но подергивается.
Если ей совсем не по себе, она испускает негромкое  ворчание.
В таком  настроении она  ищет укрытие  и бросается  под шкаф,
за батарею  центрального отопления  или -  излюбленное место,
куда спасаются пациенты из семейства кошачьих в  ветеринарных
лечебницах,  -  вверх  по  дымоходу.  Если  рядом подходящего
укрытия нет, кошка прижмется ук  стене и ляжет на бок.  Ту же
позу она  примет на  столе жюри  кошачьей выставки.  Поза эта
означает  готовность  бить  передними  лапами.  Чем   сильнее
испуг  животного,  тем  больше  оно  ложится  на  бок,   пока
наконец не занесет лапу  и не оскалит зубы,  готовясь перейти
к  действию.   Если  страх  еще  более  усилится, эта реакция
толкает  кошку  на  последний  отчаянный  способ самозащиты -
она  перекатывается  на  спину,  обращая  против  врага   все
оружие, каким располагает.
    Такой   тип   поведения   часто   наблюдается   во  время
судейского  осмотра  на  кошачьих  выставках, и самые опытные
владельцы кошек  удивляются спокойствию,  с каким  искушенным
судья относится к  этим угрозам маленькой  хищницы, продолжая
невозмутимо  трогать  животное,  которое  поднимает  лапу для
удара  и  заводит  яростную  горловую  песню.  Но  хотя кошка
совершенно четко  заявляет: "Не  трогай меня,  не то  я начну
всерьез  царапаться  и  кусаться!",  в  критический  миг  она
все-таки не нападает или же в крайнем случае действует  своим
оружием лишь вполсилы, ибо тормозящие системы,  приобретенные
"послушным" ручным  животным, способны  выдержать даже  такое
жестокое  испытание.   Другими  словами,   кошка  вовсе    не
разыгрывает дружелюбие, с тем  чтобы в удобный момент  начать
царапаться и  кусаться, а,  наоборот, пускает  в ход  угрозы,
чтобы  избавиться  от  невыносимых  (с кошачьей точки зрения)
приставаний судьи,  но привести  эти угрозы  в исполнение она
не может.
    Вот почему я не  вижу, как можно приписывать  "коварство"
кошке  -   животному,  которое   выражает  свои   чувства   с
предельной ясностью.  Единственное объяснение,  какое я  могу
найти  этому  незаслуженному   обвинению  в  адрес   домашней
кошки,  не  слишком  лестное  для  рода  человеческого или по
крайнем мере  для его  прекрасной половины.  Даже не склонный
к  антропоморфизму  наблюдатель,  высоко  ценящий  боевой дух
зрелых котов, не может  не признать, что мягкое  изящество их
движений,  характерное  не  только  для  домашних кошек, но и
для  всех  кошачьих,  действительно напоминает грандиозность,
присущую женщинам определенного  типа, который -  и в этом  и
заключается суть  моего   логического построения  - абсолютно
недоступен нашему  пониманию, пониманию  бедных мужчин,  но в
то же  время очень  нас привлекает,  а потому  воспринимается
нами  как   опасный!  Именно   этот  тип   женщины,  идеально
воплощенный  Кармен, навлекает  на себя со стороны  мужчин те
обвинения  в  лживости  и  коварстве,  которыми   переполнена
мировая литература,  и, по  моему глубокому  убеждению, кошек
называют  коварными  только  потому,  что  многие женщины, не
менее  грандиозные,   чем  они,   действительно   заслуживают
такого эпитета.


        ЖИВОТНЫЕ, НАДЕЛЕННЫЕ СОВЕСТЬЮ


                            За труд свой дар
                            нечистой совести возьми.

                            В.Шекспир. Ричард II


    Истинная  мораль  в  высшем  человеческом понимании этого
слова  предполагает  такой  интеллект,  которого  нет  ни   у
одного  животного,  и,  наоборот,  моральная  ответственность
человека не  могла бы  возникнуть, если  бы она  не опиралась
на  определенные  эмоциональные   основы.  Даже  у   человека
ощущение   ответственности   уходит   корнями   в   глубинные
инстинктивные слои  его психики,  и он  не может безнаказанно
выполнять все требования  холодного рассудка. Хотя  этические
побуждения как будто  вполне оправдывают какое-то   отдельное
действие,  внутренние  чувства   все-таки  могут   восставать
против  него,  и  горе  человеку,  который  в подобном случае
послушается голоса рассудка,  а не голоса  чувств. В связи  с
этим я расскажу небольшую историю.
    Много лет  назад, когда  я работал  в Институте зоологии,
под моей опекой находилось несколько молодых удавов,  которых
кормили  умерщвленными  мышами   и  крысами.  Взрослая   мышь
вполне насыщает молодого питона,  и дважды в неделю  я убивал
по мыши  для каждого  из моих  шести подопечных,  которые без
возражений  брали  свой  обед  у  меня из рук. Мышей, однако,
труднее разводить, чем крыс, и этих последних в  распоряжении
института было гораздо больше.  Змей можно было бы  кормить и
крысами, но в этом случае  мне пришлось бы убивать крысят,  а
крысята  величиной   с  мышь   -  очаровательные    существа,
по-детски   неуклюжие,    круглоголовые,   большеглазые,    с
толстыми лапками.   Поэтому я  избегал их  трогать, и  только
когда запас мышей  в институте был  моим стараниям сведен  до
минимума,  мне  пришлось  обратиться  к крысятам. Я ожесточил
свое сердце, спросив себя:  - кто я -  зоолог-экспериментатор
или сентиментальная  старая дева?  А затем  убил шесть крысят
и скормил  их своим  подопечным. С  точки зрения  кантианской
этики  мой  поступок  был  вполне  оправдан, так как рассудок
говорит   нам,   что   убийство   крысят   ничуть   не  более
предосудительно, чем  убийство взрослых  мышей. Но  чувствам,
скрытым в глубине человеческой  души, нет дела до  логических
выкладок,  и  на  этот  раз  я  дорого  заплатил  за  то, что
послушался   рассудка   и   совершил   это   претившее    мне
детоубийство.  Не  менее  недели  мне  каждую  ночь   снились
убитые крысята.
    Такая форма раскаяния, уходящая своими корнями глубоко  в
сферу   эмоционального,   имеет    известную   параллель    в
психическом строе некоторых высокоразвитых животных,  живущих
в сообществах,  - на  этот вывод  меня натолкнул определенный
тип  поведения,  наблюдать  который  мне  часто  доводилось у
собак. Я не раз  упоминал моего французского бульдога  Булли.
Он был уже стар, но  еще не утратил живости характера  к тому
времени,  когда,  отправившись  в  горы  кататься на лыжах, я
купил ганноверскую ищейку Хиршмана,  а вернее - Хиршман  взял
меня  в  хозяева,  буквально  увязавшись  за мной в Вену. Его
появление было тяжелым  ударом для Булли,  и если бы  я знал,
какие  муки  ревности  будет   переживать  бедный  пес,   то,
пожалуй, не привез бы  домой красавца Хиршмана. День  за днем
атмосфера становилась  все более  гнетущей, и  в конце концов
напряжение разрешилось одной из самых ожесточенных,  собачьих
драк,  какие  мне  только  доводилось видеть, и единственной,
завязавшейся  в  комнате  хозяина,  где  обычно  даже   самые
заклятые  враги  соблюдают   строжайшее  перемирие.  Пока   я
разнимал противников,  Булли нечаянно  цапнул меня  за правый
мизинец.  На   этом  драка   кончилась,  но   Булли   испытал
жесточайший нервный шок и  впал в настоящую прострацию.  Хотя
я не только  не выбранил его,  но, наоборот, всячески  ласкал
и  утешал,  он  неподвижно  лежал  на  коврике,  не  в  силах
подняться - воплощение  неизбывного горя. Бедный  пес дрожал,
как в  лихорадке, и  время от  времени по  его телу пробегали
судороги.  Он   дышал  неглубоко,   но  порой    конвульсивно
всхлипывал,  и  из  его  глаз  катились  крупные  слезы.   Он
действительно был не в  состоянии стать на ноги,  и несколько
раз  в  день  я  должен  был  на  руках выносить его во двор.
Оттуда  он,  правда,  возвращался  самостоятельно, однако шок
так парализовал  его мышцы,  что он  не столько  шел, сколько
волочился по земле. Тот,  кто не знал настоящей  причины, мог
бы подумать,  что Булли  серьезно болен.  Есть он  начал лишь
через  несколько  дней,  но  и  тогда  соглашался  брать пищу
только из моих рук. Много недель он подходил ко мне  смиренно
и виновато, что  производило особенно тягостное  впечатление,
так как обычно Булли был весьма самостоятельным псом,  меньше
всего  склонным  к  угодничеству.  Терзавшие  его   угрызения
совести   производили   на   меня   тем   более   мучительное
впечатление,  что  моя  собственная  совесть  была  отнюдь не
чиста.  Приобретение  новой  собаки  уже  представлялось  мне
совершенно непростительным поступком.
    Один   старый   гусак,    тиранивший   всех    остальных,
по-видимому,  считал  своим  призванием  дразнить  собак. Его
супруга  сидела  на  яйцах  возле небольшой лестнице, которая
ведет  из  сада  во  двор  к  калитке.  Так  как собаки свято
соблюдали  ими  же  самими  возложенную  на  себя обязанность
лаять  у  калитки   всякий  раз,  когда   ее  открывали,   им
приходилось  пробегать  по  лестнице  довольно  часто. Старый
гусак  вскоре  обнаружил,  что,  расположившись  на   верхней
ступеньке,   он    получает    великолепнейшую    возможность
досаждать собакам,  щипая их  за хвосты,  когда они пробегают
мимо.   Благополучно  миновать  этого  шипящего Цербера можно
было, только  мчась во  всю прыть  и старательно  пряча хвост
между   ногами.   Добродушный    и   впечатлительный    Буби,
принадлежавший  моему  отцу,  сын  Титы,  дед вышеупомянутого
Волка  I  и  прапрапрадед  Сюзи,  очень  страдал  из-за такой
агрессивности  старого  гусака,  который  из трех наших собак
облюбовал  для  своих  нападений  именно  его.   Буби   завел
привычку  болезненно  взвизгивать   всякий  раз,  когда   ему
предстояло   вступить   на   роковую   лестницу.  Невозможная
ситуация разрешилась трагикомически.  В один прекрасный  день
злой  старый  гусак  был  найден  на своей ступеньке мертвым.
Буби  же  исчез.  Он  не  явился  к  кормежке, и после долгих
поисков  его  удалось  обнаружить  в  темном  углу на чердаке
прачечной,  куда  наши  собаки  при  обычных  обстоятельствах
никогда не забирались.   Буби лежал там в  полной прострации.
Я представил  себе, что  произошло, не  менее ясно,  чем если
бы видел  это собственными  глазами. Старый  гусак так сильно
вцепился  в  хвост  пробегавшего   мимо  Буби,  что  пес   не
удержался  и  куснул  источник  боли.  При этом, к несчастью,
один  из  его  резцов  нажал  на череп старого гусака, причем
повреждение  это  оказалось   роковым  скорее  всего   только
потому, что старику  было уже двадцать  пять лет и  кости его
стали  хрупкими  от  возраста.  Буби  не  наказали,  учитывая
смягчающие  обстоятельства,  а  также  физическое   состояние
жертвы.


        ВЕРНОСТЬ И СМЕРТЬ


                            Рыдать над тем, что ныне нам дано,
                            Коль потерять его нам суждено.

                            В.Шекспир. Сонеты


    Создавая  собаку,  природа, по-видимому, не  учла дружбы,
которой предстояло  связать это  ее творение  с человеком. Во
всяком случае, век собаки  впятеро короче века ее  хозяина. В
человеческой  жизни  и  так  хватает  печальных расставаний с
теми, кого мы любим, - расставаний, предопределенных  заранее
только  потому,  что  они  родились  на несколько десятилетий
раньше  нас.  Вот  почему  естественно  задать  себе  вопрос:
правильно  ли  мы  поступаем,  отдавая  свое сердце существу,
которое одряхлеет и умрет,  прежде чем человек, родившийся  в
один  день  с  ним,  успеет  распроститься  с  детством?  Как
грустно  видеть,  что  собака,  которая  всего  несколько лет
назад  -  а  теперь  они  кажутся  месяцами! - была неуклюжим
милым  щеночком,  начинает  стареть  прямо  на  глазах,  и мы
понимаем,  что  жить  ей  остается  два-три  года. Признаюсь,
одряхление  моих  собак  всегда  действует  на  меня   крайне
угнетающе  и  усугубляет  ту  мрачность,  которая  овладевает
всеми  людьми,  когда  они  думают  о неизбежном. А тягостный
душевный  конфликт,  ожидающий   каждого  владельца   собаки,
когда ее в  старости поражает какой-нибудь  неизлечимый недуг
и встает роковой вопрос: не лучше ли ее усыпить?
    По странной прихоти судьбы  эта чаша меня пока  миновала,
так как все мои собаки, за одним только исключением,  умирали
в   старости   внезапной   и   безболезненной   смертью   без
какого-либо  моего  вмешательства.  Но  рассчитывать  на это,
разумеется,   нельзя,   а   потому   я   не   очень   осуждаю
чувствительных  людей,  которые   боятся  приобрести   собаку
из-за  неизбежности  расставания  с  ней.  Не  очень осуждаю?
Нет,  на   самом  деле   я  осуждаю   их  безоговорочно.    В
человеческой жизни любая радость оплачивается печалью.
    И  я  считаю  трусом  того,  кто отказывается от немногих
безобидных  и   с  эстетической   точки  зрения   безупречных
удовольствий,  доступных  человеку,  только  из  страха,  что
рано  или  поздно  судьба  представит  ему счет за них. Тому,
кто  скупится  на  монету  страданий,  лучше всего запереться
на  каком-нибудь  унылом  чердаке  и  сохнуть там без пользы,
точно  луковица  без  зародыша,  которая  не  может  принести
ветка.  Да,  конечно,   собаки  обладают   индивидуальностью,
каждая  из  них  -  личность  в  самом точном смысле слова, я
меньше всего склонен это  оспаривать, и все-таки они  гораздо
больше,  чем  люди,  похожи  друг  на  друга.  Индивидуальные
различия  между  живыми  существами  прямо пропорциональны их
психическому  развитию:   две  рыбы  одного  вида практически
одинаковы во  всех своих  действиях и  реакциях, но  человек,
хорошо  знакомый  с   поведением   золотистых  хомячков   или
галок, замечает  явные различия  между отдельными  особями. А
две серые  вороны или  два серых  гуся -  это нередко  совсем
разные индивиды.
    У  собак  такие  различия  выражены  еще  ярче, поскольку
они  -  домашние  животные  и  их поведение допускает гораздо
больше  индивидуальных  отклонений  от  стереотипа,  чем  это
возможно  для  диких  видов.  Тем  не  менее  сущность  своей
натуры,  теми  глубокими  инстинктивными  чувствами,  которые
определяют  их  особые  отношения  с  человеком,  все  собаки
очень схожи между  собой, а потому,  если потеряв собаку,  вы
немедленно возьмете  щенка той  же породы,  то при нормальном
ходе  событий  вскоре  убедитесь,  что  он заполнит пустоту в
вашем  сердце  и  жизни,  которая  возникла  там после смерти
старого  четвероногого  друга.  Иной  раз  подобное  утешение
оказывается настолько  действенным, что  начинаешь испытывать
некоторый  стыд,  словно  ты  в  чем-то  предал  свою умершую
собаку.  И  в  этом  собаки  более  верные  друзья,  чем   их
хозяева,  так  как  в  случае  смерти  хозяина собака вряд ли
найдет ему замену уже  через полгода.  Эти  соображения могут
показаться  нелепыми  тем,   кто  не  признает   нравственной
ответственности  по  отношению  к  животным,  но  именно  они
заставили меня принять  особые - если  не сказать странные  -
меры.
    В тот  день, когда  я нашел  моего старого  Булли умершим
от кровоизлияния в  мозг на его  обычном посту, я  сразу же с
горечью подумал, что он не оставил себе преемника. Мне  тогда
было  семнадцать  лет,  и  я  впервые потерял собаку. Не могу
выразить, как  я тосковал  без него.  Много лет  он был  моим
неразлучным спутником, и неровный  топоток его лап, когда  он
бежал позади меня  (он прихрамывал, так  как передняя лапа  у
него была сломана и  кость плохо срослась), настолько  слился
со стуком моих собственных  шагов, что я перестал  замечать и
топоток  и  сопение,  заставляет  простодушных  людей верить,
будто их посещают призрак  дорогих умерших. Много лет  позади
меня слышался перестук собачьих  лап, и этот звук  так прочно
запечатлелся   в   моем   мозгу   (психологи   называют   это
"эйдетичным  феноменом"),  что  первые  недели  мне постоянно
казалось, будто Булли бежит у меня за спиной.
    А на тихих тропах над Дунаем у меня начинались  настоящие
слуховые  галлюцинации.  Если  я  прислушивался  сознательно,
топоток  и   сопение  сразу   прекращались,  но   стоило  мне
задуматься, и они снова звучали  у меня в ушах. Только  когда
Тита - в то время  еще большелапый нескладный щенок -  начала
сопровождать  меня  на  прогулках,  призрак Булли был наконец
заклят и исчез навсегда.
    Тита тоже давно  умерла. И как  давно! но ее  призрак все
еще   следует   за   мной,   втягивая   ноздрями   воздух.  Я
позаботился об этом, свято  выполняя не совсем обычный  план.
Когда я лишился  Титы столь же  неожиданно, как и  Булли, мне
было ясно, что  ее место займет  другая собака, как  она сама
заняла место Булли,  а потому, стыдясь  своего непостоянства,
я поклялся  ее памятью,  что с  этих пор  меня по жизни будут
сопровождать  только  потомки  Титы.  Человек  по   очевидным
биологическим  причинам   не  может   сохранить   пожизненную
верность одной собаке, но он моет остаться верным ее породе.
    Когда  я  лицемерно  уверяю  оторвавшего  меня  от работы
гостя,  что  очень  рад  его   видеть,  а  Сюзи,  ничуть   не
обманутая  моими  словами,  сердито  рычит  и  лает  на  него
(когда   она   станет   старше,   то   начнет   его  легонько
покусывать),  она  не  только  демонстрирует   необыкновенное
умение читать мои  тайные мысли -  наследие Титы, -  но она и
есть  Тита,  живое  воплощение   Титы!  Когда  на  лугу   она
охотится  на  мышей  и  проделывает  сложные прыжки мышкующих
хищников, демонстрируя ту же  страсть к этому занятию,  что и
Пиги,  ее  бабка  чау-чау,  она  и есть Пиги. Когда, обучаясь
команде  "Лежать!",  она  прибегает   к  тем  же   прозрачным
предлогам,  чтобы  вскочить,  какие  одиннадцать  лет   назад
изобретала ее  прабабка Стаси,  и когда,  подобно Стаси,  она
восторженно валяется в каждой луже, а затем, с ног до  головы
в грязи, спокойненько входит в  дом, тогда она и есть  Стаси,
воскресшая  Стаси.  А  когда  она  следует  за  мной по тихим
приречным тропам,  по пыльным  дорогам или  городским улицам,
напрягая  все  свои  чувства,  чтобы  не потерять меня, тогда
она становится олицетворением  всех собак, которые  со времен
первого прирученного  шакала следовали  за своими  хозяевами,
- чудесным итогом любви и верности.