ом с ним, превратился в неподвижное изваяние;  широко
открытые глаза на землистом лице мертвеца  смотрели  в  пространство.  Поток
непристойностей и брани, изрыгаемый Хосе, в бессильной ярости  разбивался  о
стену молчания.
   - Так ты, значит, пришел из Ибарры? А кто запустил в тебя  в  ту  субботу
гнилой гренадиллой? Вот этот самый Мануэль! А кто ударил тебя по хромой ноге
за то, что ты не знал роли, и ты полетел кувырком? Я, и я еще...
   Тут он тоже замолк на полуслове и уставился на жуткое лицо Ривареса.
   Несколько мгновений никто не шевелился.
   - Ах ты гнусная тварь! - закричал Рене на метиса, задыхаясь от бешенства.
- Подлое,  трусливое  животное!  Он  вытащил  кошелек  и  швырнул  на  землю
несколько монет.
   - Вот твое жалованье! Бери и чтобы духу твоего здесь не было! Вещи твои я
завтра пришлю в таверну. И если ты только посмеешь показаться мне  на  глаза
около дома... Прочь отсюда! Прочь!  Прочь!  Рене  схватил  лошадь  Хосе  под
уздцы, и метис кинулся бежать, воя от страха, но не забыв подобрать  деньги.
Мануэль уже скрылся из виду.
   Немного  отдышавшись,   Рене   медленно   повернулся   к   разоблаченному
самозванцу.
   Тот по-прежнему стоял не шевелясь и глядел в пространство.
   - Господин Риварес, - позвал Рене и повторил, подходя ближе.  -  Господин
Риварес! - Что? -  Я...  думаю,  нам  следует  торопиться.  Куда  мы  пойдем
сначала, в обувную лавку? - Хорошо.
   Рене с лихорадочной поспешностью тащил Ривареса  из  лавки  в  лавку.  Он
торопился вернуться домой, пока Хосе  не  успел  нажаловаться  и  распустить
злобные сплетни. Нечаянное открытие привело Рене в ужас. Он  содрогался  при
одной мысли о том, что оно может стать  достоянием  Лортига  и  Гийоме.  Эта
страшная трагедия, невероятная и непостижимая, покажется им чем-то  смешным,
они обязательно начнут отпускать шуточки,  может  быть  даже  глумиться.  Он
украдкой взглянул на своего спутника. Лицо несчастного  уже  не  было  таким
мертвенно-застывшим, и землистая бледность постепенно  с  него  сходила,  но
Рене все еще не осмеливался заговорить с Риваресом. Однако  один  вопрос  он
должен был задать.
   - Ну, кажется, все, - сказал он наконец.
   - Вам  теперь  понадобится  еще  один  носильщик,  -  проговорил  Риварес
мучительно напряженным голосом.
   - Сейчас уже поздно этим заниматься, придется обойтись без него.
   Рене помолчал, потом тихо начал:
   - Господин Риварес...
   - Да? - Этот... человек, о  котором  они  говорили...  он  имеет  на  вас
какие-нибудь права? - Нет, никаких, но никому этого и не требуется - у  меня
нет друзей.
   И до самого лома оба молчали. Лошадь Хосе, нагруженная свертками, трусила
сзади, дергая повод. Когда они спешивались, из дверей вышел Дюпре.
   - А, вот она, - сказал он, увидев лошадь Хосе. - Значит, он  ее  все-таки
не украл.
   - Кого? - Кобылу. Ваш метис явился час  тому  назад  на  чужой  лошади  и
заявил, что вы его уволили. Я посадил его под арест, пока не выяснится,  что
стало с лошадью.
   - Где он? - Вон в том сарае. Его сторожит высокий  индеец.  Рене  передал
хлыст и повод слуге, который отвязывал пакеты.
   - Держи! Разрешите поговорить с вами наедине, полковник?  Риварес  бросил
на него быстрый взгляд и тут же снова спустил глаза.
   "Господи, да он, кажется, думает, что  я  собираюсь  все  рассказать!"  -
подумал Рене.
   Войдя с Дюпре в дом, он сказал:
   - Я был вынужден уволить Хосе за неслыханно наглую  выходку.  Я  заплатил
ему причитающееся жалованье, а также неустойку за месяц вперед.
   Дюпре недовольно поджал губы.
   - Я привык, господин Мартель, чтобы мои подчиненные советовались со мной,
прежде чем предпринимать подобные шаги. Если вина была незначительна, его не
нужно было так поспешно увольнять, если же он совершил серьезный  проступок,
он тем самым потерял право на эти деньги.
   - Прошу извинить меня, полковник, -  виновато  ответил  Рене.  -  Он  так
безобразно себя вел, что я, по правде говоря, вышел из себя.
   Кроткий тон Рене смягчил Дюпре.
   - Конечно, если он допустил дерзость по отношению к вам, это меняет дело.
   - Он сказал вам, почему я его уволил? - Он нес какую-то околесицу о цирке
и о том, что вы подружились с беглым  клоуном,  кажется  чьим-то  рабом  или
слугой, но он так кричал и ругался, что я не стал его больше  слушать.  Что,
собственно,  произошло?  Вы,  наверно,  помешали  ему  избить  какого-нибудь
беднягу? Рене ухватился за подсказанную ему мысль.
   - Да, порой просто  невозможно  не  вмешаться.  Это  было  отвратительное
зрелище.
   Мне очень жаль, что я причинил вам неудобство, полковник.
   Совершенно умиротворенный, Дюпре тут  же  согласился,  что  Хосе  следует
отдать его пожитки и незамедлительно выставить за ворота. Он остался  весьма
доволен тем, что экипировка Ривареса обошлась относительно  недорого,  и  за
ужином выказывал переводчику явную  благосклонность  -  подшучивал  над  его
бледностью и усталым видом и советовал пораньше лечь спать, так  как  завтра
на рассвете они выступают.
   - У вас, по-видимому, очень сбиты ноги, - добавил Дюпре.  -  Попросите  у
господина Мартеля его примочку. Поразительно помогает.
   Рене принес примочку. Когда он передавал пузырек Риваресу, ему  бросилась
в глаза надпись на этикетке, сделанная рукой  Маргариты.  В  глазах  у  Рене
потемнело: он забыл ответить на ее письмо! Выйдя из дома, он принялся шагать
взад и вперед по темному двору. Его душил бессильный гнев.
   Боже милостивый, что же это с ним происходит?! С ума он  сошел,  что  ли,
или уж на самом деле такая тряпка, что первый встречный бродячий клоун может
перевернуть вверх дном весь  привычный  уклад  его  жизни?  Если  хорошенько
вдуматься, ведь это что-то невероятное. Беглый клоун из низкопробного цирка,
по всей вероятности преступник, скрывающийся от правосудия, - иначе с  какой
стати стал бы белый  человек  выносить  издевательства  Хосе  и  Мануэля?  -
отщепенец, привыкший  к  брани  и  пинкам  и  опустившийся  до  того,  чтобы
принимать  их  безропотно,  бездарный  лгун,  которого  с  первого   взгляда
раскусили даже такие тупицы, как Лортиг и Штегер, - этот  человек  пришел  и
посмотрел на него - просто посмотрел, - и только поэтому, да еще потому, что
его душа казалась сплошной раной,  которой  каждое  прикосновение  причиняло
боль, он, Рене Мартель, стал его покорным орудием.
   Ради этого потрепанного судьбой авантюриста он сделал то, чего не  сделал
бы для родного брата: он сохранил его тайну, из-за него он лгал, из-за  него
унижался перед Дюпре, из-за него потерял всякое самообладание, как не  терял
никогда в жизни, кроме одного случая в детстве, когда нянька плохо  обошлась
с Маргаритой. И что хуже всего, из-за  него  он  забыл  про  Маргариту!  Все
остальное он мог бы себе простить, но это уже переходило все границы.
   - Черт бы его побрал! - бормотал Рене. - Будь он проклят! Он ходил до тех
пор, пока немного не остыл, а затем отправился писать письма домой. Было уже
очень поздно, когда, осторожно ступая, чтобы не разбудить спящих, он пошел к
себе в спальню. При мысли о том, что с завтрашнего  дня  он  будет  вынужден
терпеть общество этого проходимца не только днем, но и ночью, есть с ним  за
одним столом и спать чуть ли не под одним одеялом,  в  нем  опять  поднялось
раздражение.
   - Господин Мартель! Кто-то стоял у двери  в  его  комнату.  Рене  услышал
знакомый запинающийся голос и,  даже  не  успев  рассмотреть  горящие  глаза
беглого клоуна, нахмурился еще больше.
   - Да? - резко сказал он. - Что вы хотите мне сказать? - Только то, что  я
вам очень благодарен. Рене поднял брови.
   - За примочку? После минутной паузы тихий голос ответил:
   - Да, за примочку. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.

Глава V

   Не успела экспедиция перебраться через Анды, как отношение  ее  членов  к
новому переводчику сильно изменилось. Причиной этого послужило, быть  может,
даже не столько поведение самого Ривареса, сколько Маршана.
   При их первой встрече, когда маленький отряд Дюпре,  в  свирепую  снежную
бурю пробившись через перевал, добрался  до  хижины  на  Папаллакте,  Маршан
окинул  быстрым  взглядом  утомленные  лица  голодных  и  замерзших   людей,
задыхавшихся после подъема в разреженном воздухе,  оборвал  коротким  кивком
расспросы командира и, оттолкнув Дюпре, бросился наливать в  кружку  горячий
кофе.
   - Нате выпейте, -  сказал  он,  подавая  ее  Риваресу.  Дюпре  недовольно
нахмурился. Маршану, единственному в  мире  человеку,  от  которого  он,  не
сердясь, выслушивал и шутку и горькую правду, прощалось многое, но  это  уже
переходило всякие границы. Однако не успел он  этого  подумать,  как  Маршан
разгадал его мысль и подошел к нему с добродушной усмешкой на лице.
   - Ничего не поделаешь, Арман, социальная иерархия может  и  подождать,  а
этот бедняга минут через пять хлопнулся бы на  пол.  Гийоме  тоже  похож  на
дохлую крысу. Эй, Бертильон! - повысил он голос. - Будьте умницей,  помогите
Гийоме раздеться и дайте ему кофе. - И снова обратился к Дюпре, на сей раз с
необыкновенно хорошей улыбкой:
   - Прости, что я тебя перебил, но в такой тесноте обмороки совершенно ни к
чему. Мы еще намучаемся с этим трусом Гийоме. А у этого такой вид, словно он
умирал с голоду. Где вы его подобрали?  -  В  Кито.  Я  взял  его  на  время
переводчиком. В дороге он ни на что не жаловался, но если он  слишком  слаб,
его, конечно, придется отпустить, как только мы найдем кого-нибудь  получше.
Может быть, нам удастся его заменить в какой-нибудь миссии на Напо.
   - Вряд ли, - тихо сказал Маршан, взглянув на  Ривареса.  -  Заменить  его
будет не так-то просто.
   Вечером Маршан подошел  к  переводчику,  который  в  крайнем  изнеможении
скорчился у огня, прислонившись головой к грязной стене, и сел рядом.
   Красные отблески пламени  освещали  ввалившиеся  щеки  и  закрытые  глаза
Ривареса. Некоторое время Маршан смотрел на него молча.
   - Ложитесь-ка вы спать, - сказал он наконец суровым тоном.
   Риварес испуганно открыл глаза  и  выпрямился;  на  лице  его  немедленно
появилось выражение бодрой готовности.
   - Спасибо, но я уже вполне отдохнул. Мы все сегодня немного устали.
   - Можете не трудиться, меня-то вы не обманете, - спокойно заметил Маршан,
беря его руку и нащупывая пульс. - Я ведь доктор. Так в чем дело?  Голодали?
- Не... немного. Я... они сказали вам? - Не беспокойтесь, они мне рассказали
все, что знали. Уж чего-чего, а рассказчики у нас  всегда  найдутся.  Другой
вопрос - что им известно.
   Мартель...
   Он упомянул Рене совершенно случайно, но, хотя на  лице,  за  которым  он
наблюдал, не дрогнул ни один мускул, по тому, как бешено забился у него  под
рукой пульс, Маршан понял, что Рене  о  чем-то  умолчал.  Он  выпустил  руку
Ривареса и продолжал, теперь уже вполне намеренно:
   - Мартель - единственный человек, который не поведал мне после ужина свою
версию вашей истории. Но он умеет молчать о чужих делах.
   Риварес метнул на него быстрый взгляд затравленного зверька и снова отвел
глаза.
   - Вот что я хотел вам сказать, - продолжал Маршан с  таким  видом,  будто
ничего не заметил. - Когда молодой человек  начинает  искать  приключений  и
становится  поперек  дороги  таким  крупным  хищникам,  как  Розас,  и  тому
подобное, он задает  своим  нервам  порядочную  трепку.  Так  что,  если  вы
почувствуете, что они у вас начинают шалить - кошмары там или головные боли,
- не пугайтесь и не думайте, что у вас что-то не в порядке. Просто приходите
ко мне, и я дам вам успокоительного. Хорошо? У Ривареса задрожали губы, и он
проговорил, заикаясь:
   - Б-благодарю вас... вы так д-добры ко мне...
   - Ну а теперь ложитесь спать, - сказал Маршан, вставая, - и помните,  что
вы среди друзей.
   С этого момента Маршан как бы молчаливо признал Ривареса  равным  себе  -
если не считать разницы в годах и опыте - и стал относиться к нему с тем  же
спокойным и небрежным дружелюбием, какое он проявлял к Рене.  Для  остальных
членов экспедиции новый  переводчик  был  чем-то  средним  между  доверенным
слугой и бедным  родственником,  на  чье  сомнительное  прошлое  можно  было
смотреть сквозь пальцы, так как  это  позволяло  требовать  от  него  лишней
работы. Штегер первый  обнаружил,  какие  удобства  в  этой  знойной  стране
представляет  для  исследователя,  не  склонного  слишком  утруждать   себя,
присутствие человека  с  такими  ловкими  руками  и  всегдашней  готовностью
услужить. При спуске с гор разбился ящик  с  ботанической  коллекцией;  и  в
Арчидоне, вернувшись к  ужину  в  миссию,  Рене  застал  следующую  картину:
эльзасец покуривал, лежа в гамаке, в то время как  Риварес  своими  быстрыми
смуглыми пальцами рассортировывал крошечные семена.  Штегер  вынул  изо  рта
сигару и лениво кивнул Рене.
   - Повезло мне, а? Я бы сам никогда не разобрал эти подлые семена, и  надо
же им было перемешаться. У меня не пальцы, а деревяшки. Да и глаза  от  этой
процедуры непременно разболятся. Ну и климат! Рене смотрел на тонкий профиль
склонившегося над семенами Ривареса, не понимая, как может Штегер  принимать
безвозмездно услуги чужого ему человека, который к  тому  же  устал  гораздо
больше, чем он сам. Лортиг, однако, взглянул на  дело  по-иному.  Посмотрев,
как быстро работают пальцы Ривареса, он заметил:
   - - Ловко у вас  это  получается,  господин  Риварес.  Вы  не  смогли  бы
насадить моих сороконожек, у которых вечно обламываются ноги? Разумеется,  -
продолжал он таким тоном, что Рене захотелось дать  ему  пощечину,  -  я  не
собираюсь  злоупотреблять  вашим  временем,  но  если  вы   хотите   немного
подработать...
   Риварес поднял на него  синие  глаза,  сверкнувшие  стальным  блеском,  и
сказал с напускной веселостью:
   - Но ведь д-даже маленькая сороконожка, господин Лортиг, иной раз делится
с ближним, не требуя за это платы, хотя у нее нет ничего, кроме н-нескольких
лишних ножек. Если вы принесете свою коллекцию, я посмотрю, что с ними можно
сделать.
   Рене встретился взглядом  с  Маршаном  и,  густо  покраснев,  отвернулся.
Лортиг зевнул:
   - Как хотите, дело ваше.
   Вскоре и другие члены экспедиции стали то и дело находить  поручения  для
всегда готового услужить Ривареса.
   - Совестно злоупотреблять вашей любезностью, но  у  вас  так  хорошо  все
получается, - говорили они; и хотя полковник  отнюдь  не  давал  переводчику
бездельничать, Риварес всегда ухитрялся сделать кроме  своей  работы  еще  и
чужую. Через месяц-другой в экспедиции  почти  не  осталось  человека  -  за
исключением Маршана и Рене, - который не воспользовался бы явным стремлением
Ривареса угодить, и  постепенно  он  завоевал  всеобщее  расположение.  Даже
молодые офицеры, вначале громогласно негодовавшие на полковника за  то,  что
он навязал им общество "низкопробного  авантюриста",  вскоре  примирились  с
присутствием веселого и остроумного спутника,  который  безропотно  позволял
себе эксплуатировать и ни  при  каких  обстоятельствах  не  терял,  хорошего
настроения. Тем не менее его непроницаемые,  никогда  не  улыбавшиеся  глаза
по-прежнему смотрели с затравленной настороженностью и мучительным, пугающим
напряжением.
   Он старался стать незаменимым и никогда не упускал случая оказать  услугу
то одному, то другому, игнорируя знаки пренебрежения и мелкие обиды с  видом
человека, слишком занятого делом, чтобы обращать внимание на пустяки.  В  то
же  время  он  замечал   маленькие   недостатки   и   слабости   каждого   и
приспосабливался к ним. Но, несмотря на всю покладистость  Ривареса,  в  нем
было  что-то,  не  позволявшее  даже  Штегеру   заходить   слишком   далеко,
удерживавшее даже Лортига от повторения его ошибки.
   С Рене он держался  подчеркнуто  учтиво,  избегая  дальнейших  попыток  к
сближению: по всей видимости, он не хотел, чтобы его еще раз оттолкнули.
   Рене же был с ним по-прежнему натянуто холоден и все чаще напоминал себе,
что до переводчика ему нет никакого дела.
   - Мартель, - обратился к нему  однажды  вечером  Лортиг,  когда  они  все
сидели у костра, - полковник сказал, что мы остановимся здесь  дня  на  два,
чтобы дать носильщикам передохнуть. Мы собираемся завтра съездить в гости  к
миссионерам.  Сколько  можно  питаться  жареными   обезьянами   и   тушеными
попугаями! Брр, мне вчера чуть дурно не сделалось, когда эти дикари рвали на
куски живую обезьяну.  По  крайней  мере,  у  снятых  отцов  хоть  пообедаем
по-христиански. Доктор не хочет с нами ехать - говорит, у него много работы.
   - У меня тоже, - сказал Рене. - Нужно заняться картой и рассортировать  и
подписать образцы пород. Я останусь с доктором.
   - Почему  вы  не  попросите  заняться  образцами  Ривареса?  У  него  это
великолепно получается.
   - С какой стати он будет делать за меня мою работу? Это не входит  в  его
обязанности.
   - Но в его обязанности входит выполнение разных мелких поручений.
   - Ему можно позавидовать, - вставил  Маршан,  посасывая  свою  неизменную
черную трубку.
   - В его контракте об этом, помнится, ничего не сказано,  -  сухо  заметил
Рене.
   - Какой там контракт! Когда человека берут чуть ли не из милости...
   - Какие мы все добренькие, - проворчал Маршан. - Раздаем работу направо и
налево и ничего за это не берем.
   - А вот и он! - воскликнул Штегер. - Господин Риварес!  Проходивший  мимо
Риварес вздрогнул и остановился. Когда он обернулся, лицо его улыбалось.
   "Каждый раз, когда он слышит свое имя, он,  наверно,  ожидает  удара",  -
вдруг подумал Рене.
   Прежде чем Рене успел остановить Лортига, тот обратился к Риваресу:
   - Мы тут пытаемся уговорить господина Мартеля  поехать  завтра  вместе  с
нами, а он говорит, что ему надо разбирать образцы пород. Я его уверял,  что
вы наверняка поможете ему с ними разобраться как-нибудь  в  другой  раз;  вы
всегда так любезны.
   Переводчик медленно повернул  голову  и  молча  посмотрел  на  Рене.  Тот
поспешно ответил на его немой вопрос:
   - Господин Лортиг ошибается.  С  какой  стати  вам  затруднять  себя?  Вы
слишком любезны - мы скоро совсем разучимся делать свою собственную работу.
   - Я так и думал, что вы пожелаете сделать это сами, - ответил  Риварес  и
обернулся к Маршану. - Вы, наверно, тоже остаетесь, доктор?  Маршан  кивнул,
не вынимая изо рта трубки.
   - Да, и полковник тоже. Нас жареная обезьяна вполне  устраивает,  она  по
крайней мере не болтает без умолку.
   Ночью Рене долго не мог заснуть и, по обыкновению, думал о переводчике.
   "Может быть, я все-таки к нему несправедлив? Если бы у него действительно
были задние мысли, то он стал бы льстить и угождать мне, так как  он  знает,
что при желании я могу его погубить, или Маршану, потому что Маршан вьет  из
полковника веревки. Но ведь  он  этого  не  делает..."  И  вдруг  вся  кровь
бросилась ему в голову.
   "Какой же я  болван!  Так  ведь  это  и  есть  его  способ  льстить  нам,
показывая, что мы единственные, кого он уважает. Заставляет нас плясать  под
свою дудку, как и всех остальных, только по-другому. Если ты осел, он  манит
тебя пучком сена, если собака - костью".
   Это открытие так поразило Рене, что он даже привстал. Ночь была ясная,  и
в лунном свете лица спящих казались  призрачно-бледными.  Риварес,  лежавший
рядом с ним, ровно дышал.
   "Черт бы побрал этого наглеца! - подумал Рене. - Как  он  догадался?"  Он
стал всматриваться в неподвижный профиль.
   "Сколько он уже знает про всех нас?  Наверно,  порядочно.  А  мне  о  нем
ничего не известно, хоть я  и  знаю,  кем  он  был.  Но  одно  ясно:  только
невероятное страдание могло оставить у рта такую складку. Днем она исчезает.
Хотел бы я знать..." Рене лег и повернулся к Риваресу спиной.
   "Опять я о нем думаю! Какое мне дело до него  и  его  секретов?  По  всей
вероятности, они не делают ему чести".
   На следующий день, серьезно поразмыслив, Рене решил,  что  пора  положить
конец этим глупостям. Последние дни он вел себя