корблено проговорил Гийоме.
   - Да, удивительно, - заметил Риварес с тихим смешком, от которого у  Рене
мороз пробежал по коже. - Но ничего,  г-господин  Гийоме,  есть  животные  и
покрупнее к-крыс, которые не разожмут зубов до последнего вздоха, если сзади
д-держать зажженную спичку.
   Рене завязал рюкзак и встал. Нужно хоть немного отдохнуть от всего этого,
иначе он скоро не сможет ни работать, ни держать себя в руках.
   - Если вы разрешите, полковник, - сказал он, беря ружье и пороховницу,  -
я не пойду с вами. Я давно уже собирался нанести на карту  течение  реки,  и
сегодня как раз подходящий день.
   - На вашем месте я не рискнул бы заходить далеко,  -  заметил  Лортиг.  -
Здесь, по-моему, должны водиться змеи и крупные хищники.
   - Если вы твердо решили заняться этим сегодня - сказал полковник,  -  вам
лучше на всякий случай взять кого-нибудь с собой.
   - Спасибо, но это совершенно излишне - я не пойду далеко. Все,  что  меня
интересует, можно определить, не уходя дальше чем на полмили  от  лагеря.  Я
просто выберу место для  наблюдений,  а  потом  вернусь  за  носильщиками  и
инструментами. Мне не хочется лишать кого-либо  возможности  поохотиться;  а
сам я, как вы знаете, охотой не увлекаюсь.
   Риварес, который все еще зашнуровывал ботинки, поднял голову.
   - Если вам нужна помощь, господин Мартель, я с удовольствием останусь.
   - Очень вам благодарен, -  холодно  ответил  Рене,  -  но  я  предпочитаю
работать в одиночестве.
   Чтобы положить конец уговорам, он надел сомбреро и вышел из палатки.
   Оказавшись один среди кустов, осыпанных душистыми цветами,  он  посмотрел
вокруг и вздохнул с облегчением. Здесь  по  крайней  мере  ему  не  придется
видеть, как Ривареса сначала коробит от шуток Гийоме и как через секунду  он
делает вид, что ему очень смешно.
   Именно это  его  и  мучило.  Если  бы  Риваресу  действительно  нравились
грубость и непристойности, все было бы очень просто. Но видеть,  как  тонкая
натура подделывается под низменную, сознательно старается притупить  в  себе
все лучшее, заискивает перед этим злобным, растленным  существом,  оскверняя
свои прекрасные губы...
   - Ну зачем он притворяется! - горестно вырвалось у  Рене.  -  Если  б  он
только не притворялся! Он заставил себя выкинуть из  головы  эти  назойливые
мысли. Ведь он ушел сюда, чтобы забыть о них, остаться наедине  с  природой,
вернуть себе душевный покой.
   На краю  рощицы  с  дерева  до  самой  земли  свисал  великолепный  полог
страстоцвета. н на минуту остановился перед ним, стараясь  думать  только  о
том, как красивы гроздья цветов и как залюбовалась бы ими  Маргарита,  затем
протянул руку, чтобы приподнять  один  из  фестонов,  и  из  зеленой  завесы
взметнулось облачко маленьких  радуг,  -  он  спугнул  стайку  колибри.  Вся
горечь, омрачавшая его душу, исчезла,  -  эти  птички  казались  воплощением
радости жизни.
   Рене направился к реке, мурлыча - в первый раз с тех пор, как  приехал  в
Южную Америку, - веселые и нежные старинные французские песенки, которые он,
бывало, пел Маргарите: Здесь ждет его моя любовь.
   Ах, только б он вернулся вновь! С  победой  или  побежден  -  Навеки  мой
избранник он.
   Заросли внезапно кончились, и перед ним открылся ровный, поросший  густой
травой склон и широкая серебряная лента реки, извивавшаяся между  пестревших
цветами берегов. Рене уже давно  не  видел  такой  безмятежной  красоты.  Он
сбежал по ковру цветов к реке и опустил руку в  прозрачные  струи,  а  потом
неторопливо побрел по берегу, напевая любимую песенку Маргариты:  Кто  здесь
проходит в поздний час, Друзья в венках из  майорана?  Как  любила  она  эту
радостную мелодию! "Эта песенка - как веселая девочка,  -  сказала  она  ему
однажды, - только девочка, у которой никогда-никогда не болела нога".
   Дорогу Рене преградил впадавший в реку ручей. Он был слишком широк, чтобы
перепрыгнуть через него, и, сняв ботинки, Рене перешел его вброд.
   Противоположный берег был невысок, но довольно крут. Взбираясь  на  него,
Рене поскользнулся и  ухватился  за  свисавшую  над  ручьем  ветку,  но  она
сломалась у него в руке. На берег он выбрался мокрый насквозь,  но  целый  и
невредимый.
   Надломленная  ветка  загораживала   ему   дорогу.   Наклонившись,   чтобы
приподнять ее, он увидел, что за ней что-то шевелится, и отодвинул  ветку  в
сторону. В скале была маленькая пещера. Из нее разило зловонием, а на  полу,
усеянном обглоданными костями, лежали, свернувшись клубочком, прехорошенькие
котята; величиной они были с кошку, но такие пушистые,  с  такими  невинными
круглыми глазами, что казались совсем маленькими.
   "Семейство  пумы,  -  подумал  Рене.  -   Лучше   мне   убраться   отсюда
подобру-поздорову: мать, наверно, где-нибудь поблизости".
   Он пошел дальше по берегу  реки,  зорко  озираясь  вокруг,  но  продолжал
машинально напевать: Что нужно этим господам, Друзья...
   Сзади послышался шорох; песня замерла у него на губах,  а  сердце  словно
оборвалось. Он обернулся и увидел прямо перед собой злые глаза пумы.
   Рене вскинул ружье, почувствовал в  руке  мокрый  приклад  и  понял,  что
потерял единственный шанс на  спасение:  ружье,  по-видимому,  побывало  под
водой, когда он оступился, перебираясь через ручей. Он не чувствовал страха,
- для него, казалось, не осталось места; это была  не  опасность,  это  была
смерть. Тем не менее Рене машинально спустил курок и  услышал,  как  кремень
щелкнул по мокрой стали.
   Друзья в венках из майорана... - вновь зазвучала песенка, и  Рене  увидел
реку; не эту, а другую - приток Верхней Йонны, где он мальчиком  удил  рыбу.
Он ясно увидел песок  в  мелкой  прозрачной  воде,  сверкающую  рябь,  белые
водяные лилии, лысух и чибисов, прячущихся в камышах, - и  в  это  мгновение
пума прыгнула.
   Рене не слышал выстрела, прогремевшего у него  над  ухом;  однако  он  не
терял сознания, - когда пума в предсмертной агонии перекатилась через  него,
раздирая когтями его руку, он смутно понял, что все еще жив. Но  ведь  этого
не может быть, это невозможно. Тут какая-то ошибка...
   Кто-то осторожно снял с Рене огромную лапу и помог ему сесть.  Он  провел
рукой по лицу и посмотрел вокруг непонимающим взглядом - на ружье  в  траве,
на мертвую пуму, на свои ботинки, на сочившуюся сквозь рукав кровь, а  затем
на бледное лицо человека, спасшего ему жизнь. "И чего он так расстроился,  -
подумал Рене. - Ведь не случилось ничего особенного".
   Он попробовал встать на ноги, но тут же снова опустился на землю - у него
закружилась голова.
   Риварес принес воды, помог Рене дойти до места, где он  мог  бы  прилечь,
потом отрезал разорванный рукав, промыл и перевязал  ему  рану.  И  все  это
молча.
   Когда Рене смог наконец снова сесть, лицо переводчика уже  стало  обычной
непроницаемой маской.
   - Был, так сказать, на волосок... - с тупым удивлением пробормотал Рене.
   - Да. Хотите коньяку? - Да, пожалуйста, и покурить тоже. В левом  кармане
должны быть сигары.
   Спички, наверно, намокли.
   Они покурили, потом Рене встал, сделал несколько шагов и ощупал себя.
   Оказалось, что он отделался многочисленными ссадинами и рваной  раной  на
плече, которая только теперь начинала гореть.
   - Пустяки, - сказал он, - но, пожалуй, все-таки лучше вернуться в лагерь.
   Такая встряска не проходит даром. Нет, спасибо, я дойду сам.
   Они медленно пошли назад.  Около  цветущего  занавеса  страстоцвета  сели
передохнуть.
   - Редко приходится видеть  такую  большую  стаю  желтогрудых  колибри,  -
сказал Риварес.
   Рене посмотрел по сторонам. Вокруг не было видно ни одного колибри.
   - Где? - спросил он и добавил удивленно:
   - А, так вы видели?..
   Рене не договорил, увидев, как вспыхнул  и  тут  же  побелел  Риварес.  С
минуту оба молчали.
   - Я уже отдохнул. Пошли? - сказал Рене.
   С трудом превозмогая боль во всем теле, он поднялся с  земли,  словно  не
заметив протянутой ему руки. Риварес сразу спрятался в свою скорлупу,  и  до
самого лагеря они не обмолвились  ни  словом.  Не  будучи  в  состоянии  сам
раздеться, Рене был вынужден  позволить  Риваресу  снять  с  себя  куртку  и
ботинки и перевязать рану. Затем, все еще ощущая сильную слабость и тошноту,
он лег в постель, надеясь, что сон окажет целебное действие.  Когда  Риварес
выходил из палатки, Рене вдруг открыл глаза и воскликнул:
   - Но  мы  забыли  про  малышей!  -  Про  детенышей?  -  Да.  У  меня  все
перепуталось в голове... Нам придется сходить за ними.
   - Не надо. Я их убил.
   Рене сел в постели и переспросил:
   - Убили? - Да, когда вы еще были без сознания.
   - Но зачем? Риварес отвел глаза и, помолчав, ответил:
   - Умереть от удара дубинкой по голове не так мучительно, как  умирать  от
голода. Во всяком случае, быстрее. Мне это хорошо известно - я испробовал  и
то и другое.
   И тихо, как тень, выскользнул за дверь.
   С минуту Рене размышлял над  загадочными  словами  Ривареса,  но  тут  же
устало закрыл глаза. Голова  раскалывалась  от  боли.  Вскоре  он  уснул,  а
проснувшись через несколько часов, почувствовал мучительное жжение в ране  и
нестерпимую жажду.
   - Фелипе! - позвал он.
   Однако в палатку вошел Риварес.
   - Вам что-нибудь нужно? - Нет, благодарю вас. Фелипе здесь?  -  Я  сейчас
его позову.
   Риварес вышел. Охваченный внезапной вспышкой ярости. Рене стукнул кулаком
по кровати.
   "Опять шпионит! - И тут же в ужасе опомнился. - О боже,  да  что  это  со
мной! Он боялся за меня и пошел следом на всякий случай...  Да,  но  как  же
колибри... он видел колибри..." Вошел слуга. Рене сел в  постели  и  прикрыл
глаза рукой.
   - Принеси мне воды, Фелипе.
   - Я принес, господин, вот она. Господин Риварес сказал мне еще,  чтобы  я
принес вам поесть и чашку кофе.
   - Где он? - В другой палатке. И он сказал, чтобы я вас не беспокоил, если
вы уснете.
   Рене выпил кофе и снова лег. Головная боль  понемногу  утихала,  и  мысли
прояснялись.
   Риварес  несомненно  выслеживал  его  от  самого  лагеря.  Он,  очевидно,
придумал какую-то отговорку, чтобы не ехать с остальными,  потихоньку  вышел
из лагеря и пошел  за  ним.  Разумеется,  дело  обернулось  так,  что  этому
оставалось только радоваться,  но  тем  не  менее  Рене  было  не  по  себе.
Поведение Ривареса тревожило его:  зачем  он  пошел  за  человеком,  который
недвусмысленно заявил, что хочет побыть один? А если бы  не  этот  случай  с
пумой? Неужели он так и крался бы за ним весь день, прячась в кустах и ничем
не выдавая своего присутствия? Быть может, Риварес следил за ним, незримо  и
неслышно его оберегая, потому что в лесу упрямого и беззаботного  глупца  на
каждом шагу подстерегает смертельная опасность? - Я в няньке не нуждаюсь,  -
сердито пробормотал Рене. - И, во всяком случае, он мог бы меня предупредить
об опасности заранее.
   Он досадливо вздохнул. Его бесило, что он спасся только благодаря  манере
Ривареса делать все украдкой, преследуя какие-то свои тайные цели, - манере,
которая больше всего претила ему в переводчике.
   На  исходе  дня  вернулись  охотники.  Услышав  их  голоса,  Рене  встал,
преодолевая боль во всем теле, и оделся с помощью Фелипе. Ему делалось тошно
от одной мысли, что сейчас вся компания начнет засыпать его вопросами о том,
как все произошло; но делать было нечего, лучше быстрей  с  этим  покончить.
Риварес, конечно, уже рассказал им в общих чертах о случившемся.
   "Интересно только, сказал ли он им, что крался  за  мной  следом?"  Когда
Рене вошел в палатку, ужин уже начался. Все были поглощены одним из  обычных
охотничьих споров.
   - А я вам говорю, что нипочем бы не промазал, если бы солнце не било  мне
прямо в глаза, - говорил Штегер.
   - А, господин Мартель! - воскликнул Дюпре. - Ну как  ваши  наблюдения?  А
почему у вас рука на перевязи? Что-нибудь случилось? Все посмотрели на Рене.
Один только Риварес продолжал есть.
   - Я... я поскользнулся, перебираясь  через  ручей,  -  торопливо  ответил
Рене. - Пустяки.
   Риварес поднял глаза.
   - Надеюсь, вы не вывихнули руку? Рене мучительно покраснел.
   - Нет, нет... ничего страшного. У меня разболелась голова, и я вернулся в
лагерь. Придется мне заняться наблюдениями завтра.
   - Перегрелись на солнце, вот и все, -  невинным  голосом  сказал  Маршан,
краем глаза наблюдая за Риваресом. - Я же предупреждал вас, что в жару  надо
быть осторожней.
   Разговор перешел на солнечные удары. Рене встал и, сославшись на головную
боль, ушел в палатку.  Он  опять  лег,  но  не  мог  заснуть.  Глядя  сквозь
москитную сетку в потолок, он терзался  вопросами,  на  которые  не  находил
ответа.
   Зачем он солгал? Непонятно. Какой страшной болезнью он  заразился?  Зачем
ему хитрить и придумывать всякие отговорки - ведь ему  нечего  скрывать!  Он
солгал тогда в Кито, но  там  было  совсем  другое  дело.  Тогда  он  просто
сохранил случайно открытую чужую тайну. Теперь же Риварес будет хранить  его
тайну, им самим созданную, и без  всякой  необходимости.  Все  это  какой-то
кошмар, бессмысленный и бессвязный, как бред сумасшедшего. Да пусть хоть вся
Южная Америка знает о его приключении с  пумой!  На  него  напал  хищник,  и
Риварес спас ему жизнь - вот и все. И спас ее, между прочим, рискуя своей, -
он, наверно, был совсем рядом с пумой в момент  выстрела.  Если  бы  ему  не
удалось уложить зверя сразу, он почти наверняка погиб бы и  сам.  А  как  он
отблагодарил Ривареса? Заставил его хранить молчание, как  будто  не  хотел,
чтобы храброму человеку воздали должное за мужественный поступок. И  Риварес
сразу молча согласился с его решением, и теперь он обязан Риваресу  вдвойне,
хотя больше всего на свете ему хочется чувствовать себя чистым именно  перед
этим человеком.

Глава VI

   Плечо у Рене скоро зажило, и происшествие  с  пумой  было  забыто,  но  к
смятению и беспокойству Рене прибавилось еще чувство неловкости, - ведь  его
спас от смерти человек, которого он  не  выносил.  Каждый  раз,  когда  Рене
встречался глазами с переводчиком, его бросало  в  жар.  "Какой  же  я  ему,
наверно, кажусь скотиной, - твердил он себе. - Ведь он спас меня, а  я  даже
не счел нужным поблагодарить его".
   Прошло  два  месяца.  Экспедиция  с  невероятным   напряжением   медленно
продвигалась вдоль еще не  изученного  притока  реки  Пастаса,  считавшегося
одним из главных оплотов страшных охотников за головами - хиваро.  Некоторые
из носильщиков уже сбежали,  оставшихся  объял  ужас.  Однажды  ветер  донес
издалека дробь барабана и шум пляски. Носильщики сбились в  кучу,  дрожа  от
страха и перешептываясь: "Аука! Язычники!" В удушливом влажном воздухе  было
особенно трудно преодолевать водопады, заросли  и  болота.  Однажды  вечером
лагерь разбили на каменистом прибрежном откосе, между непроходимой  чащей  и
трясиной. Рано  поутру  Риварес  попросил  разрешения  отлучиться  вместе  с
"начальником носильщиков" -  сообразительным,  когда-то  крещеным  туземцем,
который очень привязался к переводчику и, как верный пес, следовал за ним по
пятам. Риварес отсутствовал почти весь день.
   Вернувшись, он прошел вместе с Маршаном в палатку начальника экспедиции.
   После обеда Дюпре объявил, что "имеет сделать важное сообщение".
   Оказалось, Риварес принес  тревожное  известие:  одно  из  племен  хиваро
собралось на берегу реки для совершения обряда посвящения юношей в воины.
   Сначала они будут поститься, потом начнется взаимное бичевание,  а  когда
дело дойдет до плясок и одурманивающих напитков, племя придет в воинственное
настроение, чреватое опасностью.
   - Так как они находятся впереди нас, - продолжал Дюпре,  -  мы  не  можем
продвигаться дальше, не потревожив их. А это  сейчас  небезопасно.  Господин
Риварес настойчиво советует вернуться на стоянку, покинутую нами на  прошлой
неделе, и переждать там, пока не кончится празднество. Доктор Маршан склонен
его поддержать.  Их  тревога  вполне  понятна,  но  мне,  старому  ветерану,
думается, что они несколько преувеличивают опасность. Я не вижу  достаточных
оснований, чтобы возвращаться, когда каждый  шаг  вперед  стоил  нам  такого
труда. Однако во избежание столкновения  с  дикарями  я  готов  принять  все
разумные меры предосторожности. Поэтому я решил, что мы останемся на  неделю
здесь, стараясь  не  обнаруживать  своего  присутствия,  после  чего  сможем
беспрепятственно двинуться дальше.
   Он обвел молодежь строгим взглядом школьного учителя.
   - Смею заметить, господа, что этот вынужденный отдых даст вам  прекрасную
возможность привести в порядок уже собранный материал. Кроме того, я  должен
всех предупредить: необходимо воздерживаться от всего, что может привести  к
столкновению с дикарями. Господин Маршан  и  господин  Риварес  сообщат  вам
некоторые из  местных  обычаев,  каковые,  пока  мы  здесь,  будьте  любезны
уважать. Насколько я понимаю, обычаи эти  связаны  с  ребяческими,  нелепыми
суевериями, которым так  привержены  эти  невежественные  туземцы.  Господин
Мартель, возлагаю на вас обязанность следить за соблюдением всех необходимых
предосторожностей.
   Закончив речь, Дюпре вышел, и Маршан последовал за ним.  После  их  ухода
Бертильон разразился хохотом.
   - О-ля-ля! Какие грозные слова! Внимание, господа!  Я  имею  сделать  вам
важное сообщение.
   Он   вскочил   на   ноги    и,    передразнивая    полковника,    скорчил
нахально-серьезную мину.
   - Ребяческие, нелепые суеверия этих невежественных... Брось, де  Винь,  а
то оттаскаю сейчас тебя за уши. За усы не могу - малы еще...  невежественных
паникеров (прошу прощения, господин Риварес) вынуждают  нас  прочно  засесть
среди трясины и ждать, пока голый шарлатан  не  кончит  заклинать  чертей  и
ведьм. Во веки веков!  Аминь!  Штегер  приветствовал  эту  остроту  громкими
рукоплесканиями и хриплым смехом.
   - Все это очень мило, - сказал Лортиг, - но веселого здесь мало. Если нам
придется задерживаться всякий раз, как господину Риваресу  заблагорассудится
заявить, что кучка паршивых туземцев перепилась и...
   - И в чем мать родила выплясывает сарабанду, - подхватил де Винь.
   Гийоме вынул изо рта сигару и презрительно хмыкнул.
   - Мой дорогой  де  Винь,  разумеется  это  лишь  поднимает  их  в  глазах
господина Ривареса. Вы забываете, что любые голодранцы - белые или цветные -
ему гораздо  ближе,  нежели  тот  класс  общества,  к  которому  принадлежат
некоторые из нас.
   Риварес  не  шелохнулся.  Струйка  дыма  от  сигары  в  его  руке   ровно
поднималась вверх. Рене молча встал и сел  рядом  с  ним.  Губы  переводчика
слегка  сжались,  побелевшие  ноздри  дрогнули,  но  и  только.   Спокойный,
отчетливый  голос,  прозвучавший  в  дверях,  заставил  Бертильона  виновато
вздрогнуть:
   - Мне тоже. У любого голодранца манеры лучше.
   В палатку угрожающе  просунулась  львиная  голова  и  внушительные  плечи
Маршана.
   Он направился прямо к Бертильону и положил руку ему на  плечо.  Это  была
тяжелая рука.  Слишком  маленькая  для  массивной  фигуры  Маршана,  мягкая,
широкая, с тонкими  пальцами  и  нежной,  как  у  женщины,  кожей;  человеку
ненаблюдательному она казалась пухлой и слабой, - тем  сильнее  удивляла  ее
стальная хватка.
   - Я считал тебя порядочным  человеком,  -  сказал  Маршан.  Покраснев  до
корней волос, Бертильон бурно запротестовал:
   -  Но  это  же  несправедливо,  дед!  Вам  нравится   Риварес.   так   вы
поддерживаете его во всей этой ерунде. И мы должны торчать в вонючем болоте,
чтобы нас заживо съели москиты...
   - Вместо того, чтобы нас заживо зажарили хиваро... Совершенно верно.
   - Да чего там, доктор, - начал де  Вииь.  -  Мы  же  не  в  пансионе  для
благородных девиц. Неужели мы не в силах справиться с кучкой туземцев,  даже
если они на нас  нападут?  -  Кого  вы  подразумеваете  под  "туземцами"?  -
вкрадчиво осведомился Маршан,  не  выпуская  плеча  Бертильона,  которое  он
схватил как клещами. - Метисов в  Кито,  которых  можн