ищный кошмар ощущения, что он жив, -  кошмар,  который  должен  был  бы
давно оборваться, но по какой-то причине все не кончался. Лошадь  вздрогнула
и, прижав уши, шарахнулась в сторону от кучи лохмотьев у подножья скалы.
   Феликс даже не повернул головы. Но тут комок  лохмотьев  ожил,  с  глухим
криком бросился на тропинку и, всхлипывай, обнял шею лошади.
   - Овод!.. Овод! Святые угодники, я спасен... спасен! Феликс выпрямился  и
натянул поводья. Едва он услышал прозвище, которое ему  дали  товарищи,  как
отупевший мозг тут же  пробудился  к  действию.  Он  опять  был  командиром,
отвечающим за безопасность своих подчиненных.
   - Погоди-ка! - сказал он отрывисто. - Дай я  взгляну  на  тебя.  Это  ты,
Андреа! Где остальные? - Нас выследили карабинеры... Брата убили,  когда  мы
бросились бежать...
   Томмазио убежал, но Карли схватили... Я видел...  Звери!  Бедняга  Карли!
Паренек принялся  горестно  причитать,  потом,  всхлипывая,  продолжал  свой
рассказ. Он говорил на местном диалекте, и Феликс с трудом понимал его.
   - Я спрыгнул  в  каменоломню...  потом  спустился  к  дороге...  какая-то
старуха посадила меня в свою повозку... Награди ее бог! Я боялся  оставаться
на дороге... Снова ушел в горы и заблудился... я ходил... ходил... От голода
совсем ослаб. Вчера опять проехали солдаты.
   Феликс напряженно думал, хмуря брови.
   - Дай-ка мне твой шейный платок, - сказал он. - Что ты спросил? Да, я был
болен. Но это не важно. Сложи платок вот так. Я повяжусь, как будто  у  меня
болят зубы. Постой, я еще спущу на лоб волосы. Видно рану? Совсем не  видно?
Сними мой левый башмак - в нем деньги. Ну вот, теперь спустись  вон  туда  к
ручью. От деревни держись подальше - трактирщик тебя выдаст. Дожидайся  меня
в кустах и смотри, чтоб никто тебя не увидел. Я пойду вон в тот дом - купить
еды. Да, конечно, они могут послать за карабинерами. Придется рискнуть. Если
я до вечера не вернусь, уходи один:  значит,  меня  схватили.  Вот  тебе  на
всякий случай немного денег.
   Через два часа Феликс пришел к ручью, где  его  ждал  Андреа.  Он  принес
немного черного хлеба, козьего молока  и  засохшего  сыра.  До  темноты  они
прятались  в  кустах,  а  потом   обогнули   деревню   и   отыскали   тропку
контрабандистов, о которой  рассказали  Феликсу  пастухи.  На  другой  день,
перейдя границу, они оказались на территории Тосканы. В  первом  же  городке
Феликс  нанял  повозку,  чтобы  добраться  до  Флоренции,   где   условились
встретиться организаторы  восстания.  Он  оставил  Андреа  лошадь,  дал  ему
немного денег  и  рекомендательное  письмо  к  знакомым  тосканцам,  которые
сочувствовали восстанию, с просьбой подыскать ему место.  Прощаясь,  мальчик
целовал Феликсу руки, а когда повозка тронулась, горько заплакал.
   Поездка  была  нескончаемым  кошмаром,  но  останавливаться   в   грязных
придорожных трактирах не имело смысла. Нет, лучше, не задерживаясь, ехать во
Флоренцию - так по крайней мере все кончится быстрее. Там можно будет просто
лечь и умереть.
   Но во Флоренцию стекались уцелевшие повстанцы. Феликс прибыл последним, и
все уже решили, что он погиб или схвачен. И снова ему пришлось быть сильным,
чтобы вдохнуть силы в других, когда все их надежды рухнули, - так же как  он
дал Андреа силы  вынести  голод  и  перебороть  страх.  Восстание  потерпело
неудачу, в Болонье свирепствовал военно-полевой суд, и все были растеряны  и
подавлены - все, кроме него, потому что ему теперь все было безразлично.
   Четыре дня он шутил и  смеялся,  работал  и  думал,  одного  отвлекал  от
мысленно самоубийстве, другому подсказывал, как заработать на хлеб, живя  на
чужбине, и даже  ночью  в  постели  продолжал  строить  всевозможные  планы,
изобретать остроты, страшась дать мозгу хоть минутную передышку.
   Рана на щеке, заживая, стягивала кожу, и флорентийский  хирург  Риккардо,
сочувствовавший восставшим, вскрыл порез и наложил шов, чтобы  шрам  не  был
уродливым. Феликс перенес эту операцию,  чуть  поморщившись,  удивляясь  про
себя, почему он почти не ощущает боли. Быть может, наступает  полная  потеря
чувствительности и он в конце  концов  превратится  в  тупого  ухмыляющегося
идиота? Вскоре эмигранты разъехались кто куда - одни во  Францию,  другие  в
Англию, остальные рассеялись по Тоскане. Феликс решил вернуться в Париж.  Он
ехал с группой эмигрантов и без устали развлекал  их  и  подбадривал.  Но  в
Марселе он сказал им, что  должен  задержаться  в  городе  дня  на  два.  Он
проводил товарищей до дилижанса и, все еще улыбаясь, вернулся в  отель.  Ему
было нечего делать в Марселе, но он хотел остаться один, совсем один. Больше
ни о чем не надо думать, можно пойти в курительную и почитать газету.
   Очнулся он в постели. Ноздри щекотал неприятный запах  коньяка,  над  ним
склонились незнакомые люди. Кто-то щупал у него пульс. Феликс отдернул руку.
   - Что вам угодно? - раздраженно спросил он.
   - Не волнуйтесь,  -  ответил  чей-то  голос.  -  Вы  упали  в  обморок  в
курительной.
   Выпейте вот это и не шевелитесь.
   Он повиновался и снова закрыл глаза. "Быть может, я умираю? - подумал он.
- Это не важно, но все-таки глупо. Хоть бы немного согреться".
   Феликс пролежал почти неделю, за ним ухаживали больничная сестра и слуги.
   Денег у него было много, и  поэтому  ухаживали  за  ним  хорошо,  хотя  и
безбожно обсчитывали, пользуясь его полным ко всему безразличием.
   Почти все время Феликс лежал в полузабытьи, без сна,  не  чувствуя  боли,
ничем не интересуясь. Приступ не повторился, но пульс  был  очень  слабым  и
обмороки - длительными.
   Объясняя приглашенному к нему  доктору  происхождение  сабельного  шрама,
Феликс сочинил что-то о своих приключениях в  Алжире,  но  чувствовал  такую
апатию, что не  сумел  солгать  достаточно  правдоподобно.  Француз  доктор,
искоса взглянув на больного, заметил:
   - Ну, меня это не касается. Однако как врач я  должен  вас  предупредить:
если вы будете впредь подвергать свой организм таким испытаниям, то  в  одно
прекрасное утро проснетесь на том свете.
   - Это было бы неприятно, - пробормотал Феликс и тихонько засмеялся.
   Вскоре силы вернулись  к  нему,  а  с  ними  и  панический  страх.  "Если
исключить кораблекрушение..." - сказал  тогда  Леру.  Но  ведь  это  и  было
кораблекрушение.
   Если уж этот кошмар повторился, он может повториться еще раз. Едва  встав
на ноги, он бросился в Париж, даже не задержавшись в  Лионе,  чтобы  узнать,
там ли еще Рене и Маргарита. Скорее в Париж - услышать приговор.
   Стоял август, и Леру в  городе  не  было,  но  Риварес  отыскал  Маршана,
который без отдыха работал над своей новой книгой.  Увидев  Феликса,  старик
ахнул, вскочил на ноги и некоторое время молча всматривался в его лицо.
   - Так, - произнес он наконец. - Садись, мой мальчик, и  рассказывай,  как
все было.
   Феликс заговорил тихо, заикаясь и то и дело останавливаясь. Лгать,  когда
Маршан смотрел на него такими глазами, он не мог, а рассказать  правду  было
слишком трудно.
   Он был за границей... сражался. Да, это  шрам  от  сабельного  удара.  Он
ездил верхом во всякую погоду, уставал, перенапрягался, провел ночь в  горах
под проливным дождем, мокрый и голодный. Голос задрожал и прервался.
   - Так, - повторил Маршан. - А потом, значит, был приступ. Сильный? Как на
Пастасе? Долго он продолжался? Феликс уронил голову на руки.
   - Не знаю. Может быть, еще хуже, чем тогда. В таких страшных  условиях...
Я совсем обезумел. Не заставляйте меня вспоминать об этом, Маршан. Если  это
случится еще раз, я сойду с ума...
   Маршан молча подошел к Феликсу и положил руку ему на плечо.
   - Мы устроим консилиум, - сказал он наконец. - Завтра возвращается  Леру,
а я позову старика  Ланприера,  -  посмотрим,  может  что-нибудь  и  удастся
сделать.
   Консилиум собрался у  Маршана.  После  ухода  Леру  и  профессора  Феликс
подошел к Маршану. На этот раз он вполне владел собой.
   - Скажите мне правду. Им не  хочется  меня  огорчать,  но  ведь  во  всем
виноват я сам, я знал, чем рискую. Лучше  сразу  узнать  самое  худшее.  Они
что-то скрывают. Это  полное  крушение?  Маршан  побледнел,  но  ответил  не
колеблясь, глядя Феликсу прямо в глаза:
   - Да, пожалуй. Если вас  не  страшит  такая  жизнь,  вам,  возможно,  еще
удастся прожить довольно долго. Но приступы будут повторяться все чаще  и  в
конце концов доконают вас. Смерть не из приятных, что и говорить.  И  помочь
ничем нельзя. Опиум, как вы знаете, может ненадолго ослабить боль,  но,  как
только вы увидите, что он стал вам необходим, - тут же стреляйтесь.
   Феликс кивнул.
   - С этим я уже давно покончил. Не бойтесь. Я не приобрету этой привычки и
не застрелюсь. Сколько мне  еще  осталось  жить?  -  Не  знаю.  Если  будете
беречься, возможно даже  несколько  лет.  Но  в  любой  день  болезнь  может
возобновиться. Если вы хотите еще что-то сделать, начинайте не медля.
   - Я уже начал. С этого все и пошло.
   - Можно мне спросить, что с вами случилось? - прошептал Маршан.
   - Что со  мной  случилось?  Помните  демонов  племени  хиваро?  Гурупиру,
который говорит человеческим голосом? Он явился мне и заговорил об Италии, и
я пошел за ним в трясину. А там, если помните,  ждет  Ипупиара,  чудовище  с
вывернутыми назад ступнями, - думаешь, что убегаешь  от  него,  а  на  самом
деле... Вот и все.
   Несколько минут оба молчали.
   - Видите ли, я наполовину итальянец -  про  Аргентину  все  выдумки,  вы,
конечно, давно догадались, - и  наполовину  англичанин.  Но  сейчас  во  мне
заговорил итальянец. Быть может, мне посчастливится, и меня убьют.
   Он снова помолчал и добавил, не глядя на Маршана:
   -  Помните,  когда  мы  прошли  Мадейру,  я  сказал  вам,  что  собираюсь
"возделывать  свой  сад".  Я  искренне  в  это  верил,   но   вы   оказались
дальновиднее. С садами покончено.
   Маршан посмотрел на него долгим грустным взглядом.
   - Но не с Кунигундой, не так ли? Вас  ждет  незавидная  жизнь,  однако  я
согласился бы поменяться с вами ролями. Но я  ей  не  нужен.  Когда  человек
сжигает свой труд и оглушает свой мозг вином из-за личных  горестей,  богини
покидают его, да и демоны тоже. Он не стоит даже того, чтобы его уничтожить.
   - Тем лучше для вас, - еле слышно отозвался Феликс и ушел.
   Маршан посмотрел ему  вслед,  потом  отодвинул  рукопись  в  сторону.  Он
сознавал всю важность начатой им работы.  Она  была  значительнее  даже  той
первой любви, поруганные останки которой он сжег много лет назад.  Все-таки,
завершив ее, он спас бы тысячи детей от безумия, рождаемого страхом.  Но  он
сжег бы и этот свой труд, если бы мог очистить этим свое прошлое от Гийоме и
"той, что раскрывает секреты". Если б не это, Феликс, быть может...
   Он прикрыл глаза рукой. "Ты хочешь слишком многого", - подумал он. Не  он
спас своего пациента, а тому пришлось спасти его. Ну, хватит! Как бы  то  ни
было, он спасен и должен продолжать свою работу.
   На улице Феликс почувствовал, что ему не хватает  воздуха.  Он  с  трудом
взял себя в руки, зашел  в  ближайшее  кафе  и,  чтобы  подкрепиться,  выпил
черного кофе; потом снова вышел на набережную.
   - Феликс? Он вздрогнул.
   - Ах, это вы! Я вас... не заметил.
   Он так и не понял, кто его окликнул, пока не увидел, что рядом с  ним  по
набережной идет Рене. Некоторое время они молчали.  Феликс  сознавал  только
одно: могло быть хуже. По крайней мере Рене не расположен к  разговорам.  Он
не заметил, каким постаревшим и измученным выглядел его друг.
   - Вы получили мое письмо? - спросил наконец Рене. - То, что  я  послал  в
мае? - Да. Разве я вам не ответил?..  В  мае?  Нет,  это  было,  кажется,  в
апреле.
   - Значит, оно дожидается вас  у  вашего  банкира.  Мне  сказали,  что  вы
уехали, не оставив адреса.
   - В мае я уехал за границу, а вернулся всего три дня назад и еще не был в
банке.
   Он снова  замолчал,  но  потом  вспомнил,  что  следует  проявить  больше
интереса к радостям друга. К Рене судьба благосклонна. Только у него  отнята
последняя надежда. И он весело спросил:
   - А как поживает ваша сестра? Она уже ходит без  костылей?  Рене  ответил
после долгой паузы:
   - В последнем письме я писал вам о ней. Если помните, она уже выезжала  в
коляске.
   - И даже немного ходила.
   - Да, так вот однажды, когда мы катались, ей захотелось зайти в магазин и
выбрать мне какой-нибудь подарок. Она ведь ни разу не была в магазине. Когда
я помогал ей сойти, из-за угла выскочила подвода, пьяный возчик  погонял,  и
они налетели на нашу коляску. Мы упали. Я не успел оттащить Маргариту, и  ее
переехало колесом. Поврежден позвоночник... Нет, жизнь ее вне  опасности,  и
старая болезнь не вернулась. Она уже вполне оправилась и окрепла, но тем  не
менее - все кончено. Она уже никогда не сможет ходить.
   Феликс шел молча, он смотрел на четкие линии  набережной,  на  сверкающую
рябь реки, на темные силуэты башен собора, на первые желтые листья, бежавшие
к нему, как на ножках, по залитому солнцем тротуару.
   И вдруг случилось то, что бывало с ним раньше, чего он смертельно боялся.
   Улица исчезла, и ужас стал развертывать перед ним видение за видением. Он
увидел отвесную крутую стену  колодца,  покрытую  зеленой  слизью.  На  ней,
словно пот, выступали мутные капли сырости. Сам он был на дне. Сверху  падал
косой солнечный луч, а кругом царила тьма. Потом он увидел, что позеленевшая
стена кишит какими-то существами. Они цеплялись за ее скользкую поверхность,
за неровности в кирпичной кладке, друг за друга. Маленькие, тощие и  слабые,
синевато-белые,  как  растущие  а  темноте  хилые  растения,  они  судорожно
стремились вверх, скользили, падали, но не оставляли своих попыток.
   Немногим, совсем немногим удалось добраться до освещенной солнцем верхней
части колодца. Там было сухо, и они, уже  не  боясь  поскользнуться,  начали
взбираться еще быстрее. Одно из них подняло бескровную лапку, ухватилось  за
край колодца, подтянулось и выглянуло наружу, где ярко  светило  солнце.  За
первого уже цеплялся второй. Но тут гигантская ладонь смахнула их  вниз,  на
самое дно. Крышка колодца захлопнулась, снова воцарилась непроницаемая тьма,
и лишь слышались глухие всплески воды...
   Снова перед ним была залитая солнцем набережная, в холодном небе  темнели
башни  собора,  и  желтые  листья,  как  на  ножках,  бежали  навстречу.  Он
повернулся к Рене.
   - Простите, у меня закружилась голова. Вы,  кажется,  что-то  сказали?  -
Может быть, вы поможете нам пережить первое, самое  тяжелое  время.  На  той
неделе мы отвезли Маргариту домой, и я приехал в Париж в связи с моим  новым
назначением. Я хотел бы сразу после каникул приступить к работе,  но  сейчас
мне нужно вернуться домой.  И  мне  страшно  подумать,  как  я  встречусь  с
Маргаритой. Со временем мы, конечно, привыкнем. Но вначале... Вы  не  можете
поехать со мной? Мне кажется, нам будет легче при постороннем. Я  знаю,  что
прошу вас о большом одолжении.
   - Конечно, я поеду, если вы этого хотите. Когда вы собираетесь выехать? -
На той неделе, в среду. Вы успеете собраться? - Успею. Но  вы  уверены,  что
вашей сестре  будет  приятно  присутствие  постороннего  человека?  Ведь  мы
незнакомы. Рене, поколебавшись, ответил:
   - Сейчас я ни в чем не уверен, я даже не знаю, как она вас встретит,  она
еще не совсем пришла в себя. На нас всех это очень подействовало. Как-то  на
днях мой брат Анри сказал мне, что, будь он рядом, ничего бы не случилось. А
ведь он добрейший человек. Я скажу вам правду - я просто боюсь.
   Я, конечно, болван. В Лионе я отнял у Маргариты яд. Она обещала, что  это
не повторится, но я ей ничем не могу помочь. Один мой вид  напоминает  ей  о
случившемся. Если ее чем-нибудь не отвлечь  от  этих  мыслей,  она  попросту
сойдет с ума. Приезжайте и постарайтесь что-нибудь сделать.
   - Хорошо. Значит, мы едем в среду.
   - Спасибо, - ответил Рене. - А сейчас я должен  бежать,  у  меня  деловое
свидание.
   - Вы свободны сегодня вечером? Тогда жду вас к  обеду.  Если  не  боитесь
беспорядка, можете остаться у  меня  ночевать.  Когда  я  уезжал,  мои  вещи
убрали, и их не успели распаковать.
   Только когда Феликс, беззаботно болтая,  повернулся,  чтобы  попрощаться,
Рене заметил, как изуродована его щека.
   - Что это с вашим лицом? Вся щека рассечена! Феликс рассмеялся:
   - Да, теперь уж конец  моей  "женственной  красоте",  как  выражался  наш
добрый друг Ги-йоме.
   - К черту Гийоме! Откуда это у вас? - К черту так к черту! Я не возражаю.
Это у меня от-туда же, откуда у котят берутся рваные ушки. Я дрался.
   - Дрались? - Это длинная история. Лучше поберегу ее для замка. С тех  пор
как мы расстались, у меня было много з-забавных приключений.
   Рене внимательно посмотрел на него.
   - Кажется, они не пошли вам на пользу.
   - Разве? Значит, мне тем более нужен деревенский воздух. Как полезно  мне
будет отдохнуть в Бургундии! Это вы превосходно придумали! В дороге Рене  не
раз казалось, что Феликс старается развлечь его разговорами. В конце  концов
он встревожился, но ненадолго. Эта ровная веселость не имела ничего общего с
тем напускным весельем, которое так испугало  его  на  прошлогоднем  банкете
Географического общества. Раз Феликс не острит без удержу - бояться  нечего.
Правда, он очень похудел, и вид у него  измученный,  но  это,  вероятно,  от
раны. Ему нужно отдохнуть. Да, но... он дрался? Рене  украдкой  взглянул  на
обращенную к нему неизуродованную щеку. Он давно  уже  понял,  что  знает  о
Феликсе очень мало, но любопытство его не мучило.
   Если знаешь горести друга, но ничем не можешь помочь,  ему  от  этого  не
легче, а в остальном - король всегда поступает правильно.
   Однако, когда их поездка подходила к концу, Феликс сам заговорил об этом.
Он не  стал  упоминать  о  собственных  злоключениях  и  не  назвал  синьора
Джузеппе, а серьезно и беспристрастно рассказал о цели восстания в Апеннинах
и о том, как развивались события. Потом добавил:
   - Я был одним из организаторов. Рене сказал только:
   - Что же было потом? - Потом,  когда  восстание  потерпело  поражение,  я
скрылся, а затем приехал в Париж. Как только появится возможность что-нибудь
сделать, я снова вернусь в Италию.
   - Это ваше окончательное решение?  Тогда,  наверное,  в  один  прекрасный
день... - Рене запнулся.
   - В один  прекрасный  день  меня  схватят,  и  последствия  будут  не  из
приятных.
   Разумеется, это так. Но, видите ли, Рене, оказалось,  что  именно  это  -
дело моей жизни. А пока я собираюсь совершить набег на  ультраконсервативный
сельский замок  и  предстать  перед  вашей  благочестивой  тетушкой  и  всем
аристократическим семейством со свежим сабельным  шрамом,  который  обличает
меня как безбожника и кровожадного  санкюлота.  Что  же  вы  собираетесь  им
сказать? Рене поморщился, но после минутного раздумья спокойно ответил:
   - Я думаю, лучше всего будет ничего не говорить, по крайней мере вначале.
   Отец  и  сестра  никогда  не  задают  нескромных  вопросов,  а  остальные
подумают, что вы дрались на дуэли. С их точки зрения,  это,  конечно,  грех,
однако  не  пятнающий  порядочного  человека.  Тетя  и  брат  и  так  сейчас
расстроены. Если  мы  сразу  скажем  правду,  отношения  в  доме  невыносимо
обострятся. Они сочтут ваше поведение преступным.
   - А вы? Феликс посмотрел на Рене с еле заметной усмешкой. Но тот  ответил
без колебаний:
   - Я? Что я думаю о вас и ваших делах? Но  на  этот  вопрос  я  уже  давно
ответил, в долине Пастасы.
   Анри, Анжелика и Бланш встретили гостя вежливо, но несколько  холодно.  В
любое другое время они были бы рады видеть у себя в доме  человека,  который
спас Рене от смерти, но то, что он принял приглашение сейчас, когда в  семье
было такое горе, они сочли бестактным.
   Рене, пригласив в такой момент гостя, нарушил все приличия. Это  выходило
за рамки дозволенного.
   - Конечно, гостеприимство обязывает,