тети  Ляли нет,  и  Синдбад не  лает,  и  солнышко нас  не
навещает. Хмурое небо висит над опустевшим и притихшим Разливом.
     Утром и днем я работаю. Мама - тоже. Машка возится или во дворе, или на
веранде.
     А к вечеру,  после позднего нашего обеда,  отправляемся на прогулку - в
ближний лесок или на асфальтовую дорожку к сараю Ленина.  Вчера, возвращаясь
домой, заходили на почту, звонили тете Ляле.
     Маша говорила уже не стесняясь, с очень взрослыми интонациями:
     - Как ты поживаешь, тетя Ляля? А Синдбад как поживает? А кот Кузьма как
поживает?
     Потом громким шепотом, обращаясь ко мне:
     - Что еще сказать?..


x x x

     Сейчас второй час. Небо серое в белых подпалинах.
     Маша  во  дворе -  играет с  соседской девочкой Леночкой и  с  каким-то
мальчиком.  Люди эти старше Маши года на два, на три, но им некуда податься:
большие ребята разъехались - сегодня начало учебного года, - и волей-неволей
приходится играть с нашей пигалицей. Меня эта снисходительность оскорбляет.


x x x

     То и дело возникают задачи,  решить которые не так-то просто.  Вышел во
двор,   вижу   -   у   калитки,   ведущей   в   сад,   отломана   деревянная
вертушка-закрывалка.
     - Кто это сделал? Это ты, Маша?
     - Нет.
     - А кто?
     Глаза  забегали.   Так  бывает,   когда  она  фантазирует,  придумывает
что-нибудь.
     Я говорю:
     - Кто?
     - Деичка.
     - Какая девочка? Леночка?
     - Да.
     - Ах, вот как! Это правда?
     - Да.
     А мне почему-то кажется, что неправда.
     Взял ее за руку.
     - Ну, идем к Леночке.
     Смеется:
     - Идем!!!
     - Значит, это Леночка?
     - Нет, это мальчик.
     А там был и мальчик -  в этой компании,  которая играла сегодня утром у
нас во дворе.
     Так и не выяснил: правду она говорит или сочиняет?
     А позже пришла ко мне. Я дал ей конфету. Она просит еще. Я спрашиваю:
     - А тебе уже давали после ужина конфету?
     Мнется. Вздыхает. Глаза испуганно бегают. Но говорит прямо:
     - Давали.
     - Кто тебе дал конфету?
     - Тетя Минзамал.
     Иду на женскую половину выяснять и узнаю,  что ничего подобного,  никто
никаких конфет ей не давал! Значит, сама на себя наклеветала!..


x x x

     Ох,  сколько ошибок  делаешь!  Ошибок,  которые так  трудно  исправлять
потом.
     Собирались  идти  в   лес.   Но   за  обедом  Машка  плохо  вела  себя,
капризничала, грубила, и мне пришлось заявить, что с такой девочкой ни я, ни
мама в  лес не  пойдем.  Она не  поверила.  Мало ли  угроз в  течение дня ей
приходится выслушивать -  угроз,  которые почти никогда не сбываются.  Но на
этот раз мы  решили,  что угроза должна осуществиться.  Прогулка в  лес была
отменена.  Мы с мамой оделись, чтобы идти на почту. Я вывел велосипед. Машка
безмятежно бегала, уверенная, что сейчас и ее тоже позовут одеваться. Но вот
я говорю:
     - Ты готова, мама? Идем!
     - Я тоже! Я тоже! - засуетилась Машка.
     - Нет, ты никуда не пойдешь!
     - Нет, пойду!..
     На своем все-таки настояли.
     И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали.
Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки.
     Из-за чего,  собственно,  сыр-бор загорелся? Началось с того, что Машка
не   хотела  есть  суп.   Вспоминались  мне   весь  вечер  ядовитые  строчки
Ходасевича{73}:

                Отец надел котелок и пальто,
                Но вернулся, бледный, как труп:
                - Сейчас же высечь мальчишку - за то,
                Что не любит луковый суп!..

     Сегодня с  утра Маша послушная,  вежливая.  И  все-таки что то  не  то.
Хотелось  бы,  чтобы  это  послушание,  эта  вежливость  достигались другими
мерами, другой ценой.
     И еще заметил -  со мной она говорит подчеркнуто вежливо и почтительно,
но играть тянется к матери.
     Неудивительно: ведь вчера я весь вечер отталкивал ее от себя.


3 ГОДА 1 МЕСЯЦ

4.9.59.

     Сегодня совсем холодно.  Утром у  папы в  комнате плюс десять градусов.
Небо серое.  Сад  опустел,  заглох,  одичал.  Все  лето соседей наших мы  не
видели,  а  только слышали.  А  теперь все видно насквозь.  Тихо.  Отчетливо
слышны в  этой тишине железный грохот идущего поезда,  детские голоса где-то
на соседнем дворе, грустноватая песня петуха.


x x x

     По-прежнему я -  Алеша,  Элико -  Маша.  Но появился еще один персонаж:
Алешин папа.  Папа этот -  невидимка (хотя Маша, конечно, его отлично видит.
Иногда удается увидеть его и мне).
     То и дело Маша кричит:
     - Алеша, папа приехал!..
     - Где?
     - Вот он, в саду идет.
     И сразу же:
     - Нет, нет, он оплять уехал.
     - В Ленинград?
     - Да. На поезде уехал.
     Образ  этого  папы,   надо  сказать,   малосимпатичный.   Это  какой-то
папа-дурачок.  Он то и  дело мотается из Ленинграда в  Разлив и  обратно.  Я
спросил у Маши, что он там делает, в Ленинграде.
     - Что? Куличики делает.


x x x

     Говорит не "пять", а "плять", не "опять", а "оплять".


5.9.59.

     Унылая холодная осень. Впрочем, сегодня чуть-чуть потеплее и повеселее.
     Вчера  к  вечеру ходили в  лес:  мама,  папа  и  Маша.  Нашли несколько
сыроежек  и  горькушек,   один  березовик.  Сыроежки  -  старые,  трухлявые,
березовик на три четверти съеден улитками.
     Вот в каких славных местах мы живем уже третий год!..


x x x

     Сейчас  половина  двенадцатого.  Машка  с  опозданием  отправляется  на
прогулку. Перед уходом пришла, стучит в дверь.
     - Что? Кто там?
     - Полуцеваться!!!
     Открываю дверь. Она уже в голубом пальтишке, в берете.
     - Что? - говорю.
     - Полуцеваться хочу.
     "Полуцевались". Ушла. Сейчас, в ожидании мамы, играет во дворе.


x x x

     Только что  получили сообщение о  смерти Машиной няни  -  тети Маши.  Я
подозревал,  что ее уже нет,  -  уезжала она в очень скверном состоянии,  ни
разу не написала,  не поздравила Машу с днем рождения. Оказывается, именно в
этот день - 4 августа - она и умерла.
     Маша ее очень любила. Но останется ли она в Машкиной памяти? Боюсь, что
нет.  Может быть,  так, что-то смутное, светлое, теплое, шумное и веселое. А
может быть, и этих следов не останется в памяти, и только по нашим рассказам
будет знать Машка о своей любимой няне.
     Ушел из мира очень хороший, чистый и светлый человек.


7.9.59.

     Села вчера за свой столик. Видит - на столе одни сухари.
     - Мама, а пища где?
     Откуда это?  Ведь никто так прямо ей не говорит: "Вот тебе пища" и тому
подобное.  Могли сказать в третьем лице:  "Пищи ей хватает" или: "Пища здесь
вполне доброкачественная". А ведь услыхала и запомнила.


x x x

     Во время игры уронила свой голубой шелковый бантик.
     Я говорю:
     - Что это?
     - Бантик зачем-то упал.


x x x

     Спрашивает у меня:
     - Будем еще Тане тимантульку делать?
     - Что-о? Какую тимантульку?
     Долго не мог понять,  что речь идет о  температуре.  Увидев,  что я  не
понимаю, сама себе перевела:
     - Градусник будем Танечке ставить?


x x x

     Лежала у  меня  и  очень  больно цапнула меня  за  глаз.  Пришлось даже
примочки делать.  Это она,  конечно, не нарочно, а играючи, в этаком игровом
экстазе.  Это не  только с  человечками,  но и  со щенками и  с  медвежатами
бывает, - расшалятся, разыграются и вдруг - цап!


9.9.59.

     После обеда собрались ехать в Сестрорецк -  в аптеку и по другим делам.
Но  за  обедом произошло то же самое,  что было на прошлой неделе.  В  Машку
"вселился бес".  И  я  выгонял  его,  увы,  теми  же  способами.  Запоздалых
извинений не принял. И больше того - не взял Машку в Сестрорецк, чем наказал
не только ее, но и себя, так как очень хотелось с ней поехать.
     Ездил один - на велосипеде.
     ...Когда Минзамал разоблачала ее  перед сном,  постучали мне в  стенку.
Таким образом вызывают меня на церемонию вечернего прощания.
     Я вышел, ответил на Машкино "спокойной ночи", но не поцеловал ее. Элико
рассказывала мне,  что Машка явилась к ней с выражением растерянности и даже
ужаса на лице:
     - Папа меня не полуцевал!
     - Вот видишь, - сказала мама.
     - Я завтра буду хорошая, - заявила Машка.
     Это  похоже  на  концовку  нравоучительного  рассказа.   Будет  ли  она
"хорошей" завтра  -  не  знаю.  А  вообще-то  очень  хочу,  чтобы  она  была
по-настоящему хорошей.
     И все-таки я не уверен,  что поступил правильно,  когда не поцеловал ее
вчера вечером.
     Все дело в том (хотел написать: "беда в том", но не знаю, беда ли), что
я отношусь к Машке по-настоящему всерьез.  Для меня она уже давно, целых три
года,  -  человек.  И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со
всем пылом сердца, на какой способен.


10.9.59.

     После ужина играли.  Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа,
как выяснилось, вскочил не на тот поезд...
     Впрочем, не папа, а Алеша.
     Папа  -  это  совсем  другая  личность.  Это  нечто  жалкое,  комичное,
чудаковатое и  даже загадочное.  Образ его постепенно выкристаллизовывается.
Сидим,  играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в
окно и:
     - Папа идет!
     - Откуда он?
     - Пришел он. Вот - уже пришел! На полу сидит.
     Папа -  маленький,  его берут на руки,  пересаживают с  места на место.
Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
     - Уже ушел!
     И через полминуты:
     - Опять идет!
     Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
     - Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
     И папа опять надолго пропадает.
     В самолете,  когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как
некий бессловесный джинн,  вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть
не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только,
что зовут его папа.


x x x

     Утром,  когда  я  завтракал,  Машка  нарядилась  -  повязалась  маминым
шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
     - Завяжи!
     - Как надо сказать?
     - Пожалуйста, завяжи.
     Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:
     - У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
     - Что-о? Пальток?
     Смеется.
     - Паль-ток!
     - Пальто?
     - Нет, вот это.
     Тычет себя в темечко.
     Я говорю:
     - Голова?
     - Вот это!
     - Ах, волосы?!
     - Вот это!!!
     - Ах, бантик?
     - Паль-то-о-о-ок!..
     Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
     - Это тетя Неля.
     Потом говорит:
     - И тетя Минзамал.
     Еще подумала:
     - И тетя Ляля. И тетя Нина...
     Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.


x x x

     Из  Ленинграда я  привез на  днях книгу "Annabella und Ladislaus".  Эта
книга была одной из самых любимых у Машки,  если не самой любимой. В городе,
когда  я  вернулся из  Комарова и  с  Машкиной помощью устанавливал книги на
новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее.
Обещаю Машке показать что-то  очень интересное.  Она  ждет  с  трепетом.  На
другой день показываю и вижу,  что Машка просто не знает этой книги. Смотрит
как  на  что-то  новое.  Нет,  не  совсем  так.  Когда  я,  ткнув  пальцем в
румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
     - Кто это?
     Она отвечает:
     - Ладислаус.
     Но в книге все узнается заново. Ни разу не было:
     - Помню!
     Или:
     - Помнишь?
     Не видела она книги месяцев семь-восемь.  А ведь как любила!  И сколько
десятков раз листала - и со мной, и с мамой - эту пеструю книжицу.
     Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А
разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
     Если меня не обманывают мои наблюдения,  зрительная память у ребенка (у
Машки,  во всяком случае) несколько отстает от слуховой.  Слова "Аннабелла",
"Ладислаус",  "сторож",  "Дед Мороз",  "фонарь",  "кукольный дом", "санки" и
прочие она запомнила,  а изображения этих людей и предметов - хуже. (Так же,
как помнит имена бабушки,  Павлика,  тети Гетты и так далее, говорит о них и
внушает собеседнику впечатление,  что она их знает и помнит, а на самом деле
только слова помнит.  Впрочем,  все это,  конечно,  не  абсолютно.  Где-то в
памяти что-то смутное хранится.)


x x x

     Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.
     И в присутствии Маши сказал Элико:
     - Получил письмо от твоей землячки.
     - Какая моя землячка?
     - Нет, Машина землячка, - вмешалась Маша-мама.
     - А я и говорю - Машина.
     - Нет, мамина! - запуталась Машка.


x x x

     Все эти дни прихварывала, сидела на диете.
     Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:
     - Мамочка, ты мне дашь, что обещала?
     - Что я тебе обещала?
     - Ты дашь?
     - Ну, дам. А что я тебе обещала?
     - Маленький кусочек хлеба.
     Изголодалась бедняга.


x x x

     Нашла в  песке гривенник и все утро носится,  шумит вокруг этого клада.
Строит планы, что она купит на эти сокровища:
     - Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет...


14.09.59.

     Спрашиваю:
     - Ты сегодня гимнастикой занималась?
     - Да, - говорит, - занималась.
     И  вдруг узнаю -  не  занималась.  Огорчился,  а  потом понял,  что так
соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее - игра, то есть
то же вранье.
     Отучать ее  сейчас от  такой лжи трудно.  Да  и  нужно ли?  Добро бы не
приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!


x x x

     После обеда была у  меня.  Я  лежал с  газетой,  а она взгромоздилась в
кресло у письменного стола и заявила:
     - Я ляботаю.
     Сидит, "пишет". Я уже не папа, а сын ее - Алеша. Я говорю:
     - Мама, не закрывай дверь!
     (Это  я  пародирую Машины вечерние возгласы,  обращенные к  маме или  к
тому, кто находится в это время в столовой.)
     - Спи, Алеша!! - говорит она очень строго.
     Я начинаю хныкать:
     - Открой дверь!..
     - Нет! Не открою. Я ее вот так!
     Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!
     Я говорю:
     - На ключ?!!
     - Да,  на ключ.  Я ляботаю.  Чернилами пишу.  Не мешай мне. Скоро книгу
тебе буду читать...
     Внезапно взглядывает в окно.
     - Папа! Папа тоже хочет ляботать.
     Я говорю:
     - Ну, пусти его.
     (Между  прочим,  в  такой  игре-импровизации сюжет  развивается  как  в
сновидении: в нем если и есть логика, то своя, немного сумасшедшая.)
     Машка вдруг замечает в углу на полу две портативные пишущие машинки.
     - Это чейные чемоданы?
     - Какие чемоданы? Где?
     - Папин и твой?
     Я говорю:
     - Ну, написала рассказ? Читай, пожалуйста.
     Она  берет воображаемую рукопись,  держит ее  на  двух ладошках,  очень
близко от своего носика,  и -  "читает".  Бормочет что-то. Внезапно опускает
рукопись, строго взглядывает на меня.
     - Алеша,  кто  тебя  трогает сзади?  Тебя  папа трогает сзади.  У  папы
грязные ногти.
     Потом говорит:
     - Алешенька, посади меня, как ты сидел.
     Каким-то чудом,  как бывает тоже только в сновидениях, я понимаю, о чем
она говорит:  просит посадить ее так,  как сидел я, когда читал недавно ей и
маме свой рассказ... А сидел я в кресле, лицом к кровати.
     Сажаю автора лицом к читателю. Автор начинает читать:
     - Одна деичка... ее звали Пусинька... один раз пошла в лесок...
     Дальше  начинается  невнятное  бормотанье,   и  у  слушателя  возникает
грустное предположение:  не таким ли невнятным бульканьем звучит и  для Маши
мое авторское чтение?!
     Через две минуты заявляет:
     - Я второй рассказ буду читать.
     И вдруг бежит к окну и радостно вскрикивает:
     - Папочка!!!
     Я говорю:
     - Давай его сюда!
     Она подает мне -  не очень бережно -  маленького папу,  я  кладу его на
кровать рядом с собой.
     Она кричит:
     - Еще папа!!!
     Я беру второго папу.
     - Еще!
     - Третий папа. Четвертый папа...
     Машка увлеклась. Папы летят как дрова или арбузы. Я не успеваю считать:
     - Двадцатый папа... двадцать первый папа... двадцать второй папа...
     Она кричит:
     - А у меня еще сколько папочек!..


x x x

     В десятом часу мама пошла провожать тетю Лялю. Машка еще не спала. Меня
попросили покараулить ее. Я взял книгу, бумагу, вечное перо и сел в столовой
за  обеденный стол.  Она  попыталась было  устроить небольшой цирк:  вылезла
из-под одеяла,  встала,  подошла к изножью,  пыталась заглянуть в столовую и
заговорить со  мной.  Я  решительным образом заявил,  что если она тотчас не
ляжет, я закрою дверь и уйду.
     Легла, только попросила:
     - Покрой меня.
     Я укрыл ее одеялом,  поцеловал,  вернулся в столовую и - жду. Знаю, что
не выдержит, заговорит. Но - о чем?
     - Алеша!
     Я молчу.
     - Алешенька!
     - Ну, что?
     - Ты помнишь, мы на улице потеряли листик?
     - Какой листик?
     - Листик на улице потеряли! Помнишь?
     Я не помню, но огорчать ее не хочу. Говорю:
     - Ну, помню. Ну и что?
     - Мы потом пойдем и найдем этот листик?
     - Хорошо, мамочка. Пойдем и найдем.


15.9.59.

     Я сказал Маше,  что видел индюшку, и она, захлебываясь, не договаривая,
сообщила маме:
     - Папа... папа... ин-дюш-ка...
     А мама сострила:
     - Папа - индюшка?
     - Да нет! (Даже рукой взмахнула.) Папа видел индюшку!..
     Неуместный смех,  юмор не вовремя раздражают,  вызывают досаду.  Это не
один раз я замечал.


x x x

     А сама острит на каждом шагу, где только можно.
     Обувается.  Я пытаюсь объяснить ей,  что такое правая и что такое левая
сторона. Говорю:
     - Какой рукой ты кушаешь - это правая.
     Беспечно, почти не думая:
     - Я ногой ем.
     А может быть, и логика есть в этом ответе. Ведь речь шла о правой ноге,
на  которую надо было правильно надеть сандалик.  Так при чем же  тут правая
рука?


x x x

     Поздно вечером, кончив работу, предложил Машке пойти в магазин и купить
арбуз.
     - Настоящий?
     - Да. Настоящий.
     Ликование было резко пресечено мамой.
     - Что? Куда?? Что вы задумали?! Фантазеры! В девятом часу!
     Я, конечно, согласился:
     - Да, Маша, поздно. Магазин закрыт. Завтра сходим.
     Безутешные рыдания минут пять сотрясали наш  старый дом.  Машкину обиду
подчеркивало еще то обстоятельство,  что родители,  несмотря на поздний час,
собирались куда-то идти. Им, видите ли, понадобилось срочно опускать письма!
     Машка так горько плакала, что наши сердца не выдержали. Решили потеплее
одеть ее и взять с собой.
     Говорим ей:
     - Хорошо. Одевайся. Пойдем.
     Не верит своему счастью.
     - Куда? Здесь? (То есть в пределах дома.)
     - Нет, на улицу.
     - И ты пойдешь?
     - И я пойду... И мамочка...
     Ах, как расцвело ее заплаканное личико!
     - А потом куда?
     - А потом - спать.
     - И ты?
     - И я.
     Подумала - и уже пытается шутить:
     - Ты сторожить будешь?
     Дошли до  почты.  Маша опустила в  ящик два письма.  Одно дала ей мама,
другое папа. Опустив (не очень ловко), всякий раз спрашивает:
     - Это кому письмо?
     - Бабушке.
     - А это кому?
     От почты прошли к магазину.  Ко всеобщей досаде, он только что закрылся
(еще бродят последние покупатели,  метет пол  тетенька в  сером халате).  Но
Машка огорчается меньше,  чем взрослые.  Ведь не в  арбузах и  не в пряниках
счастье!
     Вечер  темный,  беззвездный.  Шли  с  электрическим  фонариком.  Бежал,
стремился вперед светлый белый  кружок,  и  Машка  его  догоняла,  старалась
наступить на него,  а  он все бежал и бежал по песку,  по лужам,  по черному
асфальту...


x x x

     Утро  холодное.  Машка  встала  чуть  свет;  весела,  деятельна,  полна
энергии,  замыслов,  планов,  идей.  Рано утром показалось было солнышко,  и
Машку выпустили во двор. До сих пор она там, хотя солнце уже давно скрылось.
     Готовит обеды,  заго