й, я как раз шел
от Леру. Мне не хотелось вас огорчать.
   - И нет никакой надежды? - Они говорят, что нет. Но я  еще  не  собираюсь
умирать, а между приступами у меня будет много времени. Пока что был  только
один. Это вполне терпимо. Вот увидите, мадемуазель Маргарита успеет  еще  не
раз уличить меня во  всевозможных  ошибках...  даже  в  погрешностях  против
испанской грамматики.
   При последних словах он взглянул на Рене, но тот не заметил вызова.
   - Так я пойду переоденусь к обеду,  -  угрюмо  сказал  Рене  и  вышел  из
комнаты.
   Маргарита посмотрела на Феликса. Во взгляде ее была боль.
   - И вы тоже...
   Услышав ее прервавшийся шепот, он повернулся к ней с лучезарной улыбкой.
   - Ах, мадемуазель, мир так демократичен! Даже камеру смертника приходится
делить с другими.
   Она порывисто схватила Феликса за руку. Он  нежно  прикоснулся  кончиками
пальцев к ее волосам.
   Бедная девочка, - сказал он. - Бедная девочка! .

Глава IX

   В Новый год Рене и Маргарита дали свой первый званый  обед.  Единственной
дамой  была  хозяйка  дома,  принимавшая  гостей,  лежа  на  кушетке.  Глаза
Маргариты сияли, голову украшал зеленый венок,  она  была  в  белом  платье,
выбранном Феликсом, по рисунку Рене, для этого вечера.
   - Не хочу, чтоб у нас в доме  появлялись  женщины,  -  сказала  Маргарита
Маршану, который пришел первым. - Не выношу женщин:  я  не  знаю  ни  одной,
которая не была бы назойливой и мелочной.
   - А скольких вы знаете? - спросил доктор  с  улыбкой  в  темных,  глубоко
посаженных глазах.
   - Не так уж много, это правда, но ведь знакомых мужчин у меня тоже  мало,
и все же среди них найдется несколько неспособных... неспособных  на  мелкие
гадости,  которые  делают  самые  милые  женщины.  Ладно  уж,   доктор,   ну
признайтесь, что я права. Вы качаете головой только из упрямства. Я  еще  не
встречала человека, который бы так любил перечить.
   Между Маргаритой и Маршаном уже завязалась дружба,  выражавшаяся  главным
образом в яростных спорах, доставлявших обоим огромное удовольствие. Не было
такой темы - исключая совершенства Рене, - которая  не  вызывала  бы  у  них
бурных разногласий.
   - Я вам завидую, - отвечал Маршан. -  Мне,  правда,  приходилось  знавать
людей - и мужчин и женщин, - которые удержались бы от убийства и кражи, если
бы у них не было на то слишком сильного искушения, - а большего от  человека
нельзя и требовать. Если вы начнете придираться к  пустякам,  нам  останется
только повеситься.
   - Но ведь пустяки-то и важны! Я могу простить человека, которого толкнули
на убийство или грабеж нужда или даже просто пьянство, но сплетника или...
   - Ах, пощадите, мадемуазель! - раздалось за ее спиной. - Не лишайте  меня
остатков самоуважения. Я ведь закоренелый сплетник, но до убийства обычно не
дохожу. Разве только, как мягко  выразился  Маршан,  если  искушение  бывает
слишком сильно.
   Они не слышали, как Феликс подошел к ним своей бесшумной походкой.
   Маргарита, смеясь, протянула ему руку.
   - Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит.
   Феликс поцеловал Маргарите руку, принес новогодние поздравления и  сказал
несколько комплиментов. Когда он отошел от сиявшей хозяйки, лицо Маршана уже
приняло обычное выражение.
   - Еще подарок! - воскликнула девушка, беря сверток, который положил около
нее Феликс. - Но вы же обещали не делать мне больше подарков! - В Новый  год
все обещания нарушаются! - беспечно отвечал он,  угрюмо  наблюдая,  как  она
развязывает сверток.
   Кто бы мог заподозрить, что она способна на такую жестокость?  Бросить  в
лицо старику, своему гостю, его мучительную и постыдную тайну!.. А Рене? Кто
дал ему право рассказывать Маргарите  секреты  Маршана?  Внезапно  лицо  его
прояснилось. Какая нелепая мысль пришла ему в  голову!  Ей,  конечно,  никто
ничего не говорил, - это доказывают ее слова. Если б только Маргарита знала,
она, конечно, не коснулась бы этой темы. Она задела больное место  в  полном
неведении. Как  он  мог  подумать,  что  Рене  проболтался?  На  Рене  можно
положиться.
   Восторженный возглас Маргариты прервал его размышления:
   - Какая прелесть! И как вы догадались  выбрать  душистый  майоран?  Рене,
наверное, сказал вам, что это  мои  любимые  цветы.  Посмотрите-ка,  доктор!
Белая шаль, очень тонкая и мягкая, была расшита по краям  цветами  душистого
майорана. Когда Маргарита развернула блестящие складки, оттуда  выскользнула
карточка. Она подняла ее и пробежала написанное на ней четверостишие.  Потом
перечла его еще раз, растерянно хмурясь.
   - Это ведь по-английски? Какое странное написание слов! Должно быть.  это
старинные стихи? Нет, дайте я попробую прочитать сама.
   Феликс наклонился над Маргаритой и стал объяснять ей непонятные слова. Он
стыдился своих несправедливых подозрений.
   Цветы  майорана  -  Цветы  добродетели  -  Наряд  твой   девичий   Узором
расцветили.
   Девушка подняла глаза, щеки ее порозовели.
   - Какая прелесть! Где вы их  отыскали?  -  Это  всего-навсего  английские
стихи, которые вы презираете. Вы найдете их в одной из этих отвергнутых вами
книг. Маргарита подняла руки вверх.
   - Сдаюсь! Я покорна, как граждане Кале, и завтра  же  возьмусь  за  самую
толстую книгу. Вы глядите на меня с сочувствием,  доктор,  и  вы  совершенно
правы - смотрите, какая она толстая.
   - Впервые слышу, что Маршан способен смотреть на кого-то с сочувствием, -
сказал вошедший с Бертильоном Рене. - Майоран, Феликс? Но ведь вы  говорили,
что на шали будут маргаритки? - Я передумал,  -  ответил  тот.  -  Не  люблю
маргаритки.
   - Не любите  маргаритки?  Но  почему  же?..  -  в  один  голос  удивленно
воскликнули брат и сестра. Феликс рассмеялся.
   - Неужели это такое преступление? Нет, я их люблю, но они смущают меня. У
них такие ужасно большие чистые глаза, что я пугаюсь при мысли, сколько тайн
им должно быть известно...
   - Да, но они умеют молчать, - заметил Маршан. На другой день Рене увидел,
что Маргарита пробует читать Чосера.
   - Его язык слишком архаичен,  -  сказал  он.  -  Не  попробовать  ли  нам
Шекспира? Можно выбрать какую-нибудь пьесу и читать ее в лицах.
   - Но он заикается.
   - При чтении - никогда. Я не представлял, как  могут  звучать  английские
стихи, пока не услышал его.
   Когда пришел Феликс, Маргарита предложила читать Шекспира.
   - Если уж я обречена изучать английские стихи, я хочу послушать,  что  из
них можете сделать вы. Рене утверждает, что в вашем исполнении самые  плохие
звучат великолепно. Это правда, что в Манаусе вы мучили Рене Мильтоном, а он
полюбил его? Я послушная ученица, но предупреждаю - Мильтона читать не буду.
   Это мое окончательное решение.
   - Когда у  Рене  был  приступ  лихорадки,  я  развлекал  его  "Самсоном".
Надеюсь, он ему понравился; но, как бы то ни было,  эти  стихи  мне  слишком
дороги, чтобы расточать их на легкомысленную девицу, неспособную их оценить.
Вас ждет "Генрих Шестой" - все три части - в наказание за непочтительность к
Мильтону.
   - Смилуйтесь над ней,  -  запротестовал  Рене.  -  Это  слишком  жестоко.
Давайте возьмем "Ричарда Третьего", над ним по крайней мере не уснешь.
   - Нет, я не позволю обучать свою ученицу бранным словам.
   - Боитесь, как бы  она  не  использовала  их,  если  вы  засадите  ее  за
Мильтона? - Да, например "паук раздувшийся" -  подходит?  Конечно.  Но  смею
заметить, кривая з-злая жаба может оказаться чувствительной. Нет, мы возьмем
"Генриха Пятого" - будет урок английского языка, и только - Вы, мадемуазель,
будете принцессой Катариной, она тоже недолюбливала английский язык. А  Рене
будет Флюэлленом.
   Рене посмотрел на Феликса и рассмеялся.
   - "Коль скоро ваша милость честный человек"? И даже если ваша милость  не
таковы. Не огорчайся. Ромашка, "Генрих Пятый" - вещь вполне сносная.
   - Что-то не верится,  -  надувшись,  ответила  Маргарита.  Ее  и  Феликса
охватило какое-то буйное веселье. За ужином они наперебой поддразнивали друг
друга, а когда со стола было убрано и книги  открыты,  они  никак  не  могли
успокоиться.
   Пока  читался  пролог  и  диалог  двух  епископов,  они  вели  себя   как
расшалившиеся дети, подзадоривая друг друга на  всякие  глупости.  Маргарита
впервые показала Феликсу,  как  она  умеет  перевоплощаться,  и  архиепископ
кентерберийский в ее  исполнении  был  таким  великолепным  шаржем  на  отца
Жозефа, что  при  словах:  Господь  и  ангелы  его  священный  Ваш  трон  да
защитят...
   Рене  расхохотался.  Рассуждения  о  салическом  законе  она   читала   и
приподнято-торжественном тоне.
   Хотя  Маргарита  никогда  не  покидала  пределов  Франции,  у  нее   было
прекрасное  английское  произношение,  а   легкий   акцепт   лишь   усиливал
напыщенность, которую она вложила в заключительные слова архиепископа: Хвала
Вам, храбрецы британские!..
   Не окончив строки, Маргарита опустила книгу.
   - Меня не  смущает,  что  львенок  Его  отважный  жажду  утолял  В  крови
французских рыцарей.
   Мы давно привыкли к этому.  Но  почтенный  старец  невыносимо  скучен.  И
Шекспир весь такой? - Не совсем. Давайте пропустим две-три страницы. Пистоль
и Ним понравились Маргарите, но - когда снова появился король,  она  сделала
грустное лицо.
   - Боже мой, снова длинные речи! Через мгновение она уже не поддразнивала.
   Феликс читал речь короля, обращенную к лорду Скрупу Мешему: А, Скруп! Что
мне тебе сказать...
   Эти  слова  были  произнесены  таким  глубоким  голосом,  что   заставили
Маргариту взглянуть на Феликса. В лице его не осталось ни кровинки.
   Ты, Имевший ключ ко всем моим советам И в  глубине  души  моей  читавший!
"Неужели то была женщина?" - подумала  Маргарита,  как  когда-то  Рене.  Она
посмотрела на брата. Он слушал затаив  дыхание,  не  двигаясь,  завороженный
великолепием стихов, переливами чудесного голоса. Глаз Феликса он не видел.
   Ты лучшее из чувств на свете - веру В людей-сомненья ядом  отравил!  Ведь
если кто казался неподкупным - Так это ты; ученым, мудрым -  ты;  Кто  родом
благороден был - все ты же; Казался набожным и кротким -  ты!  Она  слушала,
холодея  от  страха.  Нет,  то  была  не  женщина.  В  его  сердце   таилась
незаживающая рана, но нанесла ее не женщина. Она была уверена в этом.
   Голос стал суровым и холодным, в нем больше не было недавней страстности:
И ты таким казался, Без пятнышка единого! Набросил Ты подозренья тень  своей
изменой На лучших из людей.
   "Подозренья... подозренья..." - содрогаясь, повторяла про себя Маргарита.
   Казалось, в комнату вошел призрак.
   - Ромашка, - окликнул ее Рене, - ты пропустила свою реплику. Ты же герцог
Экзетер.
   Маргарита торопливо стала  читать:  Я  арестую  тебя  за  государственную
измену...
   При первых словах миссис Квикли к Феликсу вернулось  озорное  настроение,
но Маргарита до конца вечера оставалась грустной и тревожно  поглядывала  на
Феликса из-под опущенных ресниц.
   "Как быстро меняется у нее настроение, - подумал он. - Хорошо,  что  Рене
такой уравновешенный".
   Очень скоро  Маргарита  серьезно  увлеклась  английской  поэзией.  Феликс
проводил у них два вечера в неделю,  и  большая  часть  времени  посвящалась
чтению вслух.
   Если Рене бывал дома, они втроем читали в лицах пьесы, а без него  Феликс
и Маргарита занимались лирическими поэтами. Вскоре она уже  познакомилась  с
лучшими  образцами  английской  поэзии  -  от   народных   баллад   и   пьес
елизаветинцев до Вордсворта и Колриджа. Правда, Феликс не сумел заразить  ее
своей страстью к Мильтону, но Шелли сразу покорил ее воображение.
   Однажды, когда они были одни, Маргарита сказала:
   - Я хочу, чтобы вы прочитали мне вот это. Я без конца читала  эти  стихи,
даже выучила их наизусть, они все время звучат у меня в ушах, но я не  знаю,
о чем здесь говорится.
   Она выбрала  "Будь  же  счастлив..."  -  Эта  вещь  мне  не  нравится,  -
последовал быстрый ответ. - Давайте возьмем что-нибудь другое,  Маргарита  с
удивлением взглянула на Феликса: такая резкость  не  была  ему  свойственна.
Потом поняла и поспешно сказала:
   - Конечно, как вам угодно.
   - Что-нибудь  из  песен?  -  Нет,  прочтите  первый  акт  "Освобожденного
Прометея". Сегодня мне хочется высокой поэзии.
   При  первых  же  величественных  строках  Феликс  забыл  о  существовании
Маргариты; его голос обволакивал ее и  ввергал  в  бушующий  водопад  строф.
Стихи, которые прежде казались ей просто хорошими, теперь потрясали ее,  как
громовые удары, вещающие  о  возмездии:  Ну  что  ж,  излей  свой  гнев.  Ты
всемогущ...
   - Знаете, - сказала Маргарита, когда он отложил  книгу,  -  больше  всего
меня страшит в этой сцене то, что фурии "внутри  пустые".  Такой  ужас  даже
нельзя вообразить. Не понимаю, как Шелли решился написать  это.  Каждый  раз
мне хочется забраться куда-нибудь в щель и спрятаться.
   Он повернулся к ней; его сияющие глаза казались огромными.
   - Но в этом все утешение. Неужели вам не понятно, что он  хотел  сказать?
Ведь фурии только призраки и знают это, и оттого они так озлоблены.
   - Но вы не призрак, - сказала она, глядя ему в лицо, - почему же  вы  так
озлоблены? Он резко откинулся назад и молча посмотрел  на  Маргариту.  Потом
улыбнулся, и в глазах его зажегся опасный огонек.
   - А откуда вы знаете, что я не пуст внутри? А з-злиться, моя  дорогая,  я
в-вообще неспособен. Вам не  удастся  р-разо-злить  меня,  даже  если  вы  и
п-попробуете.
   - А бог пробовал? Он прищурился.
   - Я открою вам один с-секрет. Он - все  равно  что  фурии.  Он  -  только
призрак, и знает это.
   - Это страшнее всего, - прошептала она.
   После этого вечера он долго не читал ей ничего, кроме комедий и  шуточных
или военных баллад. Однажды Рене попросил Феликса прочитать  оду  Вордсворта
"О постижении сущности бессмертия", но тот прочитал ее так монотонно, что  в
середине Маргарита начала зевать и заявила, что не может внимательно слушать
стихи поэта, который способен начать сонет с обращения "Джонс".
   Феликс взглянул на Маргариту, и в глазах его загорелся опасный огонек.
   Отбросив том Вордсворта, он мрачно проскандировал:  Питер  был  скучен  -
сначала. Был скучен, так скучен! - Дело в том, - мягко заметил Рене, - что я
не нахожу Вордсворта скучным.
   Маргарита смеялась до тех пор, пока по щекам ее не потекли слезы.
   - О Рене! Да ты просто агнец! Рене улыбнулся:  он  был  рад,  что  сестра
смеется, хотя и не понимал почему.
   - Я прошу прощенья, Рене, ваш упрек был справедлив, -  внезапно  перестав
смеяться, сказал Феликс.
   Он взял в руки книгу и прочел оду еще раз. Он читал с таким чувством, что
даже Маргарита стала совсем серьезной.
   - А теперь, - заключил Феликс, захлопывая книгу, - вам не кажется,  Рене,
что я заслужил награду? Спойте мне "Друзей с  цветами  майорана".  Завтра  я
уезжаю в Лондон, а в такую погоду поездка по морю вряд ли окажется приятной.
Я хочу чего-нибудь веселого, чтобы утешиться.
   - Вы уезжаете? - спросила Маргарита. Он пожал плечами.
   - Не думаю, но кто знает...
   Он  довольно  часто  внезапно  куда-нибудь  уезжал,  ссылаясь   на   свою
журналистскую работу. И Рене и Маргарита делали вид, что верят ему, но в его
отсутствие всегда страшно волновались.  Однажды  весной  он  пропал  на  три
недели, оставив записку, что "должен был срочно уехать". А потом они узнали,
что он все это время находился в Париже, - у него был новый приступ.  Сперва
Маргарита ничего не сказала, но через несколько месяцев  напомнила  об  этом
случае:
   - Разве вы не понимаете, что это жестоко? Неужели вы не могли сказать нам
правду и не заставлять нас узнавать об этом от других? - Н-но  я  не  хотел,
чтобы вы знали. Вы бы и не узнали, если  бы  не  глупость  Бертильона.  Рене
незачем знать об этом - он принимает это до смешного близко к сердцу.
   - А вам не кажется, что мы... что он принимает близко  к  сердцу  и  ваши
внезапные исчезновения, когда вы не оставляете даже адреса  и  ему  начинает
казаться, что вы снова в Италии? - В Италии? - Вы думаете, я не знаю? -  Вам
сказал Рене? - Он посмотрел на Маргариту.
   - Рене? Нет. Разве вы его просили? Не мог  же  Феликс  предположить,  что
Рене рассказал ей об этом, если его не попросил он сам.
   - Кто же вам сказал? - настаивал Феликс.
   - Да вы сами! Вы ведь сказали, что "подорвали" свое здоровье в Апеннинах,
- вы вернулись оттуда, после этих мятежей, с незажившей раной на щеке. Я  же
знаю, что вы антиклерикал и... Ах, неужели вы не понимаете, что я уже  давно
взрослая! Маргарита досадливо вздохнула. Воспоминание о больно  ранивших  ее
словах "бедная девочка" было еще свежо. Потом она  поглядела  на  Феликса  и
испугалась его молчания.
   - Из вас вышел бы превосходный сыщик, - сказал он наконец  и  взял  томик
Шекспира.
   На этот раз он действительно отправился в Англию, и целый месяц дважды  в
неделю Рене и Маргарита получали от него письма, адресованные им обоим.  Это
был настоящий дневник, в котором он  весело  описывал  лондонское  общество,
зрелища, погоду, политические события и свои  размышления  по  поводу  всего
этого. Стоял декабрь, и начались туманы.
   "Я  пропитался  грязью  изнутри  и  снаружи,  -  писал  Феликс.  -  Здесь
считается, что человек может дышать  смесью  чечевичного  супа  с  древесным
углем, а улицы тут вымощены грязью. На мне не  осталось  ни  одного  чистого
места. (Это относится только к моему телу и платью. Тут слишком темно,  чтоб
разглядеть, есть у меня душа или нет, а крохи своего интеллекта  я  растерял
на галерее для посетителей в Вестминстере.)  Сегодня  я  искал  прибежища  в
Британском музее и попытался спрятаться под сенью  величественной  головы  и
длани Озимандии, царя царей. Фамилии его я не знаю, но за неимением  лучшего
сойдет и это. Сам он из Карнака. У него гранитная корона, но  головной  боли
она, кажется, не вызывает, - и гранитная улыбка, вечная и неизменная.  А  на
грязь он внимания не обращает - тот, кто велик  и  крепок,  может  себе  это
позволить.
   Для него она не страшна: он знает, что время все сотрет. В  его  возрасте
каждый может быть философом. Возможно, и я столетий через двадцать перестану
ворчать из-за мелочей. Но, - как я объяснил ему, - дни  мои  коротки;  я  не
потомственный бог и не кусок камня, а всего  лишь  человек,  да  к  тому  же
хромой. Как же можно требовать, чтоб я не скользил в грязи  или  был  "выше"
туманов? Но он меня не  пожалел.  Самое  неприятное  в  этих  бессмертных  с
каменным сердцем - их равнодушная надменность".
   Всю рождественскую неделю писем  не  было,  потом,  после  десятидневного
молчания, пришел пакет, адресованный Маргарите. В  нем  лежало  ожерелье  из
разноцветных ракушек, скрепленных крохотными золотыми колечками,  и  длинное
письмо, которое вместо обращения начиналось так: "Тысяча и одна ночь. Сказка
о пьяном кучере и хромом иностранце".
   Спустя несколько дней Рене входил в лондонскую квартиру своего друга.
   Феликс, бледный и осунувшийся, лежал на диване.
   - Рене! - воскликнул он, вскакивая.
   - Ложитесь, - спокойно отвечал Рене. - Почему же вы  не  дали  мне  знать
раньше? Феликс с минуту в изумлении смотрел на Рене, потом позволил  уложить
себя на диван, - он был еще слишком слаб, чтобы стоять.
   - Кто сказал вам, что я был болен? - раздраженно спросил он.
   - Маргарита.
   - А ей кто? - Не знаю. Я уже неделю не видел ее. Я читал в Амьене лекции.
Она написала мне, что вы больны, и  просила  немедленно  поехать  в  Лондон,
чтобы ухаживать за вами. Я решил, что вы ей написали.
   - Наверно, опять проболтался этот дурак Бертильон, - отвечал Феликс. - Он
приехал сюда на военный смотр. Ну что за осел! Ведь я специально просил  его
держать язык за зубами. Н-неужели вы приехали  только  из-за  меня?  Что  за
нелепость! Я вполне оправился, осталась только небольшая слабость.
   Когда Феликс достаточно окреп,  они  вернулись  в  Париж.  Рене  проводил
выздоравливающего к нему домой, у