина, и когда я увидел их ребят, я  забыл  все
свои страхи, или, во всяком случае, думал, что забыл. Потом я окончил школу,
вернулся сюда и увидел отца, и  он  мне  очень  понравился,  он  мне  ужасно
понравился... А потом мне рассказали про тебя, - и я опять все вспомнил.
   Тогда я понял, что ничего не забывал,  а  просто  притворялся.  Я  всегда
знал, что отец просто хотел от нас избавиться.
   - Теперь я понимаю, - сказала Маргарита, - почему ты так упорно называешь
себя Мартелем.
   - В этом нет никакого упорства - просто я так  записался  в  Сорбонне,  а
теперь уже поздно менять. Неужели отцу это было неприятно?  -  Мне  кажется,
ничто и никогда не причиняло ему такой боли.
   - Ромашка! Он тебе говорил? - Отец? Разве ты его не знаешь? Он ни за  что
не скажет. Но Анри однажды завел об этом разговор, и отец  очень  резко  его
оборвал. Я никогда не слышала, чтобы  он  говорил  таким  тоном.  Он  сказал
только: "Твой брат был совершенно прав", - затем встал и вышел  из  комнаты,
как-то сразу постарев, и бледный, как... В дверях он оглянулся на  меня,  он
знал, что я все поняла.
   - О Ромашка, если бы я  только  знал!  Просто...  понимаешь,  дядя  Гарри
относился ко мне как к родному сыну, и я думал, что отцу все равно. Какой же
я был болван, - итак всегда... Но что теперь об этом говорить? Сделанного не
воротишь. Расскажи мне про себя. Чем ты занималась все  это  время?  -  Всем
понемножку. Иногда читала по-гречески.
   - Иногда? Значит, тебе опять было хуже? - Не огорчайся так, милый: просто
общая слабость, больше ничего. Вряд ли это когда-нибудь пройдет. Хорошо одно
- я почти не испытываю боли. Иногда только побаливает голова или  спина.  Ты
придаешь этому слишком большое  значение,  потому  что  в  детстве  я  из-за
каждого пустяка поднимала страшный шум.
   - Разве, радость моя? А я и не замечал.
   Она засмеялась, и в глазах у нее сверкнули слезы.
   - Ну конечно, глупыш, еще бы ты заметил. Разве ты когда-нибудь замечал во
мне  какое-нибудь  несовершенство,   за   исключением   моего   безобразного
характера? Я,  наверно,  даже  кажусь  тебе  хорошенькой?  Ну,  признавайся!
Несмотря на выпирающие  ключицы,  желтый  цвет  лица  и  все  прочее?  -  Не
хорошенькой, а красавицей. Возьми зеркало и посмотри на свои ресницы.
   - Хорошо, ресницы я так и быть тебе уступлю.
   - И глаза.
   - Ну и глаза тоже. А теперь рассказывай свои секреты. Он помолчал.
   - Это только один секрет.
   - Да? Наверно, он важный, раз тебе так трудно с  ним  расстаться.  Уж  не
влюбился ли ты? - Не угадала. Дело в том, что из этого, возможно,  ничего  и
не получится.  Не  обольщай  себя  надеждами,  шансы  очень  невелики.  Один
лионский врач открыл способ лечения болезни тазобедренного сустава. Я  узнал
об этом месяц назад и написал ему.  Он  ответил,  что  в  ряде  случаев  ему
удалось при помощи своего метода излечить даже такие запущенные случаи,  как
у тебя.
   - Излечить! Щеки Маргариты порозовели.
   - Хромота, конечно, осталась, и весьма значительная, но ходить они могут.
   Маргарита отвернулась, потом снова посмотрела на  Рене  и  взяла  его  за
руку.
   - Дорогой, зачем тешить себя  сказками.  Даже  если  какой-то  знаменитый
доктор в Лионе и вылечил несколько - человек, какой  мне  от  этого  прок  -
здесь, с нашими лекарями? - Доктор Бонне приедет к нам на будущей неделе.
   - Рене! - А почему бы и нет? По крайней мере будем знать правду.
   - Но это безумие! Он все равно скажет, что сделать ничего нельзя,  -  все
это говорили. И откуда нам взять денег, чтобы заплатить ему? У  нас  нет  ни
гроша; в прошлом году урожай был совсем плох, а издание книги отца  обошлось
очень дорого.
   - У меня есть деньги.
   - Откуда? Ты откладывал из твоих ста пятидесяти франков в месяц?  -  Нет,
из того, что мне давал отец, когда я учился, и из подарков дяди Гарри ко дню
рождения. Я скопил больше двух тысяч франков.
   - За сколько лет? -  Не  помню.  Подумай  только.  Ромашка!  Если  бы  ты
вылечилась, а мне бы дали хорошую должность, может быть, мы на  будущий  год
сняли бы с тобой квартиру в Париже и...
   - .Рене, Рене, замолчи! Этого не будет, этого никогда не  будет!  Так  не
бывает в этом мире.
   - Но почему? Растет же в этом мире душистый майоран. Разве ты  не  имеешь
права на свою долю счастья, как и другие? Она обвила его шею руками.
   - У меня есть мое счастье - у меня есть ты.
   Скоро Рене сообщил и остальным членам  семьи,  что  к  Маргарите  приедет
доктор Бонне; и когда тот прибыл, его уже ждал  домашний  врач.  Прежде  чем
отправиться к Маргарите, приезжая знаменитость задала множество вопросов.
   Затем последовал долгий и тщательный осмотр, после которого  оба  доктора
удалились посовещаться. Наконец они  вернулись  в  комнату  больной,  где  в
ожидании приговора собралась вся семья.
   Вопреки ожиданиям, доктор Бонне их обнадежил.  Он  сказал,  что  растущая
слабость, которая так  пугала  близких  Маргариты,  была  вызвана  случайным
осложнением, которое легко поддается лечению. Пока оно не будет устранено  и
больная не окрепнет, начинать борьбу с самой болезнью бесполезно,  поскольку
потребуется операция, которую больная в таком состоянии перенести не сможет.
   Он  уже  объяснил  доктору  Моро,  как  следует  лечить  осложнение;   но
окончательное излечение, если они на него решатся, может  быть  осуществлено
только им самим. Однако гарантировать благоприятный исход он не может.
   - По-моему, попробовать стоит, - добавил доктор Бонне. - Но  предупреждаю
вас, что процесс лечения будет очень длительным и болезненным, а  исход  его
все-таки  сомнителен.  Надежда  на  излечение  есть,  и  по  моему   мнению,
значительная, - это все, что  я  могу  сказать.  Я  не  настаиваю  на  своем
предложении, тем более что коллега против, но я считаю, что шансы  на  успех
оправдывают мою готовность взяться за это дело.
   Маркиз сидел, нервно теребя подбородок и глядя в сторону. Он  со  страхом
думал, что должен будет высказать свое мнение. Он всегда терялся,  когда  от
него требовали немедленно что-нибудь решить. Прижав к груди  руки,  Анжелика
повернулась к племяннице. Ее выцветшие глаза были полны слез.
   - Какой ужас! Как можно!.. Моя бедняжечка! Подумать только...
   - Погодите, тетя! Мы еще не слышали мнения доктора Моро.
   Это сказал Рене суровым, напряженным голосом. Он встал между Анжеликой  и
кушеткой, как бы защищая Маргариту от тетки. Анжелика робко отступила и села
на свое место.
   Доктор Моро решительно высказался против предложенного плана.
   - Это будет бесполезная жестокость, - сказал он. - Мадемуазель  Маргарите
придется  претерпеть  огромные  мучения,  сопряженные   даже   с   некоторой
опасностью  для  жизни.  Долгие  месяцы  ее   близкие   будут   томиться   в
неизвестности, и в конце концов их, возможно, постигнет разочарование.
   Доктор Бонне говорит, что за последнее время у него был ряд поразительных
исцелений, но я хотел бы спросить - какой ценой? И сколько было неудач?  Тут
Анжелика снова не выдержала.
   - Этьен! - воскликнула она и разрыдалась. - Этьен не разрешайте им... Это
неслыханно... неслыханно! Этьен...
   Маркиз ничего не ответил; он взглянул сначала на Маргариту,  а  затем  на
Рене.
   Они смотрели друг на друга. Он встал  и,  как  много  лет  назад,  сделал
единственное, чем он мог им помочь, - оставил их вдвоем.
   - Мне кажется, нас здесь слишком  много,  -  сказал  он.  -  Может  быть,
Маргарите хочется побыть одной. Она сама должна решить. Спустимся вниз.
   Все вышли. Анжелика обливалась слезами,  а  Анри  утешал  тетку,  шепотом
уверяя ее, что это чудовищное предложение ни в коем случае не будет принято.
Они услышали, как в замке повернулся ключ.
   Просидев  взаперти  с  Маргаритой  почти  целый  час,  Рене  спустился  в
гостиную.
   - Спасибо, отец, - сказал он, Никто не понял, за что он благодарит  отца.
Рене подошел к доктору Бонне.
   - Сестра просила передать вам, что она согласна. Она вполне сознает,  что
операция будет мучительной и возможен неудачный исход, но  готова  пойти  на
все это в надежде на излечение...
   -  Рене!  -  негодующе  прервал  его  Анри.  -  Ты   ее   уговорил!   Это
возмутительно! - Она не понимает, что делает! - воскликнула Анжелика. - Ведь
она еще дитя! - Боюсь, - добавил доктор Моро, -  что  мадемуазель  Маргарита
горько раскается в своем решении.
   Маркиз не проронил ни слова. Бледный как полотно,  он  смотрел  на  Рене,
который продолжал все тем же ровным тоном:
   - Единственное, что нас смущает,  это  вопрос  о  расходах,  связанных  с
лечением. Как вы думаете, во сколько все это обойдется? - Точно  я  не  могу
сказать. Конечно, ей  придется  приехать  в  Лион  и  пожить  там  несколько
месяцев, соблюдая  особый  режим.  Ей  будет  нужен  хороший  уход,  и,  мне
думается, при ней должен все время быть кто-нибудь из родных.
   Путешествие, конечно, обойдется недешево, и  лечение  также  повлечет  за
собой значительные издержки.
   Рене взял карандаш, лист бумаги и стал  записывать  предстоящие  расходы,
ставя приблизительную  цифру,  называемую  доктором.  Затем  он  прибавил  к
колонке цифр гонорар врача, подвел итог  и  подал  листок  отцу.  Тот  молча
взглянул на цифры, показал листок Анри и, опустив голову, вернул его Рене.
   - Это невозможно.
   - Это полное разорение, - прошептал отцу Анри. - Нам пришлось бы  продать
почти все, что у нас есть. Даже если она вылечится, мы останемся без  всяких
средств к существованию. Дом, возможно, тоже пришлось бы продать.
   Рене сидел неподвижно, держа в руке листок с цифрами. Он был почти так же
бледен, как маркиз.
   - Благодарю вас, - сказал он, вставая. - Я пойду к сестре.
   - Слава богу,  что  мы  бедны!  -  воскликнула  Анжелика,  когда  за  ним
закрылась дверь.
   Маркиза невольно покоробило  -  зачем  докладывать  лионскому  доктору  о
бедности де Мартерелей? Рене вышел из комнаты Маргариты, чтобы попрощаться с
доктором Бонне и немного проводить его. Доктор, на которого Рене и Маргарита
произвели сильное впечатление, при расставании предложил взять  за  лечение,
"если это изменит дело", только половину  обычного  гонорара.  Рене  покачал
головой.
   - Я очень вам благодарен, доктор, но сестра никогда на это не согласится.
Да  и  независимо  от  гонорара  стоимость  лечения   превышает   все   наши
возможности.
   Но если - скажем, года через три - положение изменится и у  нас  окажется
необходимая сумма, вы согласитесь ее лечить? - Безусловно.
   - Ну что же, тогда до свидания, доктор. Большое вам спасибо.
   Рене вышел из коляски и долго бродил по полям. Домой он  вернулся  поздно
вечером, сумрачный и молчаливый, и после ужина поднялся к сестре.  Маргарита
была одна.
   - Я сегодня лягу пораньше, - сказал он. - Устал что-то.  Тебе  ничего  не
нужно? - Нет, спасибо. Спокойной ночи.
   Они расстались молча, не поцеловав друг друга, ничем не выдав обуревавших
их чувств. Всю ночь Рене ходил по  комнате  из  угла  в  угол,  а  Маргарита
безутешно рыдала в  темноте.  Она  совершенно  потеряла  способность  здраво
рассуждать и забыла о том, что ее участь облегчится хотя бы тем,  что  будет
устранено обнаруженное доктором Бонне осложнение. Какое все это могло  иметь
значение, если отчаянное усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы найти  в
себе достаточно решимости, оказалось напрасным и  если  Рене  покинул  ее  в
такую тяжелую минуту... Уйти и оставить ее одну сегодня!.. Сегодня, когда он
ей  так  нужен!  Прошло  несколько  дней.  Брат  и  сестра  были  необычайно
молчаливы; она, плотно сжав губы, смотрела тоскующими глазами; он, казалось,
был поглощен своими мыслями. Анжелика  изо  всех  сил  старалась  помочь  им
благочестивыми советами, - она так и не научилась понимать, что иногда людей
лучше оставлять в покое.
   Анри посматривал на  них  грустно  и  нерешительно:  ему  очень  хотелось
выразить свое соболезнование, но,  познав  на  горьком  опыте,  что  с  этой
непонятной и трудной парой  нужно  обходиться  осторожно,  он  не  мешал  им
переживать свое горе в одиночестве, хотя и  не  понимал  такой  потребности.
Маркиз же все понимал и не заговаривал с ними.
   Друг с другом они были так же сдержанны, как и со  всеми  остальными.  Но
однажды вечером