и  крепла  постепенно  в  мое   отсутствие.
Как-то  я  увидел,  что  Томас  опять  игриво  подобрался   к
бульдогу и  тотчас ударился  в бегство.  К моему  удивлению и
ужасу,  Булли   вскочил  и   кинулся  за   котенком,  который
скрылся  под  диваном.   Втиснув  свою  большую  голову   под
диван,  Булли  продолжал  лежать  в  этой  позе  и на все мои
растерянные  уговоры  только  бурно  вилял  коротким обрубком
хвоста.  Это  отнюдь  не  означало  дружеского расположения к
кошке, так  как Булли  вилял бы  с не  меньшим пылом, если бы
зубами,  а  хвостом  выражал  бы  самые лучшие чувства. Какой
это  поразительно  сложный  механизм  -  мозг!  Выразительные
движения обрубка Булли  следовало бы истолковать  так: "Милый
хозяин,  пожалуйста,  не  сердись,   но,  к  моему   большому
сожалению,  в   данную  минуту   я  совершенно   не  способен
отпустить  эту  мерзкую  тварь,  даже  если ты сочтешь нужным
задать мне трепку или -  боже упаси! - окатить меня  холодной
водой".  Но  теперь  Булли  вилял  не  совсем  так. А секунду
спустя,  когда,   подчиняясь  моей   команде,  он    все-таки
выбрался  из-под   дивана,  Томас  тоже  вылетел  оттуда, как
пушечное  ядро,  прыгнул  на  бульдога,  вцепился одной лапой
ему  в  шею,   другую  запустил  в   шерсть  над  глазом   и,
немыслимым  образом  вывернув  головенку,  попытался  укусить
его за горло.   На мгновение передо мной  застыла удивительно
пластичная группа,  точно воспроизводившая  известную картину
знаменитого  художника-анималиста   Вильгельма  Кунерта,   на
которой  лев  убивает  буйвола  этим  же  самым   артистичным
движением.
    Булли  немедленно  подыграл  Томасу,  весьма  убедительно
изобразив  движения  сраженного  буйвола.  Он  тяжело упал на
грудь,  подчиняясь  рывку  крохотных  лапок, и перекатился на
спину  с  таким   убедительным  предсмертным  хрипом,   какой
способен испустить только  счастливый бульдог или  издыхающий
буйвол.  Когда  Булли  надоело  быть  жертвой,  он перехватил
инициативу, вскочил и стряхнул  с себя котенка. Тот  пустился
наутек,   но   почти   сразу   же   позволил   себя  догнать,
перекувыркнувшись в воздухе особым способом, который я  опишу
позже. И я впервые в жизни стал свидетелем одной из  наиболее
очаровательных  игр,  какие  только  бывают  в мире животных.
Контраст   форм   и   движений   толстого,   глянцево-черного
мускулистого  тела  собаки  и  гибкой  серой кошачьей фигуры,
полосками и стремительностью  точно подобной тигру,  создавал
изумительное зрелище.  Такие игры  кошек с  животными крупнее
их  для  науки  интересны  тем,  что  эта  система   движений
пускается в ход для умерщвления добычи и никогда - в  драках.
Мне  приходилось  видеть  и  притворные,  и настоящие кошачьи
драки,  и,  насколько  я  могу  судить, дерущаяся кошка таких
движений  не  делает.  Добыча,   в  шею  которой   нападающий
вонзает  когти,  стараясь  перегрызть  ей горло снизу, должна
быть крупнее хищника, но ни наша домашняя кошка, ни ее  дикий
предок за подобной добычей не охотились. Следовательно,  этот
очень  интересный  и,  безусловно,  вовсе  не редкий феномен,
вероятно, объясняется тем, что система движений, возникшая  в
незапамятные времена и широко распространенная у  родственных
групп   животных,   для    данной   группы   утратила    свою
первоначальную  функцию  поддержания  жизни  вида. Однако она
сохранила наследственный  характер, хотя  используется теперь
только в игре.
    После смерти Томаса  I прошло много  лет, прежде чем  мне
вновь  довелось  увидеть,  как  играющая  кошка   проделывает
движения  "убийства  буйвола".  На   этот  раз  "львом"   был
серебристый    полосатый    кот,    задушевный    друг   моей
полуторагодовалой  дочки  Дагмары.  Кот,  вспыльчивый и менее
всего добродушный, спускал девочке очень многое и покорно  ей
подчинялся,  когда  она  принималась  таскать его по комнате,
хотя  он  был  одного  с  ней  роста,  и  его  прекрасный,  в
серебристо-черных  кольцах  хвост  всегда  волочился по полу,
так  что  рано   или  поздно  Дагмара   на  него   наступала,
спотыкалась и падала на свою кошку. Коту, несомненно,  делает
большую  честь  тот  факт,  что  даже  в этом положении он не
кусался  и  не  царапался.  Однако  он  отыгрался,  навязывая
Дагмаре роль буйвола.  Было на редкость  интересно наблюдать,
как  он   подстерегал  девочку,   а  потом   прыгал,   крепко
обхватывал ее лапами  и впивался зубами  в ту или  иную часть
ее  тела.  Но:  разумеется,   не  всерьез.  Она   принималась
вопить, и тоже больше в  шутку. Моя теория, что эти  движения
представляют   собой   реликт   былых   охотничьих  привычек,
подтверждается  тем,  что  в  игре  им  предшествует   весьма
реалистическое ожидание в засаде и подкрадывание.
    Дружба между  Булли и  Томасов выходила  далеко за  рамки
взаимной терпимости, которая повсеместно наблюдается у  собак
и кошек, живущих в  одном доме, и прочность  их привязанности
доказывалась  их  встречами  вне  дома.  В  этих  случаях они
обменивались приветствиями  - кот  слегка урчал,  а пес вилял
хвостом. Это вовсе не означает, что собаки, которые столь  же
терпимы  с  кошками  по-дружески,  обязательно будут столь же
терпимы с ними  и на улице.  У меня в  кабинете наши нынешние
собаки вполне мирятся  с присутствием нашей  довольно ленивой
кошкой,  а  Сюзи  даже  нередко  играет  с  ней, причем кошка
совсем не боится собак, крадет  у них еду и ловит  кончики их
хвостов  -  она  слишком  апатична,  чтобы  играть  в "льва и
буйвола".  Однако  в  других  комнатах  кошка  держится более
настороженно  и  тщательно  избегает  собак,  в лучшем случае
дразня  их  из  безопасного  места  под  низким  диваном  или
откуда-нибудь со шкафа. Провоцировать же погоню за собой  она
всячески остерегается. Во  дворе ее поведение  снова меняется
-  она  проявляет  явный  страх  перед собаками, причем у нее
есть для  этого все  основания, так  как Волчик,  несомненно,
изнывает от желания  затравить какую-нибудь кошку.  Еще более
натянутые  отношения  существовали  между суровым серебристым
приятелем Дагмары  и моей  Стаси. В  доме Стаси  игнорировала
кота,  но  на  дворе  начинала  охотиться  за  ним  с   таким
упорством,  что,   признаюсь,  когда   он  однажды    пропал,
виновницей этого таинственного исчезновения я счел Стаси.
    Если  под  одной  кровлей   с  собакой  живут  и   другие
четвероногие  или  пернатые,  то,  насколько трудно или легко
будет  ей   справляться  со   своим  охотничьим   инстинктом,
зависит  от  того,  кто  они  такие.  Даже  самого  азартного
охотника можно  быстро приучить  к тому,  чтобы он  не трогал
ручных  птиц,  как  следует  из  ответа  пса  Красавчика  его
хозяину Куперу:

    Когда твой чиж упал без сил,
    Из клетки как-то улетел,
    Его я дерзко не схватил,
    Дабы не пробудить твой гнев.
    Священным был он для меня -
    Никак не лакомым куском,
    И только перья нежно  я
    Ему пригладил языком.

    Но  внушить  ему  такое  же  уважение  к различным мелким
зверькам    -    задача    чрезвычайно    сложная.   Наиболее
соблазнительными    собаке,    по-видимому,    представляются
кролики,  и  тут  не  следует  полагаться  даже на тех собак,
которые  никогда  не  трогали  кошек.  Это относится и к моим
собакам -  Сюзи, например,  непонятно почему  не проявляет ни
малейшего  интереса  к  золотистым   хомячкам,  но  даже   не
трудится   скрывать,   как   ей   хотелось   бы    прикончить
очаровательного  тушканчика,  который  скачет  на  свободе по
моему  кабинету  и  которого  ей  строго-настрого   запрещено
трогать.  Много  лет  назад  я  был несказанно удивлен, когда
принес  домой  молодого  ручного  барсука  и познакомил его с
тогдашними моими  собаками -  свирепыми немецкими  овчарками.
Я полагал,  что этот  незнакомый дикий  зверь пробудит  в них
худшие охотничьи  инстинкты, но  случилось обратное:  барсук,
который  прежде  жил  у  лесника  и,  несомненно,  привык   к
собакам, бесстрашно пошел на  овчарок, и те, хотя  обнюхивали
его с непривычной осторожностью,  с самого начала признали  в
нем  не  добычу,  а   несколько  странного  члена   собачьего
племени. Уже через два-три  часа они увлеченно играли  с ним,
и любопытно, что  приемы мохнатого новичка  оказались слишком
грубыми  для  его  тонкокожих  товарищей,  которые  то и дело
взвизгивали от боли.   И все-таки игра  ни разу не  перешла в
драку.  Собаки   сразу  же   положились  на   осведомленность
барсука  в  соответствующих  запретах  и позволяли ему валить
себя на спину, хватать за  горло и "душить" в соответствии  с
правилами игры, как позволили бы это приятелям-собакам.
    Поведение всех  моих собак  по отношению  к приматам было
весьма своеобразным. Мне  пришлось как следует  их вышколить,
чтобы  сберечь  лемуров,   и  особенно очаровательную самочку
Макси,  за  которой  собаки,  застав  ее  в  саду, продолжали
охотиться  даже  после  всех  преподанных уроков. Впрочем, ее
это  только  забавляло,  да  и  они  были не так уж виноваты,
потому что Макси обожала подкрадываться к ним, щипать за  зад
или  дергать  за  хвост,   чтобы  потом  удирать  на   дерево
и,  расположившись   на  безопасной   высоте,   провокационно
болтать  хвостом  над  головами  разъяренных  псов. Еще более
двусмысленными были отношения Макси с кошками, и в  частности
с Пусси, хотя  я дважды находил  ей женихов, замуж  она так и
не  вышла.  Ее  первый  поклонник  ослеп почти сразу же после
того, как я его  купил, жизнь же второго  безвременно оборвал
несчастный  случай.  А  потому  Макси оставалась бездетной и,
как   часто   бывает   в   подобных   ситуациях,   завидовала
счастливым   матерям,   обременным   потомством;   Пусси   же
обзаводилась  потомством  дважды  в  год.  Макси прониклась к
котятам такой же нежной  любовью, какую питает к  нашим детям
моя  незамужняя  тетушка,  но,  если  жена бывала только рада
поручать  малышей  заботам  тети  Гедвиги,  Пусси смотрела на
такие  вещи  иначе.   Она  испытывала  к  Макси   глубочайшее
недоверие,  и  та,  когда  ее  охватывало  делание  ласкать и
баловать  котенка,  должна  была  прибегать к особой тактике,
обычно приносившей ей  победу.  Как  бы тщательно ни  прятала
Пусси своих детей,  как бы бдительно  ни сторожила их,  Макси
все-таки  их  разыскивала  и,  бесшумно  подкравшись   сзади,
похищала  котенка.  Ей  было  совершенно  достаточно одного -
двух  она  никогда  не  брала.   Малыша  она держала так, как
держат маленьких лемуров их  матери - прижимала его  к животу
задней  лапой.  Трех  свободных  лап  ей  вполне  хватало для
того, чтобы убежать  от кошки и  раньше нее вскарабкаться  на
дерево,  даже  если  та  сразу  же  замечала похитительницу и
бросалась   в   погоню   немедленно.    Обычно  преследование
завершалось тем, что Макси  с котенком устраивалась на  самых
верхних  ветках,  куда  кошка  не  могла  за ней следовать, и
принималась  упоенно  его  нянчить.   Наиболее  важную  часть
церемонии  составляли   врожденные  инстинктивные   движения,
которыми  она  приводила  в  порядок  шерстку  малыша.  Макси
самозабвенно  вылизывала  котенка  -  ему эта процедура очень
нравилась -  и главное  внимание обращала  на те  части тела,
которые  у  всех  младенцев  требуют особо тщательного ухода.
Конечно,  мы  старались  как  можно  скорее  отобрать  у  нее
котенка, опасаясь,  как бы  она не  уронила его  на землю, но
этого, по правде говоря, ни разу не произошло.
    Возникает любопытный  вопрос, ответа  на который  я так и
не   нашел:   каким   образом   Макси   узнавала   в  котенке
"младенца"?  Дело было не  в величине: к столь же  маленьким,
но   взрослым   зверькам    она   относилась   с    полнейшим
равнодушием,   а   когда    позже   Тита   принесла    щенят,
любвеобильная   "тетушка"   прониклась   к   ним   такой   же
нежностью, какой она  прежде пылала к  котятам, и ее  чувства
нисколько не  остыли и  после того,  как быстро развивающиеся
овчарки переросли ее  вдвое. По моему  настоянию Тита -  хотя
или с большой  неохотой - позволяла  Макси изливать на  щенят
ее  неудовлетворенную   потребность  в   материнстве.   Какие
разыгрывались  забавные  сцены  и  какие  восхитительные игры
завязывались между лемуром и молодыми собаками!
    Когда  родился  мой  старший  сын Томас, Макси восприняла
его как наиболее подходящий  объект для своих забот  и часами
просиживала  на  краю  коляски.  Люди,  не  привыкшие  к виду
лемуров, вероятно,  испытывали жутковатое  чувство -  ведь не
всякий  сумеет  отгадать  по  далеко  не обычному облику этих
странных   существ,   как   они   на   самом   деле   милы  и
привлекательны. Непосвященные  усматривают что-то  призрачное
в  этих  черных  личиках  с   "человеческими  ушами",   узким
носом,  слегка   торчащими  собачьими   зубами  и   огромными
янтарно-желтыми глазами,  зрачки которых,  как у  всех ночных
животных, днем сужаются  в крохотную чернильно-черную  точку.
В  прошлом  зоологи  объединяли   эту  группу  животных   под
название  "лемуры-привидения".   Но  я   поручил  бы   своего
ребенка заботам  лемура так  же спокойно,  как и  собственной
тете.   Макси  была  способна  причинить  ему вред не больше,
чем та.   Однако именно  любовь Макси  к ребенку  и привела к
трагическому конфликту - она  ревновала его к законным  няням
и  вела  себя  с  ними  настолько  агрессивно,  что  пришлось
ограничить  ее  свободу.  Ведь  когда Макси "присматривала за
ребенком", она не подпускала к нему никого, кроме меня.
    Совсем  не  так,  как  с  лемуром, держались мои собаки и
кошки  с   настоящими  обезьянами,   была  ли   то  крохотная
мармозетка  или  самка-капуцин  Глория,  которая  была   чуть
побольше домашней кошки.
    Существует  широко  распространенное  заблуждение,  будто
человеческий  взгляд  обладает  странной  силой. Маугли волки
изгнали из своей стаи  именно потому, что не  выдерживали его
взгляда, и даже пантера,  его лучший друг, не  могла смотреть
ему прямо в  глаза. Это суеверие,  как и многое  другое, хотя
и не все,  содержит зерно истины.  Для птиц и  млекопитающих,
безусловно,  можно  считать  характерным,  что они не смотрят
прямо друг на  друга или на  человека, которому доверяют,  то
есть  не  смотрят  пристально.  Лишь  очень немногие животные
обладают  теми  особенностями   строения  сетчатки,   которые
позволяют  человеку  видеть  предметы  отчетливо.  У человека
центральный   участок   видеть   сетчатки   дает   отчетливое
изображение,  а  периферическое  -  размытое;  потому то наши
глаза  все  время  переходят  с  одной  точки  на  другую, по
очереди  фиксируя  на   каждой  центральную  часть   сетчатки
(центральную  ямку).  Мы  вовсе  не  видим  всю  охватываемую
нашим взглядом  картину одинаково  четко, как  она получается
на фотографии.  У подавляющего  большинства животных  функции
центрального    и     периферических    участков     сетчатки
разделяются не  так резко,  как у  человека. Другими словами,
первые дают менее, а вторые - более четкое изображение.
    Поэтому  животные,  как  правило,  сосредоточивают взгляд
на  одной  точке  гораздо  реже  и  на гораздо более короткое
время,  чем  человек.  Отправьтесь  в  длительную прогулку со
своей собакой  и понаблюдайте,  часто ли  она смотрит  на вас
прямо.    Вы  обнаружите,   что  за   несколько  часов    это
произойдет раза  два, не  больше -  и по  одной с вами дороге
она  идет  словно  бы  случайно.  На  самом  же  деле  собака
прекрасно видит хозяина периферическим зрением.
    Большая  часть   животных,  способных   смотреть   обоими
глазами одновременно  в одну  точку, -  рыбы, пресмыкающиеся,
птицы и млекопитающие  - пользуются этой  способностью только
в   моменты   большого   напряжения,   когда   их    внимание
сосредоточено  на  конкретном  предмете.  Человек   постоянно
фиксирует  центральный  участок  сетчатки  то  на  том, то на
другом,  и  мы  отмечаем  как  некую  странность,  если   наш
собеседник  вдруг   "устремит  взгляд   в  пространство".   У
большинства же животных  такой взгляд в  никуда - это  норма.
Если животное  надолго остановит  свой взгляд  на чем-то, это
означает  либо  страх,   либо  определенные  намерения,   как
правило,  не  сулящие  ничего  хорошего объекту его внимания.
Фиксирование  взгляда   у  такого   животного,  в   сущности,
равносильно  взятию  на  прицел.  Желая  привести  конкретные
примеры случаев,  когда моя  собака смотрит  на меня подобным
взглядом, я после долгих  раздумий могу припомнить лишь  три:
во-первых, когда я  вхожу в комнату  с ее миской,  во-вторых,
во  время  шутливых  драк,  и,  в-третьих,  когда  я резко ее
окликаю.  Друг  на  друга  животные смотрят пристально только
перед  тем,   как  предпринять   решительные  действия,   или
испытывая  страх.  Поэтому  долгий  взгляд  для  них  - нечто
враждебное и  угрожающее, и  у человека  они его  расценивают
как  признак  самых  черных  намерений.  В этом и заключается
весь секрет  "силы человеческого  взгляда".   Если я внезапно
окажусь  в  обществе  крупного  хищника,  причем нас не будет
разделять  решетка,  и  если,  еще  не  разобравшись  в   его
отношении  ко  мне,  я  замечу,  что  он  не  спускает с меня
взгляда  широко  раскрытых  глаз  -  как  это  делает  всякий
нормальный человек,  общаясь с  ближними, -  тогда, не скрою,
я спешу  ретироваться елико  возможно быстрей.  В этом случае
"сила львиного взгляда" окажется весьма значительной.
    В  соответствии  с  различиями  в  строении   зрительного
аппарата  прямой  взгляд  у  человека означает обратное тому,
что  он   знаменует  у   хищников  семейства   кошачьих   или
собачьих.   Человек, который  не смотрит  мне в  глаза и  все
время  отводит  взгляд,  либо  замышляет  в  отношении   меня
что-то  дурное,  либо  боится  меня  (ведь  смущение  -   это
определенная  степень  страха).  Точно  то  же справедливо  и
для  животного,  которое   считает  нужным  пристально   меня
рассматривать.  Эти  наблюдения  подсказывают  нам,  как   мы
должны  вести  себя,  имея  дело  с животными. Тот, кто хочет
завоевать  доверие  робкой  кошки,  нервной  собаки  или   им
подобных, должен  взять за  правило никогда  не устремлять на
них  пристального  взгляда  голодного  льва.  Смотреть  нужно
мимо, так,  чтобы ваши  глаза останавливались  на них  как бы
случайно и лишь на самое короткое время.
    Глаз  же  обезьяны  устроен  как  человеческий. У обезьян
глаза  тоже  посажены  в  черепе  так,  что они смотрят прямо
вперед и  точно таким  же образом  фокусируются на  отдельных
предметах.     Поскольку    обезьяны   наделены    ненасытным
любопытством и в то  же время ни тактом,  ни дипломатичностью
в общении  с другими  существами не  отличаются, они отчаянно
действуют на  нервы всем  остальным высшим  млекопитающим и в
особенности  собакам   и  кошкам.   То,  как   эти  последние
реагируют  на  обезьян,  прекрасно  показывает их отношение к
человеку. Собаки, кроткие   послушные с человеком,  позволяют
даже крохотным обезьянам  тиранить себя на  все лады. Мне  ни
разу не пришлось защищать  моих капуцинов и от  самых сильных
и  свирепых  собак.   Наоборот,  я  нередко  бывал   вынужден
заступаться за  собаку.   Маленький белолобый  капуцин Эмиль,
который,   несомненно,   по-своему    очень   любил    Эмиль,
использовал его  попеременно то  как верховую  лошадь, то как
грелку. Если  бульдог пробовал  хоть в  чем-то воспротивиться
желаниям  этого  нахального  крошки,  он  немедленно  карался
пощечинами  или  укусами.  Ему  не  разрешалось  вставать   с
дивана,  пока  Эмиль  возле  него  грелся,  а когда наступало
время кормить Булли, я  всегда прежде удалял Эмиля,  иначе он
совсем  замучил  бы  бедную  собаку,  хотя  ему и в голову не
пришло бы  в самом  деле съесть  неприхотливый собачий  обед.
В  целом   собаки  ведут   себя  с   обезьянами,  словно    с
избалованными и злым