читаем:
     -- "... Входила  (речь  идет о Софье Андреевне) ко Льву Николаевичу. Он
сидел  на кровати. Спросил, который  час и  обедают  ли. Но  Софье Андреевне
почудилось что-то недоброе: глаза Льва Н-ча показались ей странными.
     Глаза бессмысленные...  Это  перед припадком. Он впадает в забытье... Я
уже  знаю. У него  всегда* перед припадком такие глаза  бывают"... (Разрядка
наша (Г. С.)).
     Из этого ясно следует,  что его жена Софья Андреевна, настолько изучила
его припадки,  что знает,  что такие глаза бывают "всегда" перед  припадком.
Значит,  припадков таких она видела достаточно настолько, что она, будучи не
медиком, но наблюдательным человеком, как всякий в  ее положении,  узнает те
привычные ей и знакомые симптомы, предшествующие припадку, как  нечто хорошо
знакомое.
     О том, что  припадки бывали с  ним нередко  и раньше, явствует также из
целого   рада   других  литературных  документов.  Так,  если   мы   возьмем
воспоминания его дочери А. Толстой ("Об  уходе и смерти Л. Н. Толстого"), то
у ней мы находим такое место (стр. 156):
     "Когда он (т. е. Л. Толстой) заговорил, я поняла, что у него начинается
обморочное  состояние,  которое  бывало и прежде*, В такие  минуты он  терял
память, заговаривался, произнося какие-то непонятные слова...
     ____________________
     * Разрядка здесь, а также и дальше -- наша.

     И дальше на этой же 156 странице...
     "Мы поняли, что положение очень серьезно,  но, и что, как это бывало  и
прежде, он мог каждую минуту впасть в беспамятство.  Душан Петрович, В. М. и
я стали понемногу раздевать его, не спрашивая его более, и почти перенесли В
кровать.
     Я села возле него, и не  прошло и пятнадцати минут, как я заметила, что
левая рука его и левая нога стали судорожно дергаться, Тоже самое появлялось
временами и в левой половине лица"...
     ...  Мы  попросили начальника станции послать  за станционным доктором,
который бы  мог, в случае нужды, помочь Душану Петровичу. Дали отцу крепкого
вина,  стали  ставить клизму. Он ничего не говорил, но стонал, лицо его было
бледно и судороги, хотя и слабые, продолжались.
     Часам  к девяти стало лучше.  Отец тихо  стонал.  Дыхание  было ровное,
спокойное"...
     Из  этого описания  другого  припадка,  в  другом  месте,  дочерью Льва
Толстого мы видим, что  припадок  сопровождается также  судорогами и потерей
сознания, что  припадку  предшествуют признаки, по  которым  близкие заранее
узнают,  что будет  припадок:  "в  такие  минуты, (т.  е.  до  припадка)  он
заговаривался, произнося какие-то непонятные слова".
     На  основании  этого дочь его,  А. Толстая "поняла", что начинается  то
состояние, "которое бывало и прежде": "он мог впасть в беспамятство".
     А, главное, что мы можем из этого заключить, что припадкам  этим он был
подвержен,   как   ему  нечто  настолько  свойственному,  что  по  симптомам
предвестников  узнают наступающий  припадок. Будь  этот описываемый припадок
как  единичный случай,  или  как  нечто  редкое,  вызываемое  исключительным
состоянием, то  дочь  его  и близкие  не  могли  бы этими  предшествовавшими
признаками руководствоваться, что будет припадок,
     Насколько резко  и  характерно было  это состояние перед  припадком для
родных и близких, видно из следующего описания:
     Гольденвейзер на стр.  318  в  своем дневнике  (цитируя записки  А.  П.
Сергеенко) описывает состояние здоровья Л. Н., когда он был подвержен целому
ряду припадков в связи с неприятными переживаниями, таким образом:
     "...  Душан Петрович рассказывал, что  14-го, в  тот день, когда  Софья
Андреевна написала Л.  Н-чу  свое  письмо,  он  ожидал, что у  Л. Н-ча будет
вечером опять припадок. Л. Н. с утра был слабый, голос у него  был вялый, и,
когда он говорил, губы у него слабо двигались, рот едва открывался. Все это,
особенно то,  что слабо двигались губы, было для Душана Петровича, нехорошим
признаком.
     Но,  несмотря на  свою  слабость,  Л. Н. все-таки решил после  завтрака
поехать на прогулку. Душан Петрович пробовал было  его отговорить, предлагая
ему поехать в экипаже, но Л. Н. сказал, что поедет верхом потихонечку, и что
он  чувствует  ему будет  лучше  от прогулки". Душан Петрович не мог  больше
отговаривать  Л.  Н. и они поехали. Отъехали они шагом,  Л. Н. ехал впереди.
Душан Петрович  тревожился за него, он был слишком  слаб. Но,  проехав шагом
некоторое  расстояние,  Л. Н. припустил  лошадь,  а  затем  остановил  ее  и
подозвал  к себе Душана Петровича. И Душан Петрович не поверил глазам своим.
-- Это был  совсем другой Лев Николаевич,  чем 1/4 часа тому назад. --  Лицо
оживленное, свежее,  голос громкий,  и  губы,  по словам  Душана  Петровича,
совершенно "жизненные".
     Итак, мы с достоверностью  можем на основании  этих данных сказать, что
Лев  Толстой  страдал  эпилептическими  припадками  с  потерей  сознания,  с
эпилептическими  судорогами,  с бредом  и  спутанностью  до  припадков  и  с
последующей полной амнезией всего происшедшего.

     11. Зависимость судорожных припадков и  их эквивалентов  от аффективных
переживаний
     Здесь мы должны отметить одну весьма  характерную особенность в истории
болезни  Толстого,  а именно зависимость  припадков  и  их  эквивалентов  от
аффективных переживаний у Л. Толстого.
     В самом деле, если проследить время,  когда появляются эти припадки, то
всегда  бросается  в  глаза,  что  они появляются  всегда после  какого-либо
аффективного переживания  Льва  Николаевича. --  Будь это семейная сцена или
неприятность,  потрясающая  его легко ранимую эмотивную сферу, он всегда,  в
конце концов,  реагировал на  это аффективное  переживание  припадком.  Так,
описываемые выше припадки с конвульсиями в дневнике секретаря Л. Толстого --
Булгакова,  относятся к  тому  тяжелому периоду переживаний,  когда  у  него
конфликт с Софьей  Андреевной  дошел до  высшей точки, так что он решился на
бегство.  Непосредственно эти припадки были вызваны тяжелыми объяснениями по
поводу ссоры его  дочери с матерью.  Эти припадки были  чрезвычайно тяжелого
характера. Точно также все припадки и эквиваленты, которые упоминались выше,
также  наступали  в  связи  с  аффективными  переживаниями  неприятного  или
приятного характера.
     О  том, что  припадкам всегда  предшествовали  аффективные  переживания
неприятного характера, также видно из следующего письма Черткова к Досеву от
19 октября 1910 г. (стр. 326, Гольденвейзер "Вблизи Толстого", т.  II,  изд.
1923 г. ), где  Чертков,  говоря относительно только что пережитых припадков
5-го октября  1910 г., вспоминая прежние аналогичные припадочные  состояния,
пишет таким образом:
     "В  июле  1908  года  Л. Н. переживал  один  из  тех  вызванных  Софьей
Андреевной мучительных душевных кризисов, которые у него всегда оканчиваются
серьезной болезнью. Так было и  в этот раз*: он тотчас после этого заболел и
некоторое время находился почти при смерти".
     _________________
     * Разрядка наша. (Г. С. )


     Тут уже определенно свидетельствуется Чертковым, что почти все душевные
кризисы,  или.   вернее,  все  тяжелые  переживания  аффективного  характера
оканчиваются "серьезной  болезнью", т. е. припадком. -- "Так  было и  в этот
раз" т.  е.  в этот раз, (когда появились припадки) они зависели от душевных
волнений.  Это  ценное  наблюдение  Черткова  действительно  подтверждается:
всюду,  где  только   в  жизни  Толстого  отмечается  припадок,  ему  всегда
предшествует  аффективное волнение. В  периоды же, когда Л. Н. не имел  этих
волнений, у него припадков не бывает.
     Таким  образом,  в  аффективном  характере этих припадков  нет  никаких
сомнений.
     Позже, при клинической оценке этих припадков, мы должны будем учитывать
эту особенность.

        "12. Наследственная отягченность у Льва Толстого"
     О психопатической  и  невропатической предрасположенности Льва Толстого
имеется столько данных, что если бы мы стали приводить здесь все эти данные,
-- это составило бы отдельную работу.
     Достаточно,  если   мы   приведем   для  характеристики  наследственной
отягченности Толстого слова  одного из представителей рода Толстых --  М. Г.
Назимовой из ее "Семейной хроники" Толстых.
     М. Г.  Назимова  говорит, что в каждой семье каждого  поколения Толстых
имеется  душевнобольной,  что  действительно  можно  отметить  в  генеалогии
Толстых. Помимо душевнобольных  еще больше мы имеем в каждой  семье членов с
психопатическим характером,  или имеются  препсихотики с шизоидными  чертами
психики:
     Замкнутые  эксцентричные, вспыльчивые,  взбалмошные,  странные  чудаки,
авантюристы,  юродствующие и  склонные к  крайнему  религиозному мистицизму,
иногда сочетаемому с ханжеством, крайние эгоисты, сенситивные и проч.
     К  таким типам,  между прочим,  принадлежит  один  из  двоюродных дядей
Толстого, известный под именем "американца".
     Что касается прямой отягченности, то мы можем отметить про некоторых из
близких членов семьи Толстого следующие данные.
     Дед  писателя  по  отцу  --   Илья  Андреевич,  представляет   из  себя
патологический  тип.  Сам  Толстой  упоминает  о  нем,  как  об ограниченном
человеке в умственном  отношении.  Он  был  очень веселый  человек,  но  его
веселость носила патологический характер.
     В имении его, Полянах (не Ясная Поляна) в  Белевском уезде,  в его доме
был   вечный    праздник.   Беспрерывные   пиршества,   балы,   беспрерывные
торжественные  обеды, театры,  катания, кутежи --  делались совершенно не по
его средствам. Кроме того, его страсть играть  в карты (совершенно не умеючи
играть)  на  большие суммы,  его страсть к различным спекуляциям,  к  аферам
денежным, довели его  до  полного разорения.  Если к  этому  бестолковому  и
бессмысленному  мотовству прибавить еще  то,  что он совершенно бессмысленно
отдавал  деньги всякому, кто просил, то неудивительно, что этот ненормальный
человек дошел до  то го, что богатое имение жены было так запутано в долгах,
и  разорено что  его семье нечем  было  жить, и он принужден был искать себе
место на  службе государственной, что при  его связях ему было легко сделать
-- и он сделался казанским губернатором.
     Предполагают, что он окончил самоубийством.
     Таков был дед.
     Бабушка  его  также  была  особа  ненормальная  и,  по-видимому,  более
ненормальная, чем дед.
     Дочь слепого князя Горчакова,  ее сам Толстой характеризует  также, как
очень недалекую особу  в умственном отношении. Известно также, что она  была
очень  неуравновешенная  и  взбалмошная  женщина  со   всякими  причудами  и
самодурствами, мучила  своих приближенных слуг, а также родных.  Была  также
взяточница.
     Страдала  галлюцинациями. Однажды, она велела отворить дверь в соседнюю
комнату,  где  она  будто  увидела  своего  сына  (тогда  уже  покойного)  и
разговаривала с ним. Кроме всего, она страдала и  истерическими  припадками.
Об этом нам повествует Толстой в "Детстве" таким образом:
     ... "Бабушка получила ужасную весть только с  нашим приездом, и горесть
ее  была необыкновенна. Нас не пускали к ней, потому, что  она  целую неделю
была  в  беспамятстве, доктора боялись за ее  жизнь, тем более,  что  она не
только не хотела принимать  никакого лекарства, но н и с кем не говорила, не
спала и не принимала  никакой  пищи. Иногда, сидя одна  в комнате,  на своем
кресле, она вдруг  начинала смеяться,  потом рыдать без слез, с ней делались
конвульсии и она кричала  неистовым голосом бессмысленные или ужасные слова.
Это  было первое сильное горе, которое поразило ее, и это  горе привело ее в
отчаяние.  Ей  нужно было  обвинять кого-нибудь  в  своем  несчастии,  и она
говорила страшные слова, грозила кому-то  с необыкновенной силой, вскакивала
с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и падала без чувств.
     Один раз я вошел в ее  комнату; она  сидела, по  обыкновению, на  своем
кресле  и, казалось, была спокойна; но меня поразил ее взгляд. Глаза ее были
очень  открыты, но взор неопределенен и туп: она смотрела прямо  на меня, но
должно быть не видала.  Губы ее начали медленно  улыбаться, и она заговорила
трогательным, нежным голосом: "поди сюда,  мой дружок подойди, мой ангел". Я
думал, что она  обращается ко  мне  и подошел ближе, но  она смотрела  не на
меня.  "Ах, коли бы ты знала,  душа моя, как я мучилась, и  как теперь рада,
что   ты  приехала"...   "Я  понял,  что  она  воображала  видеть  maman,  и
остановился.  А мне  сказали, что тебя нет, -- продолжала она, нахмурившись,
--  вот  вздор! Разве  ты можешь  умереть прежде  меня? -- и она  захохотала
страшным истерическим хохотом... (курсив наш).
     .... "Через неделю  бабушка  могла  плакать, и ей стало  лучше.  Первою
мыслью  ее,  когда  она  пришла  в  себя,  были   мы.  и  любовь  се  к  нам
увеличилась... (Детство. Ст. 131--132).
     Бабушка его (по отцу) сравнительно рано впала в старческое слабоумие. В
"Войне и  мире"  он  описывает ее  в  лице  старухи графини  Ростовой  таким
образом:
     "Графине было  уже  за  60  лет.  Она была  вся седа  и носила  чепчик,
обхватывающий  все лицо  рюшем. Лицо ее было сморщено, верхняя губа  ушла  и
глаза были  тусклы. После так  быстро  последовавших одна  за другой смертей
сына  и мужа, она чувствовала себя нечаянно забытым на этом свете существом,
не имеющим никакой цели и смысла. Она ела, пила, спала, бодрствовала, но она
не жила, жизнь не давала ей никаких  впечатлений. Ей ничего не нужно было от
жизни, кроме спокойствия и спокойствие это  она могла найти только в смерти.
Но пока  смерть  еще не приходила, ей надо было жить, т. е. употреблять свои
силы жизни.  В  ней в высшей степени было заметно  то, что заметно  в  очень
маленьких  детях  и очень  старых людях. В ее  жизни не видно  было  никакой
внешней цели, а очевидно была  только  потребность упражнять  свои различные
склонности  и  способности.  Ей  надо   было  покушать,  поспать,  подумать,
поговорить, поплакать, поработать, посердиться и т. д. только потому, что  у
нея был желудок, был мозг, были мускулы, нервы и печень. Все это она делала,
не вызываемая ничем внешним, Не так, как делают это люди во всей силе жизни,
когда из за цели, к. которой они стремятся, незаметна другая цель приложения
своих сил. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать
легкими,  языком.  Она  плакала,  как  ребенок.  Потому  что  ей  надо  было
просморкаться и т. д.
     То,  что  для  людей  в  полной  силе  представляется целью,  для  нея,
очевидно, был предлог".
     "Это состояние старушки  понималось всеми домашними, хотя никто Никогда
не  говорил  об  этом   и  всеми  употреблялись   всевозможные  усилия   для
удовлетворения этих ея  потребностей.  Только  в  редком  взгляде,  грустной
полуулыбке,  обращенной  друг  к  другу между  Николаем, Пьером,  Наташей  и
графиней Марьей, бывало выражаемое это взаимное понимание ея положения.
     Но взгляды эти, кроме того, говорили  еще другое. Они говорили  о  том,
что она сделала уже свое дело  в жизни, о  том,  что  она  не вся в том, что
теперь видно в  ней,  о  том,  что  и все  мы будем  такие же и что радостно
покоряться ей, сдерживать себя для этого, когда то дорогого, когда-то такого
же  полного,  как и мы,  жизни,  теперь  жалкого  существа.  "Memento  mori"
говорили эти взгляды".
     Из детей этой четы:
     Один сын -- Илья Ильич (т.  е. младший брат отца) был горбатый и умер в
детстве.
     Дочь,   Александра  Ильинишна   (сестра   отца  Толстого).   Отличалась
мистическим характером, жила в монастыре, держала себя, как юродивая, и была
очень неряшлива (по словам самого Льва Николаевича).
     Понятно, что здесь речь идет о патологической неряшливости. Другая дочь
--  Пелагея  Ильинишна  также,  по-видимому,  умственно  отсталая, юродивая,
мистически настроенная, с тяжелым  и неуживчивым характером (например, плохо
жила с мужем и часто расходилась). Ее религиозность переходила в ханжество.
     В конце концов, она удалилась в монастырь, впала в старческое слабоумие
(несмотря на религиозность, не хотела при смерти причащаться).
     По-видимому, одна из этих теток также страдала истерией. К одной из них
относятся  слова  о  болезни после неприятности в письме Л. Толстого к А. А.
Толстой, написанные 7 августа 1862 г.
     "... Тетенька  выскочила мне навстречу -- она думала, что это я и с ней
сделалась та болезнь, от которой она и теперь страдает...
     "...  Тетенька  с этого  дня  стала  хворать  все хуже и хуже.. Когда я
приехал,  она  расплакалась  и  упала; она почти не может  стоять  теперь...
(Разрядка наша Г. С. ).
     (Из  письма Л. Н. Толстого  -- А.  А. Толстой от 7 авг. 1862  г.  ). Со
стороны  материнской  линии  мы  имеем  характеристику  его  деда  --  князя
Волконского,  описанного  в   "Войне  и  мире"   под  именем  старого  князя
Болконского. В характеристике, даваемой Толстым старому  князю,  мы  видим в
нем много явно патологических черт.
     Будучи по натуре  резко  аффективным  и  вспыльчивым, он обрисовывается
Толстым человеком с явно ненормальным и деспотическим, доходящим до крайнего
самодурства, характером, от которого страдали не только все окружающие, но и
дети его: князь Андрей и Мария Болконская -- (мать Льва Толстого).
     К  старости  он  обрисовывается  как   человек   впавший  в  старческое
слабоумие, не дававший себе ясного отчета в происходившем. Со своими детьми:
Андреем и  Марией жил в  ссоре и, наконец, в одном.  из приступов  аффекта у
него  появляется  правосторонний  паралич.  Через  некоторое  время  у  него
появляется второй инсульт, от чего он и умирает.
     Отец Толстого  -- Николай Ильич, судя по  отзывам самого Льва Толстого,
был  человек  недалекий.  16 лет  он,  по-видимому,  болел какой-то  нервной
болезнью, и, по-видимому, в целях его здоровья, был сведен в незаконный брак
с  дворовой  девушкой.   Толстой   рисует   его,  как  веселого  человека  с
"сангвиническим"  характером.  На  самом  деле это  был  вспыльчивый,  легко
возбудимый человек, который, выходя из себя делался агрессивным.
     Сам  Толстой в "Войне  и  Мире", рисуя  характер  отца, в лице  Николая
Ростова, говорит о нем:
     "Одно, что иногда мучило  Николая  по отношению к его хозяйничанию, эта
была его вспыльчивость  в соединении с его старой гусарской привычкой давать
волю рукам. В первое время он не видел  в этом ничего предосудительного,  но
на  второй  год своей женитьбы его  взгляд  на такого  рода  расправы  вдруг
изменился.
     "Однажды летом из Богучарова  был вызван староста,  заменивший умершего
Дрона, обвиняемый в  разных мошенничествах и неисправностях. Николай вышел к
нему на  крыльцо  и с первых  ответов старосты  в сенях послышались крики  и
удары".
     Его жена,  графиня Марья  тщетно  боролась  с  этим  явлением.  Однако,
несмотря на  клятвенные  обещания этого не делать,  он удержаться не  мог от
вспыльчивости  и   агрессивности,  что   говорит  за   то,   что   это  было
патологическое явление и меньше всего его агрессивность  надо рассматривать,
как бытовое явление тогдашнего времени с  крестьянами расправляться кулаками
за их провинности.
     Чтобы  удержаться  от  вспыльчивости  и побоев, жена его  давала  такие
советы:  "Ты  уйди,  уйди  поскорее,  ежели  чувствуешь   себя  не  в  силах
удержаться", с грустью говорила графиня Марья, стараясь утешить мужа.
     "В дворянском обществе губернии (говорит далее Толстой об отце) Николай
был уважаем, но  не любим. Дворянские интересы не занимали  его, и за это то
они считали его гордым, другие -- глупым человеком".
     Из всех сыновей его (братьев Льва Николаевича) -- один  был определенно
нервно психически больной.
     Это был Дмитрий Николаевич. В детстве приступы капризности  его были до
того сильны,  что мать  и няня  "мучились" с ним. Позже, взрослый, был очень
замкнутый,  даже   с   братьями;  задумчивый,  склонный