Остаток дня Анжелика укладывала вещи, давала всем  указания  и  почти  не
отходила от Маргариты. Не питая доверия к Розине,  она  решила  предупредить
последствия возможного недосмотра и  натерла  больную  ногу  девочки  мазью,
рекомендованной матерью-настоятельницей. Маргарита плакала от боли, а тетка,
глядя на нее, тоже плакала, жалея свою любимицу. На следующее утро  Анжелика
покинула  Мартерель,  нежно  со  всеми  распрощавшись  и  сохраняя  на  лице
выражение мягкого укора. Маргарита, которой  Рене  строго-настрого  приказал
"не быть поросенком", кое-как выдержала благопристойный тон, пока до нее  не
донесся скрип колес по гравию дорожки, свидетельствовавший о том, что тетка,
Анри, багаж и молитвенники действительно двинулись в путь. Тут  они  с  Рене
издали такой оглушительный победный  клич,  что  маркиз  вышел  из  кабинета
узнать, в чем дело.
   - Это мы так, сударь, - проговорил, задыхаясь. Рене, поднимаясь с пола  и
ловко швырнув  под  стол  подушку,  которой  Маргарита  только  что  в  него
запустила. - Простите, что мы вам помешали... Мы просто играли.
   - Да, вижу. Маргарита! При неожиданном появлении  отца  девочка  накинула
плед на голову и теперь робко выглядывала из-под него, поблескивая глазками.
   - Что, отец? - Тебе ведь стало веселей с приездом Рене, не так ли? -  Да,
отец.
   У нее испуганно расширились глаза и  задрожали  губы.  Маркиз  с  улыбкой
посмотрел на взъерошенную голову Рене.
   - Мне тоже. Может быть, если мы с  тобой  будем  хорошо  себя  вести,  он
позволит тебе и мне с ним дружить. Извини, мои мальчик, я не хотел  помешать
вашей битве. Когда Маргарита тебя отпустит, зайди ко мне - я  хочу  с  тобой
поговорить. Но это не к спеху.
   Маркиз ушел  к  себе.  Маргарита  медленно  повернула  голову  и  жалобно
посмотрела на Рене.
   - Он хочет от меня избавиться...
   - Брось болтать вздор. Ромашка. Тебе не нравится, когда  тебя  без  конца
тискают н целуют, как сестра Луиза: а когда этого не делают, ты воображаешь,
что от тебя хотят избавиться. Отец хороший, только он  очень  занят.  Ты  бы
тоже никого не замечала, если бы все время думала о мумиях.
   Она покачала головой.
   - Поди узнай, чего он хочет. Вот увидишь,  он  скажет,  что  через  месяц
отправит меня к тетке. Вот увидишь! Рене, нахмурившись, пошел в  кабинет.  С
тех нор как Маргарита перестала изображать  из  себя  примерного  ребенка  и
превратилась в живую девочку, его  жизнь  значительно  осложнилась.  Что  же
касается отца, то мумии мумиями, но о Маргарите необходимо  подумать  сейчас
же, и она совсем не похожа на мумию.
   - Садись, - сказал маркиз, с улыбкой взглянув на сына.  -  Что  с  тобой?
Что-нибудь случилось? - Ничего.
   - Нам пора поговорить о твоем будущем. Ты думал о том, чем  бы  ты  хотел
заняться? Учиться дальше или остаться здесь и заниматься хозяйством вместе с
Анри? Тебе, конечно, известно, что мы  очень  бедны,  но  если  ты  захочешь
поехать в Париж и поступить в Сорбонну, это можно будет устроить.
   Рене сидел, хмуро уставясь в пол. Затем он поднял глаза.
   - - Если я поеду в Париж, вы оставите девочку здесь или отошлете  обратно
к тетке? - Маргариту?  Я  еще  не  решил.  Во  всяком  случае,  я,  конечно,
постараюсь сделать так, чтобы ей было  хорошо.  Но  это  мы  обсудим  потом.
Сначала я хочу поговорить о тебе. Есть у тебя к  чему-нибудь  склонность?  -
Да, сударь. Но все зависит от того, что будет с Маргаритой. Я не могу  ехать
в Париж, если ее ушлют в Аваллон и законопатят там на всю жизнь.
   - Хорошо, давай начнем с нее. Как  ты  считаешь,  ей  действительно  было
плохо в Аваллоне или это  все  только  капризы?  Я  хотел  бы  слышать  твое
откровенное мнение.
   Рене в мучительном смущении стал теребить пуговицу, не находя слов.
   - Ей... ей все время приходится быть такой  примерной...  -  начал  он  и
вдруг сердито выпалил:
   - Что правда, то правда! Эта сестра Луиза вечно пристает с  поцелуями.  А
тут еще отец Жозеф со своими наставлениями!.. А что может поделать  девочка,
да если у нее еще больная нога...
   Он замолк.
   - Так, - сказал маркиз. - Спасибо. Во всяком случае, мы избавимся от отца
Жозефа и сестры Луизы. Может быть, тетя Анжелика согласится переехать сюда и
пожить с нами несколько лет. - Он со вздохом взглянул на свои книжные полки.
   - Посмотрим, что можно будет сделать. Теперь поговорим о тебе. Так что же
тебе хотелось бы изучать? Рене совсем смутился и еле выговорил:
   - Я... мне нравится география... если вам все равно, сударь.
   - Она, кажется, хорошо давалась тебе в школе? Ты  думаешь  участвовать  в
экспедициях или  хочешь  преподавать  географию?  -  Я...  я  не  знаю.  Как
придется, только чтобы это было связано с наукой.
   - Мальчуганом  ты  всегда  что-нибудь  мастерил  и  хорошо  разбирался  в
машинах.
   Тебя это больше не интересует? -  Интересует;  я  люблю  все,  что  можно
самому сделать или самому узнать. А древние языки мне совсем не даются - там
все больше пустые разговоры.
   - Но больше всего тебе нравится география? Ты в этом совершенно уверен? -
Да.
   - И ты будешь рад поехать в Сорбонну, если тебе не  придется  волноваться
за сестру? - Конечно! Только это,  наверно,  дорого?  Анри  ведь  не  поехал
учиться в Париж? Как-то несправедливо.
   - Он сам не захотел. Я предложил ему тот же  выбор,  и  он  ответил,  что
предпочитает заниматься хозяйством. Так что у  тебя  нет  никаких  оснований
отказываться. Мне, конечно, придется продать часть земли,  но  я  готов  это
сделать. Не огорчайся, и я и Анри считаем,  что  ты  имеешь  на  это  полное
право. Значит, решено - осенью ты отправляешься в Париж. Если, конечно...  -
Маркиз запнулся, потом неохотно взял лежавшее перед ним письмо.
   - Я должен тебе сказать, что три недели назад получил письмо,  в  котором
содержится предложение, касающееся тебя. Если ты захочешь его принять, я  не
стану тебя отговаривать. Оно от твоего дяди. Он предлагает...
   - Да, я знаю, - усыновить меня и послать в Кембридж вместе с Фрэнком.
   Маркиз удивленно посмотрел на сына.
   - Разве он с тобой об этом говорил? Из его письма я  понял,  что  ты  еще
ничего не знаешь.
   - Я и не знал, пока на прошлой неделе не получил от него письма.
   Маркиз помолчал, обдумывая услышанное. Анри  всегда  считал  адресованные
ему письма их общим достоянием.
   - Вот как? По-видимому, он написал  тебе  после  того,  как  получил  мое
письмо.
   Я ему ответил, что сначала хочу узнать твое мнение. Что он тебе пишет?  -
Да насчет того, что я хочу стать  географом.  Он,  конечно,  знал,  что  мне
нравится география, а старик Фаззи -  это  наш  учитель  географии  -  давно
твердил ему, что мне следует заняться ею  всерьез.  Он  пишет,  чтобы  я  не
беспокоился о деньгах, - если будет нужно, он пошлет меня в Кембридж на свои
средства. Я ему страшно благодарен.
   - Ты ему еще не ответил? - Ответил, в воскресенье. Я написал, что не могу
вернуться в Англию.
   - Так решительно? - маркиз поднял брови. Рене опять нахмурился и  опустил
глаза.
   - Как же я уеду? Что тогда будет с Маргаритой? Она все глаза выплачет.
   - Очень возможно. Что касается меня, хотя я и не стал бы плакать -  я  не
привык плакать, - но, если хочешь знать, я очень рад, что ты отказался...
   - Отец... простите меня, отец! Мне надо было сначала спросить вас.
   - Ничего подобного, мой мальчик, ничего  подобного.  Ты  вполне  способен
устраивать свою жизнь по-своему... да, кажется,  и  мою  тоже.  Ну  что  же,
решено? Сорбонна и география.
   - Спасибо, сударь. Я... большое спасибо. Рене встал, пожал  отцу  руку  и
направился к двери. На пороге он остановился.
   - Отец...
   Маркиз, уже углубившийся в свои рукописи, рассеянно спросил:
   - Что, Рене? - Знаете... Маргарите... страшно приятно, когда  вы  на  нее
обращаете внимание. Только она вас немного боится, она такая глупенькая...
   Он выскочил из комнаты. Маркиз сидел, глядя на закрывшуюся дверь.
   - Моя дочь, кажется, пошла в меня,  -  сказал  он,  возвращаясь  к  своим
бумагам.
   - Я ведь тоже глуповат.
   Еще несколько дней продолжались  развлечения;  но  однажды  утром,  после
купанья, Рене вошел к сестре и застал ее в слезах, - Ромашка!  -  воскликнул
он. - В чем дело? Ответа не последовало.  Девочка  дрожала  всем  телом.  Из
соседней комнаты вышла Розина и приложила палец к губам.  Рене  на  цыпочках
подошел к ней, не выпуская из рук огромную охапку водяных лилий.
   - Что случилось, Розина? - Барышня,  кажется,  заболела.  У  нее  жар  и,
наверно, очень болит ножка, она не дает к ней притронуться.
   Несколько секунд Рене не двигался, потом жестом попросил Розину  выйти  и
на цыпочках подошел к постели.
   - Ромашка, тебе нехорошо? Посмотри, вот лилии, которые ты просила.
   - Не трогай! Не трогай одеяла! У меня болит нога...
   - Позвать отца? Она схватила его за руку.
   Не уходи, не уходи! Рене... мне так плохо... Рене! С большим трудом  Рене
уговорил ее позволить Резине ощупать больное бедро.
   Нога распухла и горела. Розина тут же  пошла  за  маркизом,  а  Рене  тем
временем безуспешно пытался успокоить девочку.
   Анри едва удержался, чтобы не сказать: "Я же  говорил  вам!"  Но  он  был
искренне привязан к сестре, и через минуту  мысль  о  том,  как  ей  помочь,
вытеснила все остальные. Он  немедленно  поехал  за  доктором  и,  пока  тот
осматривал больную, с подавленным видом молча стоял за дверью.
   - Я, пожалуй, съезжу в Аваллон и упрошу  тетю  вернуться,  -  сказал  он,
услышав, что в суставе образовалось нагноение. - Я  думаю,  она  согласится,
узнав, в чем дело.
   Маркиз готов был сам отправиться в Аваллон и умолять Анжелику  вернуться:
зрелище страданий, которые он не мог облегчить,  причиняло  ему  невыносимые
душевные муки. Это  потрясение  лишило  его  всякой  способности  рассуждать
здраво, и он почти готов был согласиться с Анри, утверждавшим,  что  девочку
нужно отправить к тетке: как бы ни была она  там  несчастна,  и  как  бы  ни
иссушался там ее ум, это все же лучше, чем опасность заболеть, не имея рядом
привычной сиделки. Но когда, пытаясь утешить Маргариту, маркиз  сказал,  что
скоро приедет тетя Анжелика, девочка пришла в ярость.
   - Не хочу! Не хочу никого, кроме Рене! Я  не  подпущу  ее  близко!  Я  ее
ненавижу! Ненавижу! У нее начинался истерический припадок, и так  как  в  ее
состоянии это было очень опасно, доктор  в  конце  концов  посоветовал  отцу
уступить хотя бы на время; может быть,  Рене  с  Розиной  справятся  вдвоем.
Вдогонку Анри, который успел уехать в Аваллон, поспешно  отправили  Жака.  К
тому времени, когда они вернулись, Рене уже обосновался в комнате больной. В
глубине души он страшился неожиданно свалившейся на него ответственности, но
ничем этого не выдавал и только с напряженным вниманием выслушивал  указания
доктора.  И  никто  никогда  не  узнал,  какого  огромного  напряжения   сил
потребовали от него две следующие недели. Розина  оказалась  внимательной  и
толковой сиделкой, и доктор был вполне доволен ими обоими.
   Со времени смерти Франсуазы у маркиза не было более тяжелых дней.  Как  и
тогда, он не мог ни спать, ни работать; то и дело подходил к комнате больной
и  стоял  там,  тоскливо  прислушиваясь  к  звукам,  доносившимся   изнутри,
вздрагивая при каждом шорохе и мучаясь сознанием собственного бессилия.
   Однажды поздно вечером, заглянув в  комнату  Маргариты,  он  увидел,  как
Рене, сидя около постели, шепчет что-то плачущей девочке,  которая  держится
за его руку.
   - Барышня сегодня все плачет и плачет, - сказала ему Розина. -  Я  побуду
около нее. Господину Рене нужно отдохнуть, он и так с ног валится.
   Маркиз тихонько подошел к постели и тронул Рене за плечо. Не оглядываясь,
Рене знаком попросил отца уйти.
   - Вы бы шли спать,  господин  Рене,  -  сказала  Розина.  -  Я  посижу  с
барышней.
   Маргарита еще крепче сжала руку брата.
   - Я сейчас уйду, сударь, - прошептал Рене. - Оставьте нас, пожалуйста, на
минуту.
   Маркиз наклонился и хотел поцеловать Маргариту в лоб.
   - Спокойной ночи, моя девочка.
   Но Маргарита в страхе отпрянула.
   - Нет, нет. Я хочу Рене! Я хочу Рене! Спустя три часа маркиз в  халате  и
домашних туфлях прокрался по коридору к  двери  больной  и  прислушался.  Он
услышал всхлипывания и осторожно приоткрыл дверь. Розина дремала  в  кресле;
Рене сидел все в той же неудобной позе, нагнувшись и  обнимая  девочку.  Она
обеими руками держалась за его шею и прятала лицо на его плече. Вид  у  Рене
был бледный и усталый, и он напомнил  маркизу  свою  мать  незадолго  до  ее
смерти. Маркиз постоял, глядя на них, потом закрыл дверь, и ушел к себе.
   На следующей неделе, обедая у тетки  в  Аваллоне,  Анри  рассказал  ей  о
случившемся. Она испуганно вскочила, прижав руки к груди.
   - Бедняжечка моя! Я так и знала! Подумать только - нагноение!  С  ней  за
все это время не случалось ничего подобного. И меня там не было! Я сейчас же
еду к ней.
   - Но все уже прошло, тетя. Она почти поправилась.
   - И вы не послали за мной? Кто за ней ухаживал?  Розина?  -  Она  и  Рене
вместе. По-моему, они справлялись неплохо, хотя, конечно, не могли  заменить
вас.
   Ни за что на свете не сказал бы он ей, что, по  мнению  доктора,  болезнь
была  вызвана  той  мазью  матери-настоятельницы,  которой   тетка   натерла
Маргарите ногу.
   Анжелика отвернулась и стала убирать со стола. Ее губы слегка дрожали.
   Восемь лет она самоотверженно ухаживала за Маргаритой - и  вот  ее  место
без   шума,   без   борьбы,   незаметно   занято   другим;    ее    вытеснил
восемнадцатилетний мальчик.
   Остаток лета  прошел  в  Мартереле  без  особых  событии.  После  болезни
Маргарита не только похудела и побледнела, но и стала  серьезней.  Сказочный
праздник кончился, приближался день отъезда Рене в Париж.  Всем  было  ясно,
что в ближайшее время нужно прийти к  окончательному  решению,  и  Маргарита
проявляла все большую непреклонность. Девочка уже не кричала, не рыдала и не
угрожала самоубийством, но, когда  заговаривали  о  ее  будущем,  решительно
повторяла, что ни за что не вернется в Аваллон.
   Отец Жозеф и монахини  употребили  все  свое  влияние,  чтобы  отговорить
Анжелику от намерения сдать дом и переехать в  Мартерель.  Она  была  им  во
многом полезна, и они не собирались отказываться от  нее  без  борьбы.  Дело
окончилось компромиссом: Анжелика оставила за собой дом в Аваллоне и  решила
жить попеременно то здесь, то там.
   - Больше всего мне не нравится то, что Маргарита будет  заниматься  очень
нерегулярно, - сказал маркиз Рене. - На мой взгляд, это весьма нежелательно.
   - Вряд ли занятия с тетей приносят Маргарите большую пользу. Она ведь уже
не маленькая. И знаете, сударь, она ведь очень способная, даром что девочка.
   Она отлично чувствует, когда логика начинает хромать.
   Маркиз вздохнул.
   - Боюсь, что ты прав, но что я могу поделать? Нам не по средствам  нанять
ей хорошую гувернантку. Я не могу больше продавать землю, у нас и так  почти
ничего не осталось.
   - А почему бы вам, отец, не учить ее самому? - Мне? - Маркиз выпрямился в
кресле и изумленно посмотрел на Рене. - Мне? Что ты говоришь,  Рене?  Упрямо
сжав губы, Рене смотрел в окно.
   - Конечно, - начал он медленно, - если вы думаете, что... Оба помолчали.
   - Что я думаю, к делу не относится,  -  проговорил  маркиз,  уже  готовый
сдаться. - Вопрос в том, что из этого выйдет. Я  никогда  в  жизни  не  учил
детей, и в моем возрасте, пожалуй, поздно браться за  новое  дело,  даже  по
настоянию такого энергичного деспота, как мой младший сын.
   Рене круто повернулся к отцу и огорченно воскликнул:
   - Отец! - затем опять отвернулся и добавил глухим голосом:
   - Я не собирался вмешиваться в ваши дела, сударь. Может быть,  я  слишком
много на себя беру, но мы ведь хотели все устроить...
   - И ты, без сомнения, умеешь все устраивать, а я нет... Не извиняйся,  ты
вполне доказал свое право вмешиваться в мои дела. Хорошо, я попробую.
   Договорились, мой мальчик.
   Рене поспешно вскочил; его щеки пылали.
   - Отец, вы всегда готовы помочь, когда мне  что-нибудь  нужно,  только...
зачем вы каждый раз  делаете  так,  что  я  чувствую  себя  свиньей?  Маркиз
засмеялся.
   - Разве? Тогда мы квиты. Знаешь, кем я себя чувствую, когда  разговариваю
с тобой? Мумией.

Глава III

   Прошло  семь  лет.  Многое  изменилось  в  Мартереле.  Семья   постепенно
распалась на две части.
   "Словно два лагеря!" - думал порой Рене, приезжая  на  каникулы.  Отец  с
дочерью,  заключившие  оборонительный   союз,   обосновались   в   кабинете;
оставшиеся за его  пределами  тетка  с  племянником  утешали  друг  друга  в
гостиной.
   Маргарита восстала против всех и всяческих авторитетов и  завершила  свое
духовное раскрепощение с решимостью, которая даже  пугала  Рене,  привыкшего
уважать общепринятые условности. Она  и  слышать  не  хотела  о  молитвах  и
душеспасительных книгах и наотрез отказалась исповедоваться кому  бы  то  ни
было. Решив, что ей необходимо ознакомиться  с  трудами  отцов  церкви,  она
приставала к отцу до тех пор, пока  он  не  согласился  учить  ее  латыни  и
греческому. Теперь, вместо того чтобы вышивать сумочки для монахинь, она  по
очереди опровергала все догматы  католической  церкви,  поражая  отца  своей
беспощадной логикой и полнейшим отсутствием воображения.
   Маркиз однажды сказал Рене:
   - Она необыкновенно умна и так быстро все усваивает, что я едва  поспеваю
за ее требованиями.  Учить  ее  все  равно  что  подвергаться  перекрестному
допросу: она  замечает  слабое  место  аргументации  прежде,  чем  успеваешь
развить свою мысль.
   - Только слабое? А сильное? - Очень редко. Я никогда  не  встречал  более
разрушительного склада ума. Если бы она родилась мальчиком и не заболела, ей
была бы обеспечена блестящая  карьера  в  суде.  Но  зачем  ее  ум  девушке,
прикованной к постели? Уж лучше бы она походила на тетку!  -  А  как  сейчас
тетя? Успокоилась? - По-моему, да.  Одно  время,  как  ты  знаешь,  она  все
волновалась, боясь, что мы губим свои души, но последние год-два примирилась
с положением вещей.
   Маргарита подрастает и становится более терпимой к людям.
   - Или более сдержанной, - заметил  со  вздохом  Рене.  Он  вспомнил,  как
однажды, года четыре назад, тетка попросила его что-нибудь спеть и он  начал
старинную народную песенку:  Здесь  родилась  любовь  моя,  Где  роза  пышно
расцвела.
   В прелестном садике...
   - Замолчи! - закричала Маргарита. - Замолчи! Ненавижу прелестные  садики,
они похожи на  Аваллон!  Анжелика  залилась  слезами  и  вышла  из  комнаты;
возмущенный Анри последовал за ней. Даже Рене не удержался и пробормотал:
   - Послушай, зачем же быть таким поросенком! За этим последовала  одна  из
тех ужасных сцен, которых страшились все в доме. Беспомощной больной  трудно
было перечить, а кроме того, эти припадки ярости обладали такой силой,  что,
казалось, отравляли весь воздух миазмами ненависти и тоски. Хуже всего  было
то, что жертвы этих припадков обычно страдали из-за  своей  привязанности  к
девочке. Когда Анри единственный раз в  приливе  нежности  назвал  Маргариту
Ромашкой - ласковым именем, придуманным Рене, над  его  головой  разразилась
страшная буря, он едва успел уклониться от ее злобно стиснутых кулачков.
   Задыхаясь от ярости, она шипела на брата, как змея:
   - Как ты смеешь! Как ты смеешь! Я Ромашка для Рене, а  не  для  тебя.  Ты
когда-нибудь называл меня ласковыми именами до его приезда? Первые  годы  по
возвращении  в  Мартерель  Маргарита  совершенно  не  умела  обуздывать  эти
душевные ураганы, но со временем она научилась владеть собой.
   К восемнадцати годам  она  стала  необыкновенно  сдержанна  и  молчалива.
Маркиз чувствовал, что, несмотря на общность их умственных  интересов,  дочь
словно отгораживается от него стеклянной стеной  и  скрывает  от  него  свой
внутренний мир, как от чужого.