хической  ауры,  при  переживании  которой он  "видит"  "необыкновенное",
делается также "счастливым", "свет озаряет" его и проч. и проч.
     Чаще всего эти переживания ауры комбинируются с  экстазами, а еще  чаще
аура  наступает во время приступов сумеречного состояния и  при переживаниях
страха смерти, как результат переключения в конце приступа.
     Выше  при описании сумеречного состояния  во  время родов Кити мы имели
такое описание ауры:
     ...  "И вдруг  из  того таинственного и  ужасного,  нездешнего мира,  в
котором  он жил эти двадцать  два  часа, Левин  мгновенно почувствовал  себя
перенесенным в  прежний обычный мир,  но сияющий  теперь  таким новым светом
счастья, что он не перенес его... ".
     "Он  знал и  чувствовал только,  что то, что  совершилось, было подобно
тому, что совершалось год тому  назад в гостинице губернского города на одре
смерти  брата  Николая. Но то было горе -- это была радость. Но и то горе  и
эта  радость одинаково были  вне  всех  обычных условий жизни,  были в  этой
обычной  жизни  как  будто  отверстия,  сквозь  которые показывалось  что то
высшее.
     "И  одинаково тяжело, мучительно наступало  совершающееся  и  одинаково
непостижимо, при созерцании этого высшего, поднималась душа на такую высоту,
на  которую  она никогда "не  поднималась  прежде,  и куда  рассудок уже  не
поспевал за нею".
     В этом отрывке мы имеем характерное описание эпилептической ауры.
     Мы видим здесь:
     1).  Что эта аура  явилась в сумеречном состоянии,  которое длилось  22
часа. ("Вдруг из  того таинственного и  ужасного, нездешнего мира, в котором
он жил эти 22 часа").
     2).  Характерное  для   эпилептиков  внезапное   начало  и  характерное
переключение  от тяжести сумеречных  переживаний  в  "счастливую" ауру  (...
"вдруг.... мгновенно почувствовал себя перенесенным"... ).
     3). Мистический  "мир",  куда  "переносится" эпилептоид, описывается  в
характерных  выражениях:...   "мир   сияющий   теперь  таким   новым  светом
счастья"... Сумеречные  состояния  были  "в  этой  обычной жизни  как  будто
отверстия,  сквозь которые показывалось что то высшее"... "Поднималась  душа
на такую высоту, до которой она никогда не поднималась прежде"...
     4).  Чрезвычайно  характерно  тяжелое  напряжение,  которое  переживает
эпилептик  при наступлении ауры, подобно тому,  как перед припадком... Он не
перенес его, натянутые струны все сорвались...  тяжело, мучительно наступало
совершающееся... ".
     5). Потеря чувства, времени, места и цели переживаемого. Непостижимость
совершающегося:... "но где,  когда  и  зачем это  все  было, он  не  знал...
"Непостижимо:... "рассудок уже не поспевал...
     6).  Аура наступает  у него и  при переживаниях  сумеречного состояния,
вызванного  радостью,  и при переживаниях сумеречного состояния,  вызванного
тяжелым горем (смерть брата). "Но то  горе  и эта радость одинаково были вне
обычных условий жизни".
     7).  В  переживаниях  ауры  (как  точно   также  во  время  переживания
сумеречного  состояния)  он  производил  настолько тяжелое  впечатление, что
окружающие его близкие и врач обращались с ним, как  с  больным, в то время,
как  он  не сознавал себя в  тот момент больным. (... "Он  не понимал  тоже,
почему княгиня  брала  его  за  руку, и,  жалостно глядя  на  него,  просила
успокоиться, и Долли  уговаривала его  поесть и  уводила из комнаты,  и даже
доктор сердечно с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель... ").
     Ниже мы увидим также, как при описании  приступа патологического страха
смерти, описанного  под видом предсмертных  переживаний князя  Андрея,  аура
описывается  как  "пробуждение"  от  сна.  Приступ  страха   смерти  (т.  е.
галлюцинация смерти)  описывается  здесь,  как  сновидение князя  Андрея,  а
переключение в ауру, как "пробуждение" от сна.
     Аура в этом случае описывается Толстым таким образом:
     "Вдруг  просветлело  в  его  душе  и  завеса,  скрывавшая  до  сих  пор
неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы
освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость,  которая  с
тех пор не оставляла его". Здесь слова: "вдруг", "неведомое", "просветлело в
его  душе", освобождение и странная легкость" говорят  о тех же переживаниях
психической ауры.
     Здесь  мы имеем новые  черты:  "легкость", "свет",  и  то эпилептоидное
озарение, которое присуще эпилептоиду.

        "7. Галлюцинации"
     Были  ли  галлюцинации  у Толстого?  Чтобы  ответить  на  этот  вопрос,
вернемся  опять к предыдущим цитатам  из  "Записок  сумасшедшего" и  обратим
внимание на это место в описании "арзамасской тоски".
     "Да что за глупость -- сказал я себе, -- чего я тоскую, чего боюсь"?
     "Меня", -- неслышно отвечал  голос смерти. "Я тут". Таким  образом, тут
уже  определенно, без всяких сомнений говорится, что  отвечал голос  смерти.
Кроме того смысл употребления местоимения "она",  "вот она"  и затем  слова:
"видел, чувствовал",  что "смерть наступает", --  уже определенно говорят за
то, что  он имел зрительную  галлюцинацию. А во втором  отрывке Толстой  уже
определенно употребляет слово "привидение".
     -- Чего я боюсь, точно дитя? Привидений я  не  боюсь. Да, привидений...
Не даром  он дальше вместо слова  "привидение" уже употребляет местоимение в
среднем роде.
     "Оно вышло за мной"; "то, что меня сделало" и т. д.
     Замечательно  то,  что  это  же  переживание  галлюцинации устрашающего
характера (в  данном случае,  галлюцинации  смерти) он использовывает в ряде
произведений,  где  необходимо  ему показать:  или  предсмертные переживания
героя, или  просто как галлюцинации устрашающего характера. Пример последней
формы мы имеем  в рассказе  "Поликушка"  в переживаниях  Дутлова. Тут только
имеется разница: вместо среднего рода "оно"  употребляется местоимение "он",
подразумевая  под  этим повесившегося Поликея,  являющегося  Дутлову  в виде
галлюцинации. Приведем это место из рассказа "Поликушка":
     ... "Ему долго  не  спалось; взошел  месяц, светлее  стало  в избе, ему
видно стало в  углу Аксинью и что то, чего он разобрать не мог: армяк ли сын
забыл, или кадушку бабы поставили, или стоит кто-то. Задремал он или нет, но
только  он стал опять вглядываться... Видно, тот  мрачный дух, который навел
Ильича на страшное дело и которого близость чувствовали дворовые в эту ночь,
- видно, этот дух достал крылом и до деревни, до избы Дутлова, где лежали те
деньги,  которые  он  употребил  на  пагубу Ильича. По  крайней мере, Дутлов
чувствовал его тут, и Дутлову было не по себе.  Ни  спать, ни встать. Увидев
что-то, чего не мог он определить, он вспомнил Ильюху со  связанными руками,
вспомнил  лицо   Аксиньи  и   ее  складное  причитанье,  вспомнил  Ильича  с
качающимися  кистями рук.  Вдруг старику  показалось, что кто-то прошел мимо
окна. Что  это, или уж староста повещать идет? -- подумал  он. -- Как это он
отпер?  -- подумал старик, слыша шаги  в сенях, -- или старуха  не заложила,
как  выходила в сенцы? -- Собака завыла на  задворке, а он шел по сеням, как
потом рассказывал старик, как будто искал  двери,  прошел  мимо,  стал опять
ощупывать по стене, споткнулся  на кадушку и она загремела. И опять  он стал
ощупывать,  точно  скобку  искал.  Вот взялся  за  скобку. У  старика  дрожь
пробежала  по телу. Вот дернул за  скобку  и  вошел  в человеческом  облике.
Дутлов знал  уже, что это был  он.  Он хотел сотворить крест, но не мог.  Он
подошел  к  столу,  на  котором лежала скатерть, сдернул ее, бросил на пол и
полез, на печь.  Старик узнал, что  он был в Ильичевом образе. Он оскалялся,
руки болтались. Он влез на печку, навалился прямо на старика и начал душить.
     -- Мои деньги! -- выговорил Ильич.
     -- Отпусти, не буду, -- хотел и не мог сказать Семен.
     Ильич  душил его,  всею тяжестью  каменной горы напирая ему  на  грудь.
Дутлов знал, что ежели  он  прочтет молитву, он  отпустит его, и знал, какую
надо прочесть молитву, но молитва эта не  выговаривалась.  Внук спал рядом с
ним. Мальчик закричал пронзительно и заплакал, -- дед  придавил его к стене.
Крик  ребенка  освободил  уста  старика. "Да  воскреснет Бог", -- проговорил
Дутлов. Он отпустил немного. "И расточатся  врази"...  -- шамкал  Дутлов. Он
сошел с печки. Дутлов слышал, как стукнул он обеими ногами о пол. Дутлов все
читал  молитвы,  которые  ему были  известны, читал все  подряд.  Он пошел к
двери, миновал  стол  и так стукнул дверью, что изба задрожала.  Все  спали,
однако,  кроме  деда  и внука. Дед читал молитвы и дрожал всем телом, а внук
плакал, засыпая, и жался к деду. Все опять затихло. Дед лежал, не  двигаясь.
Петух прокричал за стеной под ухом  Дутлова ("Поликушка",  стр. 609 -- 510).
(Слово "он" подчеркнуто Толстым).
     В этом описании галлюцинации мы видим  все подробности переживания. "Он
идет с качающимися кистями, он проходит мимо окна, отдернул скобу, открывает
запертую дверь, подходит к столу, сдергивает  скатерть,  полез  на  печку  к
нему,  к  Дутлову, оскалился, наваливается  на  него и  душит его.  Вся  эта
картина напоминает кошмар  во сне, однако, автор рассказа заявляет, что "все
спали  кроме  деда и  внука,  следовательно,  Толстой описывает  это  не как
сновидение,  а  как  галлюцинацию.  Однако,  эту  же  самую галлюцинацию  он
использовывает в другом месте в несколько иной вариации, в форме сновидения.
     Ниже (см. главу 3-ю 2 часть)  мы приводим  описание этой галлюцинации в
предсмертных  переживаниях князя  Андрея.  Там  также за дверью стоит "оно",
"оно  ломится в дверь",  смерть "ломится  в  дверь",  он борется  с  ней  за
обладание двери,  чтоб не  впустить.  Но "силы  его  слабы", "оно"  надавило
оттуда, "оно вошло". Таким образом,  и здесь тот  же характер переживания. В
этих галлюцинациях Толстой переживает форменную борьбу не только психически,
но и физически.
     Что  у  Толстого  бывали  галлюцинации  вообще,  свидетельствует  также
Гольденвейзер.  В  его дневнике на стр.  382  есть  такая  заметка  довольно
определенно на это указывающая:
     "В дневнике Л. Н.  есть запись, указывающая, что  ему послышался как бы
какой-то голос,  назвавший  не  помню,  какое число, кажется,  марта.  Л. Н.
казалось, что  он  должен в это число  умереть,  --  на  это есть  несколько
указаний в его дневнике". (Разрядка наша Г. С. ).
     Это указание  Гольденвейзера  вполне вяжется со  всеми вышеприведенными
отрывками  из "Записок  сумасшедшего", где говорится,  что  он  слышит голос
смерти.
     Ниже при описании судорожных припадков мы увидим что  и перед припадком
он  впадает  в  бред   и   спутанность  и  тут   также  Толстой  определенно
галлюцинирует.
     Итак, галлюцинациями Лев  Толстой страдал  -- это не подлежит сомнению.
Галлюцинации эти зрительные  и слуховые носили устрашающий характер (смерть,
"привидение"  смерти) и доставляли ему  наиболее тяжелые страдания  из  всех
других.
     Вот  почему  проблема смерти  и  предсмертных переживаний занимала  его
больше всего.

        "8. Приступы моментального затмения сознания"
     (Petit mal)
     Еще  в  юном возрасте Толстому  знакомы моментальные затмения сознания.
Так, в  "Отрочестве" (т. I, стр. 150--151) он пишет  об этом таким  образом:
"Бывают минуты, когда будущее представляется человеку в столь мрачном свете,
что он боится останавливать  на нем свой умственный взор, прекращает в  себе
совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что  будущего не будет
и прошедшего не  было. В  такие минуты, когда  мысль не  обслуживает  вперед
каждого  определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские
инстинкты. А  дальше (через  несколько строчек  спустя) он  эти же состояния
называет как "временные отсутствия  мысли", во время которых можно совершать
такие импульсивные действия, как то: убийство любимого или близкого человека
(см. выше цитированный отрывок в главе 4). Сам Л. Толстой говорит (в этом же
отрывке), что эти состояния ему уже знакомы были еще в отроческих годах.
     О том,  что  моментальные затмения сознания были уже в молодости у Льва
Толстого,  указывает этот отрывок из рассказа "Семейное счастье"  (часть  I,
стр. 380), написанный Толстым в 1859 г., т. е. в 31 летнем возрасте.
     "Вдруг что то  странное случилось со мной: сначала я  перестала  видеть
окружающее,  потом  лицо  его  исчезло  предо мной, только  одни  его  глаза
блестели, казалось, против самых моих глаз, потом  мне  казалось, что  глаза
эти во мне, все помутилось. Я  ничего  не видела и должна  была зажмуриться,
чтоб оторваться от чувства  наслаждения  и страха, которые производил во мне
этот взгляд... (Разрядка наша).
     Надо отметить  здесь, что этот приступ описывается в  момент наивысшего
душевного напряжения и волнения: когда Сергей Михайлович объясняется в любви
Маше,  следовательно,  этот  приступ  вызывается  непосредственно  моментами
сильной эмоции.
     Позже  в  зрелые годы (в  1874  году)  в "Исповеди" он также описывает,
правда, в несколько иной форме, те же приступы.
     ...  "Пять  лет  тому  назад  (пишет он  в  "Исповеди")  со  мною стало
случаться  что-то  очень  странное:  на меня стали находить  минуты  сначала
недоумения, остановки жизни (разрядка наша).
     Все  эти  данные,  трактующие  об  "остановках  жизни",  да  "мысль  не
обслуживает  вперед  каждого  определения  воли",  когда  бывают  "временные
отсутствия  мысли",  --  являются  характерными  определениями  моментальных
затмений   сознания;   --   настолько  характерными  для   эпилептиков,  что
сомневаться в их существовании у Толстого не приходится.

        "9. Головокружения и обмороки"
     Среди прочих симптомов мы можем  также отметить приступы головокружения
с потерей равновесия и обмороки.
     Мы находим, например, симптомы такого головокружения, во время приступа
которого  Толстой  теряет  равновесие  и  падает  на  землю,  отмеченными  в
следующем  литературном  документе. Так, в  "Записках  Маковицкого"  ("Голос
Минувшего" -- 1923 г., No 3) мы читаем следующую запись:
     "17 октября 1905 года.
     Сегодня утром Л. Н-ч после того, как вынес  ведро и возвращался к себе,
упал  в первой, кухонной двери, ведро выскочило у  него  из рук.  Его увидал
лакей Ваня,  когда он уже поднимался. Сам встал, взял ведро, пришел к себе и
прилег  на  диван.  Был  очень  бледен.  Пульс  слабый,  губы  бледные,  уши
прозрачные. Когда поднял голову и хотел  сесть, почувствовал головокружение.
Потом  голове стало  легче.  Полежал  спокойно  около  часа  и  начал - было
заниматься, но потом опять прилег и подремал от 10  до 12 и от часу до 6-ти.
Вечером говорил, что это с ним уже бывало (разрядка наша Г. С. ).
     -- Помню, с Гротом шел по Пречистенке, шатался. Пошатнулся, прислонился
к стене и постоял. Теперь уже 4 дня шатало меня, только не сильно.
     Под вечер пульс был слабый -- 76, перебоев не было. Утром не выходил".
     Из этого отрывка видно, что  припадки  такого  головокружения, во время
которых  он  падал, теряя  равновесие,  бывали  и раньше,  и что описываемое
падение  с ведром  -- не случайное падение, что также явствует  из  описания
того состояния, которое последовало после припадка.
     Точно также Лев Николаевич Толстой был подвержен обморокам.
     Как пример, иллюстрирующий  эти обмороки, приводим следующий отрывок от
4 августа (дневника Гольденвейзера на стр. 203):
     "... Софья  Андреевна стала читать Л. Н. в столовой все ту же страничку
из дневника со своими комментариями*.  Среди чтения Л.  Н.  встал и  прямой,
быстрой походкой, заложив  руки  за  ремешок  и со  словами: "Какая гадость,
какая грязь" прошел через площадку в маленькую дверь к себе. Софья Андреевна
за ним. Л,  Н. запер дверь на ключ. Она бросилась с другой стороны,  но он и
ту дверь -- на  ключ. Она бросилась с другой стороны, но он и ту дверь успел
запереть. Она прошла на балкон и через сетчатую дверь стала говорить ему: --
"Прости меня, Левочка, я сумасшедшая". Л. Н. ни слова не ответил, а, немного
погодя,  страшно  бледный,  прибежал  к Александре Львовне  и  упал в кресло
(разрядка  наша). Александра Львовна взяла его пульс -- больше ста и сильные
перебои".
     ________________
     * Речь идет  о том месте дневника Л. Н.,  где он  будто, по утверждению
Софьи  Андреевны,  упоминает  о  своей  физической  связи с  Чертковым/  что
вызывало v Л. Н. всегда негодование.

     В мемуарной  литературе о  Толстом  описаний  или  упоминаний  о  таких
обмороках мы имеем достаточное количество.

        "10. Судорожные припадки у Льва Толстого"
     О  судорожных  припадках  у  Льва  Толстого  мы  можем  судить  по  тем
литературным  документам, в которых есть описание припадка (ниже мы приводим
такое  описание)  иди же  в которых есть прямое  упоминание  о них  тех лиц,
которые были  невольными свидетелями этих  припадков как  со стороны родных,
так и посторонних. Кроме того, об этих припадках можно судить со слов самого
Толстого  в некоторых его  произведениях. Однако,  если ставить себе задачей
проследить эти припадки в хронологическом порядке -- вещь почти невозможная,
ибо  не  все эти  припадки  отмечались в  литературных  воспоминаниях; можно
сказать,  наоборот, они  умышленно замалчивались  и  только немногие  из них
отмечались при тех или иных обстоятельствах.  И вот по  ним мы можем судить:
во-первых, о их существовании вообще, и, во-вторых, отметить приблизительное
хронологическое развитие этих припадков.
     Первые  приступы судорожного  характера  несомненно были  в детские или
отроческие годы (см. 1-ю главу: о времени появления судорожных припадков).
     Затем в период половой зрелости и молодости, по-видимому, припадков  не
было.   По   крайней  мере,   нигде  нет  указаний  и   намеков  на  это   в
литературно-мемуарных  источниках за время пребывания на  Кавказе, а затем в
фронтовой обстановке в  Севастопольской кампании также нет данных для этого,
ибо тогда бы он не мог служить на военной службе.
     Впрочем,  то  обстоятельство,  что он обрывает  внезапно  свою  военную
службу и выходит  вскоре в отставку, наводит невольно на  мысль: не является
ли появление припадков причиной такого внезапного ухода с военной службы? Но
на это у нас  доказательств нет. Это только предположение.  Одно несомненно,
что в это  время он был чрезвычайно возбужден  и возбужденный  же  приехал в
Петербург.
     1-й  судорожный припадок, который  мы имеем, дает  уже полное основание
предположить, что он был у взрослого, это  во время  смерти его брата в 1860
году.  На  это  имеется у нас ряд  оснований.  Во-первых, в своих  "Записках
сумасшедшего" (см. выше)  его  указание: "что до  35 лет  у него  ничего  не
было". Кроме того, в  целом ряде упоминаний в своих литературных работах, он
всегда  свои   экстраординарные  переживания,   почему-то  особенно   всегда
связывает с этим моментом смерти брата, как с каким то переломным моментом в
его жизни. Так например,  выше при описании сумеречных переживаний  во время
родов Кити,  он  прямо говорит,  что это  состояние было такое  же, как  при
смерти  брата:...  "он знал и чувствовал только то, что то, что совершилось,
было подобно тому, что  совершалось  год тому назад  в гостинице губернского
города на одре смерти брата Николая. Но то было горе -- это была радость. Но
и то горе и эта радость одинаково были вне всех обычных условий жизни"... т.
е. переживались им  в  сумеречном состоянии. А  как кончилось это состояние?
Толстой  сам говорит там же: "И вдруг из  того  таинственного и ужасного, не
здешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа (т.  е. после 22 часов
сумеречного состояния),  Левин  мгновенно почувствовал,  себя перенесенным в
прежний  обычный мир  (т. е. в  мир реального сознания),  но сияющий  теперь
таким  новым  светом  счастья  (т.  е.  впавши в  экстаз  возбуждения  после
сумеречного  состояния),  что