ражительной психики Льва Толстого.
     ... "Если он хорошо работал, все весь день шло хорошо, все в семье были
веселы и счастливы, -- если нет, то темное облако покрывало нашу жизнь".
     ...  "Я  вспоминаю,  что  каждый  вечер  управляющий  приходил к  нему,
разговаривал с  ним  о  делах, и часто  мой отец  так  сердился, что  бедный
управляющий не знал, что сказать и уходил, покачивая головой".
     (Воспоминания Л. Л. Толстого "Правда о моем отце" -- Ленинград, 1924 г.
).
     ... "Почти каждый год Фет  приезжал в Ясную.  Отец был рад  его видеть.
Фет говорил мало и даже как-то  трудно. Иногда, прежде чем произнести слово,
он  долго мычал, что было забавно для нас, детей, но мой  отец слушал  его с
живым интересом, хотя  редко, даже  почти никогда  не  обходилось без  ссоры
между ними". (Там же, стр. 30).
     ...  "Однажды  отец  в   порыве  ярости  кричал  на  него  (воспитателя
швейцарца).
     "Я вас выброшу из окна, если вы будете вести себя подобным образом".
     ... "Отец любил сам давать уроки математики...
     Он  задавал нам  задачи и горе нам, если мы  их не  понимали. Тогда  он
сердился, кричал на нас. Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего
не понимали". (Там же, стр. 48).
     "... Иногда  таким  исключением  была болезнь  детей,  недоразумения  с
прислугой, или ссоры между родителями, всегда бывшие мне неприятными".
     ...  "Я  вспоминаю  довольно  серьезную ссору между отцом и  матерью. Я
тогда  примирил их. Что же было причиной  ссоры? Я  не знаю, быть может отец
был недоволен чем-нибудь, что сказала мать, быть может просто рассердился он
на  нее, чтоб дать  выход  своему плохому настроению. Он был очень сердит  и
кричал  своим громким, неприятным голосом. Еще ребенком питал я отвращение к
этому голосу. Мать, плача, защищалась. " (Там же, стр. 49).
     ... "Я не любил его, когда он ссорился с мамой". (Там же, стр. 86).
     ... "Серьезный,  всегда  задумчивый,  сердитый  всегда,  и ищущий новых
мыслей и определений -- так он жил между нами, уединенный со своей громадной
работой".
     (Описание времени кризиса. Там же, стр. 97).
     ... "С детства привык к уважению и страху перед ним". (Стр. 105).
     Из  этих  отзывов  сына  о своем отце мы  определенно видим аффективный
характер  отца,  так  что  "с  детства  привык  к  страху  перед  ним",  ибо
"серьезный,  всегда  задумчивый,  сердитый  всегда"  отец  часто   ссорился.
Ссорился  со своей женой, ссорился с друзьями,  с прислугой и даже  на детей
своих  он "сердился, кричал" настолько,  что  вызывает у сына  такую оценку:
"горе нам, если мы их (т. е. заданных им задач) не понимали".
     Между прочим,  сам  Лев  Толстой довольно  хорошо охарактеризовал  свою
аффективно раздражительную натуру с ее переходами, в сенситивную слезливость
в  одном  полушуточном произведении  под  названием:  "Скорбный лист душевно
больных  яснополянского  госпиталя"*,  где  он  дает  историю  болезни  всех
обитателей Ясной Поляны, в шутливой форме. Надо сказать, что под этой шуткой
дается меткая характеристика.
     Характеристикой своей личности  начинается этот "скорбный лист" и таким
образом:
     No  1.  (Лев  Николаевич).   Сангвинического  свойства   принадлежит  к
отделению  мирных. Больной одержим манией,  называемой немецкими психиатрами
"Weltverbesserungs wahn". Пункт помешательства в  том,  что больной  считает
возможным изменить жизнь других людей словами. Признаки общие:  недовольство
всем  существующим порядком,  осуждение всех,  кроме себя, и раздражительная
многоречивость,  без обращения  внимания  на слушателей, частые переходы  от
злости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности.
     Наконец,   в  "Записках   сумасшедшего"  Толстой   прямо  указывает  на
аффективность как на основу его болезненного характера:
     " Сегодня возили  меня свидетельствовать... и мнения разделились... Они
признали  меня  подверженным аффектам и еще что то такое, но в здравом уме".
**
     И    так,    все   эти    данные    нам    определенно    говорят    об
аффективно-раздражительном   характере  Льва  Толстого,  и   несомненно  его
поведение соответствующим образом окрашивалось этой аффективноcтью.
     _________________
     *) Илья Львович Толстой, "Мои  воспоминания" стр. 67, изд. Ладыжникова.
Берлин.
     **) Разрядка везде наша (Г. С. )

        "3. Приступы патологического изменения настроения"
        "Приступы депрессии"
     Как мы  видели  выше в  главе 2-й, основной  фон  психики Толстого  был
аффективно-агрессивный.  Степень напряжения этой аффективности  в  различные
эпохи его жизни подвергалась тем или иным колебаниям. В известные эпохи, как
мы  увидим  дальше,  эта  аффективность  нарастает и  разряжается  припадком
судорожным или эквивалентом.
     Однако, при  изучении характера  Толстого мы можем также  отметить, что
его основная аффективно-агрессивная установка психики временами подвергалась
еще и другим изменениям настроения с явно патологической окраской.
     Время от времени у него  были приступы  резкой депрессии и тоскливости,
которые эпизодически вклинивалась в его психику, как что то тяжелое.
     Надо  здесь  же подчеркнуть,  что  эти  депрессивные  состояния были не
просто  обычными  депрессиями,  а носили  также  эпилептоидный  характер.  В
тяжелых  случаях  эти депрессии сопровождались теми или другими психическими
эквивалентами. Чаще  всего  эти депрессии  сопровождались  приступами страха
смерти. Обо всех этих явлениях ниже будет  речь особо. Здесь же отметим, что
все эти  депрессии, с теми или другими сопровождавшимися  симптомами, носили
характер  эпизодов  или  интермиссий,  которые  вклинивались  в  аффективную
психику  Толстого  как  форменные  периоды  психических  провалов.  Личность
Толстого, его поведение и творчество резко менялись в эти периоды.
     Эти приступы тоски и депрессии у  него также начались еще с отрочества,
по-видимому, были  в  юности не  в  такой резкой  степени, а затем в  период
половой  зрелости,  в годы холостой  жизни они все  чаще и чаще  наступали и
делались все тяжелее и тяжелее, также и в период семейной жизни.
     Наконец, в  период  перелома  эти приступы  сопровождались уже тяжелыми
припадками   патологического  страха   смерти,  названными  им  "Арзамасской
тоской". Об  этих приступах патологического страха  смерти  будет особо речь
ниже. Здесь нас интересуют эти приступы,  насколько  они давали  характерные
изменения его основного настроения.
     Что  еще  в  молодые годы были  у него  эти  приступы,  правда,  еще  в
сравнительно легкой форме, это мы видим из следующих данных.
     Так, по приезде на Кавказ (после выхода из университета)  он пишет от 5
июля Ергольской:
     "Я  приехал,  жив и  здоров,  но немного  грустным".  "По  временам  на
Толстого находили минуты грусти, хандры: тогда он избегал нашего  общества".
Так пишет, например, в своих воспоминаниях о Толстом  о времени  его военной
службы А.  В. Жаркевич (А. В.  Жаркевич, из  воспоминаний о  Л.  Н.  Толстом
Одаховского).
     Такого рода  депрессии  резко  меняли  его настроение.  В  начале  3-го
десятилетия жизни, по-видимому,  эти депрессии не были  тяжелыми, но по мере
того, как росла его аффективность и по мере того, как он делался старше, эти
приступы стали все более и более  тяжелыми и  в период 70-х годов  достигали
наибольшей силы.
     О  тяжести этих  приступов в  начале 80-х годов  говорят нам  следующие
данные Софьи Андреевны и самого Толстого:
     "... Завтра месяц, как мы тут и я никому ни слова не писала. Первые две
недели я ежедневно плакала, потому что Левочка впал  не  только в уныние, но
даже в какую то отчаянную апатию. Он не спал  и не ел, сама la lettre плакал
иногда, и я думала просто, что с ума сойду.  (Разр.  наша). Ты бы удивилась,
как я тогда изменилась и похудела. Потом он поехал в Тверскую  губ., виделся
там        со        старыми        знакомыми,        Бакуниными        (дом
либерально-художественно-земско-литературный), потом ездил также в деревню к
какому то  раскольнику,  христианину и,  когда  вернулся,  тоска  его  стала
меньше.  Теперь  он  наладился  заниматься  во флигеле, где нанял  себе  две
маленькие  тихие  комнатки за 6 руб. в месяц,  потом уходит на Девичье поле,
переезжает реку на Воробьевы горы и там пилит и  колет дрова с мужиками. Ему
это  здорово  и весело..." (С. А.  Толстая --  Т. А. Кузьминской, 14 октября
1881 г. из Москвы).
     В мае  1883  года Толстой  поехал в свое  Самарское именье,  где пробыл
свыше 2-х месяцев. Оттуда он пишет:
     "...  Второе утро на хуторе.  Мне совсем не  весело и  не приятно. Даже
уныло и грустно...
     "... Я в серьезном и  невеселом, но спокойном духе, и не могу  жить без
работы. Вчера проболтался день и стало стыдно и гадко и нынче занимаюсь.
     "...  Мне хоть  и совестно и противно думать  о  своем поганом теле, но
кумыс, знаю, что  мне будет  полезен, главное тем, что  исправит  желудок  и
потом нервы  и расположение духа, (разрядка наша) и я  буду способен  больше
делать,  пока жив  и потому  хотелось  бы  попить больше; но  боюсь, что  не
выдержу"... (Л. Толстой -- С.  А.  Толстой, 25  мая  1883 г., из  Самарского
имения. )
     Давая оценку этим патологическим переживаниям депрессии патологического
страха смерти, мы можем сказать следующее:
     Изучая эти периоды  депрессии и провалы  в психике  по эпохам  мы можем
установить   определенную  закономерность   их  появления,  присущую   таким
эпилептоидам.  Эта  закономерность  выражается  в  следующем:  основной  фон
психического  тонуса  до   48   летнего  возраста   является   преобладающим
аффективно-возбужденным  состоянием.   Время  от  времени  в  это  состояние
перманентного  возбуждения  эпизодически  вклиниваются  в виде  интермиссии,
депрессии, носящие характер "провалов".
     Таких  длительных депрессий можно  отметить до  48 летнего возраста два
раза: с  1858 по 1862 г. --  первый депрессивный период и с 1868  по 1872 --
2-й депрессивный  период. С 1877 депрессия  становится  уже  перманентной, а
вскоре   начинает   меняться   и   самый   характер   депрессии:  сначала  в
депрессивно-раздражительный (напр., в 80--85 годы), а затем уже превращается
в  депрессивное  "смирение". Это  последнее состояние длится  до  конца  его
жизни.
     Последняя  эпоха   "смирения"  настолько   изменила  психический  облик
Толстого,  что он буквально стал неузнаваем даже для близких. Так, например,
брат его, Сергей Николаевич, поражаясь  этой переменой,  говорил  о нем Льву
Львовичу (сыну Толстого): "Ты знаешь, я не разделяю взглядов твоего отца, но
не могу отказать в справедливости в отношении всего того,  что касается  его
личности.  Посмотри  только,  как  он  изменился, каким  он  стал  мягким  и
хорошим". (Разрядка наша Г. С. ).
     Если  мы  взглянем  на депрессивный  компонент  в  целом, то  мы  можем
отметить следующее: Если в 1-ю эпоху  (в период  перманентного  возбуждения)
приступы депрессии вклинивались, как эпизоды,  то в последующую эпоху, после
перелома,  приступы  депрессии  увеличиваются,  делаются  все более и  более
длительными и становятся, наконец, на место компонента возбуждения  (как  бы
вытесняя последнее), делаются перманентными.
     Компонент возбуждения,  с другой стороны, все более и  более  наступает
реже --  укорачивается также по длительности,  наконец, на  фоне  постоянной
депрессии становится эпизодическим явлением: вклинивается, подобно тому, как
в эпоху до  48 лет вклинивался депрессивный компонент. Оба компонента как бы
поменялись ролями.
     Ниже  мы  увидим, какую  громадную  роль сыграли  эти  "черные провалы"
психики в жизни и творчестве Толстого.  Некоторое  графическое представление
об этих  соотношениях между компонентом депрессии и  компонентом возбуждения
дает ниже приведенная кривая в главе 1-й II части этой работы.
     В итоге создается следующее соотношение между  этими 2-мя компонентами:
основной компонент,  доминировавший до 48  летнего  возраста, был  компонент
эпилептоидного  возбуждения.   После  48  лет  --   компонент  эпилептоидной
депрессии.   В   период  господства   возбуждения   депрессии   вклиниваются
эпизодически, как интермиссии. В период господства депрессии, возбуждение, в
свою очередь,  вклинивается эпизодически,  так  же, как  интермиссии.  Между
обоими  компонентами  создаются  обратные  соотношения.  Пока   господствует
возбуждение, тем  реже приступы депрессии. Чем более господствует депрессия,
тем более возбуждение вытесняется и сходит постепенно на нет.
     Помимо   депрессии   и   возбуждения,   время   от   времени   фактором
патологического изменения настроения служили также приступы психической ауры
и экстаза. Но о них будет речь особо в следующих главах.

        "4. Приступы сумеречных состояний у Льва Толстого"
     О  том,  что  приступы сумеречного  состояния действительно были у Льва
Толстого  в довольно тяжелой степени, настолько, что  он мог в течение суток
автоматически  совершать самые  наисложнейшие поступки,  переживать  сложные
комплексы жизни, совершенно не сознавая этого, говорит нам целый ряд данных.
     Уже  в  отрочестве  ему  были  знакомы  эти  переживания.   Так,  он  в
"Отрочестве" пишет:
     "Я  читал  где то,  что  дети  от  12 до 14  лет, т.  е.  находящиеся в
переходном  возрасте, бывают  особенно склонны  к  поджигательству и  даже к
убийству. Вспоминая свое отрочество и особенно то состояние духа, в  котором
я  находился в  этот  несчастный для меня  день, я ясно  понимаю возможность
самого ужасного преступления,  без  цели,  без желания  вредить,  но так, из
любопытства, из без сознательной потребности деятельности *. Бывают  минуты,
когда будущее представляется человеку в  столь мрачном свете, что он  боится
останавливать на  нем свой  умственный  взор,  прекращает в  себе совершенно
деятельность  ума  и  старается  убедить  себя,  что  будущего  не  будет  и
прошедшего  не  было.  В такие  минуты, когда мысль  не  обслуживает  вперед
каждого  определения  воли,  а  единственными  пружинами  остаются  плотские
инстинкты, я понимаю, что ребенок по неопытности, особенно склонный к такому
состоянию,  без  малейшего  колебания   и  страха,  с  улыбкой  любопытства,
раскладывает и  раздувает  огонь под  собственным домом,  в котором спят его
братья, мать, отец, которых он нежно любит. Под влиянием этого же временного
отсутствия  мысли  --   рассеянности  почти   --   крестьянский  парень  лет
семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора, подле лавки, на
которой лицом вниз  спит  его старик  отец, вдруг размахивается  топором и с
тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи;
под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства, человек
находит какое  то наслаждение  остановиться на самом краю обрыва и думать: а
что если туда броситься? Или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать:
а что, ежели нажать гашетку? Или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо,
к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что,
ежели подойти  к  нему,  взять  его за нос и  сказать:  "а ну-ка,  любезный,
пойдем?"
     ___________________
     *) Разрядка здесь и дальше наша (Г. С. ).

     "Под влиянием такого же  внутреннего волнения и отсутствия размышления,
когда  St. Jerome  сошел  вниз, я показал  ему язык и  сказал, что  не пойду
отсюда (Отрочество, т. 1., стр. 150--151).
     Из этого самого признания Толстого мы можем сделать следующие выводы:
     Толстому еще в отроческие годы были свойственны переживания сумеречного
состояния.
     Эти   состояния   характеризуются   как   переживания  бессознательного
состояния   словами:  "временные   отсутствия   мысли"   и   "инстинктивного
любопытства", "бессознательная потребность деятельности", "прекращая в  себе
совершенно деятельность ума". "В такие  минуты, когда мысль  не  обслуживает
вперед  каждого  определения  воли, а единственными пружинами жизни остаются
Плотские инстинкты",
     Эти  переживания   суть  те  сумеречные  состояния,  во  время  которых
совершаются автоматические импульсивные  действия.  Вот  почему  Толстой мог
говорить:  "Вспоминая  свое  отрочество,  и  особенно  то состояние духа,  в
котором  я находился  в  этот  несчастный  для  меня  день, я  ясно  понимал
возможность самого ужасного преступления, без цели,  без желания вредить, из
бессознательной потребности  деятельности... " Из  этой же  "бессознательной
потребности деятельности" Толстому "Понятно",  почему  можно "без  малейшего
колебания" и страха,  с улыбкой любопытства, раскладывать и раздувать  огонь
под собственным домом, в котором спят  его  братья,  мать, отец,  которых он
нежно любит... " Также ему, Толстому, "понятно"  почему "крестьянский парень
лет  семнадцати, осматривая  лезвие  только что  отточенного  топора,  подле
лавки, на  которой лицом  вниз  спит его  старик-отец,  вдруг  размахивается
топором и  с  тупым любопытством  смотрит, как сочится  под  лавку  кровь из
разрубленной шеи"...
     Все  эти  переживания  и  влечения  "понятны"  только эпилептикам.  Для
нормальных  детей  и  вообще для нормальных людей  поджоги  и  убийства отца
своего  из  "любопытства"  нельзя  считать  нормальными.  Толстой  переживал
несомненно  эти  состояния  и невидимому  склонен  был  к таким импульсивным
действиям в сумеречном состоянии. Таких сумеречных состояний им описан целый
ряд в его произведениях.
     Так, например,  во  время смерти брата его в 1861 году он пережил такое
состояние  и  сравнивает с таким же переживанием  сумеречного состояния,  во
время первых родов его жены.
     Точно  такое же состояние он переживает в 1862  году накануне того дня,
когда он сделался женихом.
     О  том, что Толстой находился в сумеречном состоянии накануне того дня,
когда он. сделался женихом, говорит вам тот отрывок из "Анны Карениной", где
описывается, как Левин (т. е.  сам  Толстой) в  ожидании ответа от родителей
Кити, провел ночь Перед этим днем.
     "Всю эту,  ночь и  утро (читаем мы на стр. 256 этого  романа) Левин жил
совершенно бессознательно и чувствовал себя  совершенно  изъятым из  условий
материальной жизни*. Он не ел целый день, не спал две ночи, провел несколько
часов раздетый  на морозе -- и чувствовал себя не только свежим  и здоровым,
как  никогда,  но  он чувствовал,  себя  совершенно независимым от тела:  он
двигался  без усилия мысли  и  чувствовал,  что все может  сделать.  Он  был
уверен,  что  полетел  бы  вверх  иди  сдвинул  бы  угол  дома, если  б  это
понадобилось" (разрядка наша).
     ___________________
     *  Характерное выражение для  Толстого в случаях,  когда  он  описывает
состояние бессознательности  или ненормальности,  он  всегда обозначает  как
состояние  "изъятия из  условий  материальной  жизни",  т. е.  его отрыв  от
реальной жизни в том или ином патологическом состоянии (экстаза, сумеречного
состояния,  бредового состояния). Также  переживания ауры он обозначал,  как
что-то "духовное", "высшее" и  придавал этим  состояниям высшее значение (об
этом будет речь ниже).
     Здесь мы имеем типичнейшую картину сумеречного состояния, когда человек
может не  спать  ночами,  не есть  целыми  днями, ходить раздетым на морозе,
двигаться без усилия  целыми днями без усталости, как автомат,  и совершенно
не помнить  себя.  Мало  того,  он  может  ходить  по  опаснейшим местам (по
карнизам  3-этажных   домов,   как  это  делают  лунатики).  Еще  более:  он
чувствовал, что он может лететь вверх, сдвигать целые горы...
     Тут невольно напрашивается на сравнение то место у Достоевского, где он
описывает  состояние  психической  ауры  перед  припадком,  когда  эпилептик
чувствует, что он "летит в рай" и что он все может сделать, что в нормальном
состоянии (т. е., по терминологии Толстого, "в условиях материальной жизни