Г.В.Сегалин.
        Эвропатология личности и творчества Льва Толстого

     5-й ГОД ИЗДАНИЯ
     КЛИНИЧЕСКИЙ АРХИВ
     ГЕНИАЛЬНОСТИ И ОДАРЕННОСТИ
     (ЭВРОПАТОЛОГИИ)
     ВЫПУСК 3-4 Том V
     Выходит под редакцией прив.-доц, Г. В. СЕГАЛИНА


         "Издание редактора"
         "1930"
         "Свердловск"


        "СОДЕРЖАНИЕ"
         "Предисловие"
     А. Эвропатология личности Льва Толстого.
     Лев Толстой как эпилеитоидная личность
     "I. Клинические данные."
     Время появления судорожных припадков
     Аффективный характер личности ("эпилептический характер")
     Приступы патологического изменения настроения. Приступы депрессии
     Приступы сумеречных состояний
     Приступы патологического страха смерти
     Приступы психической ауры и эпилептоидных экстазов
     Галлюцинации
     Приступы моментального затмения сознания (Petit mal)
     Головокружения и обмороки
     10 Судорожные припадки
     11. Зависимость  судорожных припадков и их эквивалентов от  аффективных
переживаний
     Наследственная отягченность
     Общая оценка всех клинических данных
     II. Аффект - эпилептоидные механизмы и
     влияние их на поведение личности Л. Толстого
     "Б. Эвропатология творчества Льва Толстого"
     Хронологическая кривая творческих периодов
     Роль  эпилептоидных   механизмов   в  формировании   эвропозитивных   и
эвронегативных приступов творчества
     3.   Эпилептоидный   характер  содержания   творчества.   Эпилептоидные
комплексы, как содержание его творческих комплексов
     а)  пример   "погружения"  героя  в   комплекс  сумеречного  состояния,
сопровождающегося ступором и автоматизмом
     в) пример "погружения" героя  в  сумеречное состояние, сопровождающееся
аффектом гнева с импульсивными действиями
     с) пример "погружения" героя в сумеречное  состояние,  сопровождающееся
комплексом  патологического  страха  смерти  с  галлюцинациями  устрашающего
характера
     d)  пример  "погружения" героя в сумеречное состояние, сопровождающееся
аффектом патологической ревности с импульсивными действиями (убийства)
     е)  пример "погружения"  героя  в легкое  сумеречное состояние, носящее
характер сноподобного или грезоподобного состояние
     f)   пример   "погружения"  героя   в  легкое   сумеречное   состояния,
сопровождающееся экстазом  счастья, когда  все люди  кажутся  ему необычайно
"добрыми" или "хорошими"
     g)   пример  "погружения"  героя   в   легкое   сумеречное   состояние,
сопровождающееся   экстазом,   когда   данная   личность   впадает   в   тон
проповедника-моралиста, бичующего пороки людей и  протестующего против лжи и
порочности людей
     h)   пример  "погружения"  героя   в   легкое   сумеречное   состояние,
сопровождающееся приступом ауры и  экстазом, когда появляется "откровение" с
богоискательским содержанием
     i) прочие формы "погружения"
     4. Стиль и техника письма Л.  Толстого.  Влияние  на них  эпилептоидных
механизмов
     а) Эпилептоидный характер реализма Толстого
     в) Эпилептоидная склонность к обстоятельности и детализации
     с)    Эпилептоидная   склонность   к   повторениям   и   подчеркиваниям
("приставания" к читателю)
     d)  Эпилептоидная  склонность  к  "пророческому"и наставническому  тону
нравоучителя-проповедника
     e) Отсутствие типов в творчестве Толстого
     f) Влияние эпилептоидных "провалов" на стиль Толстого
     Симптоматология творческих приступов у Толстого
     Толстой и Достоевский
     Литература

        "Предисловие"

     Проблема личности и творчества Льва Толстого  до сих  пор  была  только
проблемой  литературных  критиков, которые анализировали  с  различных точек
зрения: и как литературоведы,  и как социологи,  и как психологи. Однако, во
всех  этих  изысканиях читатель  чувствует  зияющие проблемы -- нет  анализа
психопатолога,  тем  более,  нет  современного эвропатологического  анализа.
Читая эти работы  различных  авторов, верно  подмечавших  те или иные  черты
характера  и  личности,  вы  чувствуете,  что  авторы доходят  до  известной
границы, где нужна помощь психопатолога. Без этого  анализа Толстой является
личностью надуманной, вернее, досочиненной в представлении критика,
     С внешней  стороны кажется, как будто нет ничего легче понять  личность
Толстого, а между тем,  некоторые  критики считают его не менее "загадочным"
Гоголя, Достоевского.  Толстой всю жизнь  "каялся", писал "Исповеди" (даже в
своих  романах). Можно сказать, что во  всех  его  сочинениях он обнажал все
свое  "нутро" публично, и все-таки  он остался не  менее "загадочным" других
великих   русских   писателей,   Понятно,   что   эта  "загадочность"  будет
продолжаться до  тех  пор, пока мы не вскроем патологическую  сущность  этой
личности и его творчества, ибо для  психопатолога нет ничего  "загадочного".
Те,   которые   любят   культивировать   мистику   "загадки",   конечно,   с
неудовольствием   отнесутся   к  нашей   работе,   несколько  идеалистически
настроенные критики  и  литературоведы  посмотрят  на  нашу работу,  как  на
"святотатство" безбожника, как на вскрытие "мощей" гениальности. Также и те,
которые склонны в процессах творчества видеть культ "подвига" или "жреческое
служение"   искусству   и  науке  (прикрываясь   иногда  левой   фразой),  с
неудовольствием отнесутся к нашей работе.
     Автор исходит из убеждения, что клинический и эвропатологический анализ
есть единственный путь помочь  социологическому анализу творческой личности,
Если  Толстой,   Тургенев,  Пушкин,  Гончаров  и  другие  писатели  отражали
дворянско-помещичью среду  своей  эпохи,  то отражали  они  ее  различно,  в
зависимости  от  их  биологической  установки:  в  зависимости  от  различно
функционирующих желез внутренней секреции.
     Благодаря такому анализу марксисту-социологу  легче осветить  например,
следующий важный вопрос,
     Почему   Лев   Толстой,   будучи   резко   оппозиционно-настроенный   к
феодально-капиталистическому укладу своей эпохи  и  среды,  прекрасно  видит
разложение  своего класса,  тяготится своим  Положением,  искренно рвется  к
преодолению своего состояния, однако, не идет в ряды революционеров (как это
делали, например,  передовые дворяне из  его же  среды: декабристы,  Герцен,
Бакунин  и  др.).  Наоборот,  он   делается  консервативным,  он   противник
освободительного движения, он впадает в мистику и в этом находит спасение от
всех зол, на земле. В чем  же тут дело? Что мешало ему быть последовательным
и поступить так, как все передовые люди из его класса.
     Ответ  нам  может дать  психопатология  личности  Толстого  (как это мы
увидим  ниже). Его  мистика, а  вместе  с  ней  и его консерватизм  --  есть
результат  патологии. Патологическая  мистика стала  ему  поперек  дороги  и
мешала ему преодолевать свой класс, также, как всякая болезнь может помешать
человеку идти прямой дорогой.
     В  личности  и поведении  Толстого  есть  целый  ряд  таких  непонятных
моментов, которые раскрываются лишь при психопатологическом анализе.
     Указать  и  проанализировать  эту  биологическую  сторону  личности   и
творчества Толстого и есть цель этой работы.
     В  русской  критической  литературе мы  не  имеем  ни одной  работы (по
крайней мере автору неизвестно о таких работах), где бы мы имели клинический
анализ  личности и  творчества  Толстого.  Это тем  более  удивительно,  что
Толстой  в  таком анализе не менее нуждается, чем Достоевский; и удивительно
то,  что  в то время, как  клиническому анализу Достоевского психиатрическая
мысль  уделяла  много внимания  и тем  сослужила  большую  службу в  научном
понимании  его личности и творчества, Толстой  же  остался до сих пор с этой
стороны не раскрытым. Тут, конечно, можно было бы найти много причин;  среди
них самая главная: клинические данные, на которые мог  бы опереться психиатр
для своего анализа, появились в печати лишь недавно.
     Накопившиеся  материалы  и  документы  (отчасти  уже  опубликованные  и
освещенные  в  выпусках  этого   "архива")  дают  нам  возможность  раскрыть
клинико-биологичсскую сущность  Толстого,  по крайней  мере,  в  ее основных
чертах.  Если  нам  удастся эту сущность  проанализировать и  сделать ясной,
тогда  будет возможно сделать социологический анализ более  полным.  С этой,
точки  зрения  мы считаем  предпринятую  нами  здесь  работу своевременной и
нужной. Пусть эта работа имеет свои недостатки в том или другом отношении, а
они  неизбежны в этих случаях,  а тем более  в проблеме  изучения  Толстого,
однако,  для будущих  исследователей Толстого  она может  послужить  поводом
более углубленного анализа.
     Весь наш материал мы располагаем  таким образом: в 1 части мы даем  всю
клиническую симптоматологию  личности Толстого, весь  биологический субстрат
данной личности ,  Во 2-й части  всю, так сказать, творческую надстройку над
этим биологическим субстратом: также указываем  на связь творчества Толстого
с его клинико-биологической сущностью.

        "А. ЭВРОПАТОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ ЛЬВА ТОЛСТОГО"
     Творчество  это  6олезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь
моллюска.
     По Генриху Гейне.
        "ЛЕВ ТОЛСТОЙ КАК ЭПИЛЕПТОИДНАЯ ЛИЧНОСТЬ"
     Изучая личность Льва Толстого на основании всего того, что нам известно
о  нем с точки зрения клинической, мы имеем целый ряд данных говорить о нем,
как об эпилептоидной  личности (вернее: аффект-эпилептоидной личности). Если
все данные, которые  мы приводим здесь, действительно говорят в пользу такой
клинической диагностики,  то  что  из  этого  следует (спросит  читатель  не
врачебного  лагеря. Имеет ли это какое либо отношение к творчеству Толстого?
Мы скажем, -- имеет самую  тесную связь, без которой  нельзя понять  ни  его
личности, ни его творчества.
     Если жемчужина  есть действительно результат болезни моллюска. то чтобы
изучить  эту  жемчужину,  возможно  ли  этого  достигнуть,  не зная  болезнь
моллюска?  Если по Генриху Гейне  творчество рождается в таких же  условиях,
как  и  жемчужина,  то можно ли  жемчужину русской литературы -- Толстовское
творчество --  изучить, не зная  его "болезни души"? Вот почему, приступая к
изучению творчества Толстого, мы начинаем изучение с истории его болезни.
     Говоря  здесь  о  Толстом,  как об  эпилеитоидной  личности, нас  здесь
интересует  этот  вопрос  не  с  лечебной  точки  зрения,  а  как  известное
биологическое состояние личности, окрашивающее поведение его, его реакции на
внешний  мир. "Эпилептоидная  психика" для клинициста означает  определенный
симптомокомплекс поведения. Не зная клиническую основу этого поведения, вряд
ли  можно понять Толстого вообще. Разберем  здесь, какие основания  имели мы
для такой диагностики и что она нам дает для понимания его творчества.
     Для  этого приведем сначала  те  клинические данные,  определяющие  его
конституцию,  как  эпилептоида,  а  потом  укажем на отдельные  симптомы его
психической  структуры,  определяющие  отдельные  моменты  его  поведения  и
творчества.
     На   страницах  этого  "Архива"   мы   уже  неоднократно  имели  случай
знакомиться    с   рядом   патографических    документов    и    материалами
свидетельствующими о тех или иных клинических данных в  истории болезни Льва
Толстого  (работы  Сегалина,  Руднева). В этих материалах  освещались те иди
иные  клинические  вопросы,  но  не  полно, а  некоторые вопросы  оставались
совершенно неосвещенными.  В этой  работе мы постараемся  дать  более полную
клиническую картину  на основании  критического исследования  дополнительных
материалов и дать если не окончательный синтез всех: этих материалов, то, по
крайней мере, определить основные вехи для такого синтеза.
     Здесь мы постараемся наметить эти  вехи, где можно и в  хронологическом
Порядке,  дополнив новыми данными.  Правда  некоторые эпохи  жизни  Толстого
остаются недостаточно  освещенными клинически,  но  зато  общая картина ясно
определяется.
     I. КЛИНИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
     1. Время появления судорожных припадков у Льва Толстого
     Когда впервые  в 1925 году нами были опубликованы и клинически освещены
данные,  говорящие с  точной достоверностью о  том, что  Л.  Толстой страдал
судорожными  припадками (Кл. Арх. Ген. и одарен.., вып.  1, т, 1), мы  тогда
оставляли вопрос открытым о времени появления этих припадков. Теперь,  когда
мы сделали  более  детальные обследования этого вопроса,  мы  можем на  этот
вопрос дать ответ совершенно определенный.
     Мы имеем  полное основание утверждать, что первые Припадки  судорожного
характера появились у Толстого в раннем детстве, до 10 лет. В одной из наших
работ ("Записки сумасшедшего". Толстого  как  патографический документ  "Ел.
Арх. Ген. и Одарен.", 1928  г, вып.  3-й) мы уже отмечали, что сам Толстой в
"Записках сумасшедшего" отмечает время возникновения его позднейшего недуга.
В  этом документе он говорит: "До 35 дет я жид, и ничего  за мной заметно не
было. Нечто только в первом детстве, до  10 лет, было со мной что-то похожее
на теперешнее  состояние, но и  то только  припадками, а не так, как теперь,
постоянно. В  детстве  находило  оно на меня немножко  иначе. А  именно, вот
так"...
     Здесь  он описывает все,  что предшествовало  припадку, а  затем  самый
припадок,  с  предшествующим  приступом страха, в  таких выражениях: "...Мне
становится больно и страшно, и непонятно, и  ужас, холодный ужас  находит на
меня.."
     А в другой раз: "...и тут на меня нашло. Я стал рыдать и долго никто Не
мог  меня успокоить. Вот эти то рыдания,  это отчаяние были первым припадком
моего теперешнего сумасшествия" (разрядка наша Г. С.).
     Таким  образом,  сам  Толстой  видит  связь  его  припадков  детства  и
припадков "теперешнего сумасшествия".
     Было  бы  ошибочно   эти  детские   припадки  истолковывать  как  чисто
истерические, Это было бы верно, если  б мы не имели ряд других  симптомов в
истории болезни, указывающих на другую природу болезни, где эти истерические
иди психогенные  реакции  входят  компонентом,  следовательно,  истерические
проявления  не   противоречат   нашему  диагнозу.  Психогенность  припадков,
констатированная  в  нашей работе, лучше всего  доказывается связью с  этими
детскими припадками, на что сам Толстой нам указывает.
     О том, что припадки были знакомы  ему в  раннем детстве говорит еще тот
отрывок из "Детства", где он описывает впечатление ребенка от смерти матери.
     Ребенок смотрит на свою мать, лежащую в гробу.
     "Я не мог поверить, чтобы это было ее лицо. Я стал вглядываться в  него
пристальнее  и  мало-помалу  стал узнавать  в  нем знакомые, милые черты.  Я
вздрогнул от ужаса,  когда убедился, что это была  она;  но  отчего закрытые
глаза  так  впали? Отчего  эта страшная бледность и на одной щеке черноватое
пятно под прозрачной кожей?
     "Панихида кончилась;  лицо покойницы было открыто и все присутствующие,
исключая нас, один за  другим  стали подходить  к гробу и  прикладываться...
Одной  из  последних подошла проститься  с покойницей какая-то крестьянка  с
хорошенькою  пятилетнею  девочкой на руках,  которую, Бог  знает зачем,  она
принесла сюда.  В  это  время я  нечаянно  уронил свой мокрый платок и хотел
поднять его;  но только что я нагнулся, меня поразил страшный, пронзительный
крик, исполненный такого  ужаса,  что, проживи я  сто лет, я никогда  его не
забуду и, когда  вспомню, всегда пробежит  холодная дрожь  по моему  телу. Я
поднял голову --  на  табурете, подле  гроба, стояла  та  же крестьянка  и с
трудом удерживала в  руках девочку,  которая, отмахиваясь ручонками, откинув
назад  испуганное  личико  и  уставив  выпученные глаза на  лицо  покойницы,
кричала страшным, неистовым голосом. Я вскрикнул голосом,  который, я думаю,
был еще ужаснее того, который поразил меня, и выбежал из комнаты",
     Здесь  мы  имеем  описание припадка;  неизвестно  только, был  ли  этот
припадок истерический  или эпилептический? Мережковский  говорит,  что  этот
отрывок он не мог описать из своих личных воспоминаний о смерти  матери, ибо
когда мать его  умерла,  ему было тогда  3 года, помнить  он ее не мог и при
смерти ее не присутствовал. По-видимому, он для описания припадка в рассказе
героя "Детства" использовал личные  переживания припадка, иначе он бы не мог
с такою  правдивостью описать эту  сцену  и  вообще  вводить  эту сцену, ибо
описывал  он все  автобиографическое.  Во  всяком  случае,  из  этого  можно
заключить, что  автору "Детства" уже были хорошо  знакомы  истерические  или
какие-либо другие припадки.
     О том, что припадки были  у  него в  детстве, мы имеем признание самого
Толстого также и в "Детстве".  На  стр. 121  (глава XXVII)  мы читаем:  (при
описании   его  впечатлений  от  трупа  матери).  "...Я   вспоминал  ужасную
действительность,  содрогался, но  не  переставал  смотреть. И  снова  мечты
заменяли  действительность,  и  снова  сознание  действительности  разрушало
мечты. Наконец, воображение устало, оно  перестало обманывать меня; сознание
действительности  тоже  исчезло и  я совершенно  забылся.  Не знаю,  сколько
времени пробыл я в этом положении, не знаю, в чем состояло оно,  знаю только
то, что на время я потерял сознание своего существования... (разрядка наша).
     Однако, этим  судорожным  припадкам  Толстой был подвержен не  только в
детские, но и  в отроческие годы. Мы это видим из описания  (в "Отрочестве",
стр. 204.  глава XVI)  судорожного припадка после  пережитых им целого  ряда
конфликтов с гувернером и с отцом.
     "Слезы душили меня, я сел на диван и.  не в  силах говорить более, упал
головой ему на колени,  рыдая так, что мне  казалось, я должен был умереть в
ту же минуту...".
     ..."Он мой тиран... мучитель... умру... Никто меня не любит -- едва мог
проговорить я, и  со мной  сделались  конвульсии (разрядка  наша). Папа взял
меня на руки и отнес в спальню. Я заснул. Когда я проснулся,  было уже очень
поздно,  одна свечка  горела около  моей  кровати  и  в  комнате  сидели наш
домашний  доктор, Мими  и Любочка.  По лицам их заметно было, что боялись за
мое здоровье".
     Однако, как это мы увидим ниже из главы 4-й, этот припадок, описываемый
в  "Отрочестве" вырисовывается в связи с целым рядом новых других симптомов,
о которых в "Детстве" не имеется никаких упоминаний.
     Во-первых, описываемый припадок  с  конвульсиями  последовал как разряд
нарастающего аффекта. Самый аффект продолжался  длительный период времени  и
разряжался,  кроме  того,  еще   до  припадка   импульсивными  действиями  и
затемнением, сознания, носящим уже Характер сумеречного состояния (о чем см.
ниже в главе 4-й). Сам Толстой, описывая это сумеречное  состояние дает этой
главе название  "Затмение"  (см. главу XIV в  "Отрочестве"). Эта  глава  нам
определенно освещает эпилептоидный характер как самого судорожного припадка,
так  и  всех  тех  психических  переживаний,  которые  предшествовали  этому
припадку.
     Но обо всем этом будет речь особо в последующих главах.
     Здесь  же  пока мы должны констатировать, что  судорожные припадки были
свойственны Толстому еще в детские и отроческие годы, что хорошо согласуется
с самопризнанием Толстого в "Записках сумасшедшего".
        "2. Аффективный характер личности („эпилептический характер")"
     Уже   в  отроческие  годы   мы  можем  отметить   развитие   повышенной
аффективности   в  характере   Толстого.   Вспыльчивость,  чувствительность,
лабильность настроений, слезливость--черты, которые уже с детства, а потом в
отроческие  годы,   выпукло   появляются  в  его   поведении.   Например,  в
"Отрочестве"  мы  имеем  описание такой вспышки аффективности с агрессивными
действиями во время ссоры со  старшим братом  (стр.  161, глава V). Такие же
вспышки аффективности  описаны. дальше в  главах  XI --  XVI. Здесь мы видим
нарастание аффекта  под  влиянием  целого ряд