ответ: “Да”. И если так сделать в переводе, смысл ответа окажется:
“Да, умер”. Поэтому переводчик отходит от буквы подлинника, и ответ звучит
иначе: “Кто же еще...”

Все окончилось благополучно.
Старые проказницы больше не будут кататься по городу, но им разрешено оставить
машину у себя. И поначалу переводчик написал: “И на том спасибо”. Но
спохватился: уж очень лихо получается для этих старушек, для их настроения,
ведь они еще не оправились от испуга. И переводчик находит психологически и
стилистически верный тон: “Все-таки утешение...”

Речь старика. В подлиннике
дословно: “Я знаю, у вас самые похвальные намерения. Но так как я нахожусь
уже в весьма почтенном возрасте, то с моими желаниями все-таки
следует считаться в первую очередь...”

В переводе: “...но я все-таки
уже достиг весьма почтенного возраста. И с моими желаниями не грех считаться...”

Переводчик не следует покорно
и слепо за подлинником, отбрасывает все лишнее, перестраивает фразу по-русски,
и она становится ясной, непосредственной, ей веришь. Ибо служебные, подсобные
слова и словечки в живой речи нередко оказываются помехой. Фраза спотыкается,
точно у иностранца - новичка в русском языке.

“Как я могу быть уверен,
что вы не придумаете все, что хотите? ” Нормальный человек,
даже и полицейский комиссар, скажет хотя бы: Откуда мне знать, что вы
не выдумываете? (А допрашивая человека попроще, он и сказал бы,
пожалуй, просто: Почем я знаю, может, вы все врете.)

Как известно, в английском
языке практически нет местоимения ты. Англичанин беседует на ты
только с богом, да иногда - в высокой поэзии, чаще всего в прошлые
века - с возлюбленной. Но когда у переводчиков-формалистов бродяги, воры,
дети (например, в “Оливере Твисте”) разговаривали “на вы”, когда “на вы”
почтительно обращались к собаке, кошке, младенцу, по-русски получалось нелепо и
фальшиво.

В старом переводе известного
романа Уэллса вспыльчивый Невидимка гневно кричал: “Не уроните книги, болван! ”Но этому переводу добрых полвека.

А вот, не угодно ли, не столь
давно в переводном рассказе один герой пролаял другому: “Куда лезете! ”
А в современном детективе полицейский - сущая горилла! - говорит так:
“Бросьте пороть чепуху. Не думайте, что я настолько глуп,
чтобы слушать вас”.

Уж до того гладко, до того
книжно...

По-английски никак нельзя
написать, допустим, he touched the brow with a hand или he put a hand in the
pocket, а надо: his brow, his hand, his pocket. По-русски совершенно ясно, что
человек сует в карман или подносит ко лбу свою руку, а не чью-либо еще.
Чаще всего, если лоб или карман - его собственный, это ясно и так, особо
оговаривать незачем. Надо лишь оговорить, если он тронул чей-то чужой лоб,
скажем, лоб больного ребенка, либо запустил руку в чужой карман.

А вот у неумелых переводчиков
или у буквалистов и формалистов то и дело читаешь: он сунул свою руку в свой
карман, он провел рукой по своим волосам...

Но заметьте, у иных
литераторов и не в переводе множество лишних местоимений, мусора вроде: Я
позвал его в свою новую квартиру вместе с его женой, и они пришли
вместе со своими детьми.

Говорят даже так: “Заткни свою
глотку!” Право, местоимение тут столь же необязательно, как в возгласе
“Хоть ты плачь!”. Или в сообщении: “К нему вернулась его прежняя
твердость духа” - чья же еще?!

Особенно
некстати лишние местоимения, союзы, связки в отрывистом взволнованном диалоге.






 - ...Будешь ли ты добр ко мне?


 - Ты будешь добр ко мне? (или: ты не обидишь
 меня?)




 - Да, я буду добр.


 - Да. Буду (или: нет, не обижу). А еще
 естественней просто:
 - Буду или да (или - нет)




 - Я верю тебе. О, я верю.


 - Верю тебе. Верю.






Изумленный
отец услыхал, что богач просит руки его дочери.

“И
что же ты ему на это сказала?” А в подлиннике очень коротко, даже
отрывисто: “And you said?” - “Что же ты сказала?” (или даже: Ну, а ты?) И
дальше: “And you will say...”






 - Каков же будет твой ответ?


 - Что же ты ответишь?






Почти
всегда лучше отсеять вспомогательные глаголы, неизбежные в западных
языках. Это тоже - азбука профессии. Вспомогательный глагол с
инфинитивом делает фразу тяжелой, громоздкой. Незачем переводить “смог наконец
разгадать”, “мог отчетливо видеть” - все эти can и could в русском
тексте не нужны. (Однако тем же постоянно грешат и не переводчики.)

“Я могла бы быть готовой к
завтрашнему дню, если б это было нужно”. Истово переданы все
чужие глагольные формы, но кто же поверит, будто живая женщина так
разговаривает? Скажет она, разумеется, проще: Я буду готова хоть завтра,
если надо.

Столь же невозможен, фальшив
такой канцелярит и во внутренней речи, в раздумьях. А ведь
внутренний монолог, поток сознания так обычен в современной прозе. В западном
оригинале местоимения он, она все же остаются, по-русски они не
обязательны, и в переводе лучше раздумья и ощущения передавать безлично или от
первого лица. Сколько-нибудь чуткий переводчик всегда поймет, где и
как это можно и нужно сделать. А нечуткий загубит самую трагическую страницу.

Развязка хорошего романа,
развязка бурной судьбы. Человек умирает. Смутно, в полубреду воспринимает он
окружающее; обрывки ощущений - мучительная боль, жажда - перемежаются
обрывками мыслей, воспоминаний... И вот как это выглядит в переводе:

“Ему больно. Он ранен.
Очевидно, он жертва какого-то несчастного случая... Он хочет поднять
руку - руки в кандалах... ему хотелось бы попить еще... ему больно.
У него болит все... очевидно, о нем позаботились, перевязали его
раны. И вдруг одна мысль пронизывает его дремлющий мозг. Ему ампутировали
ноги. Какое значение имеет это теперь. Его ноги... Ему хотелось
бы знать...”

“Ему больно” и “его
ноги” - снова и снова повторяются эти слова на нескольких страницах и
вкупе с канцеляризмами начисто разрушают впечатление. А ведь эту смертную муку
надо передать по-русски так, чтоб за душу хватало. И правдивей вышло бы, дай
переводчик все это изнутри. Хотя бы так:

Больно. Он ранен. Наверно,
случилось какое-то несчастье... Поднять бы руку – руки в кандалах... Попить бы еще.
Больно. Болит все: рот, ноги, спина... Видно, о нем позаботились, перевязали
раны. Внезапная мысль пронизывает дремлющий мозг. Ему отняли ноги! Теперь уже
все равно (или - не все ли равно?). Ноги... Надо бы узнать...

Другая книга, совсем иная
картина, мысли и чувства в ином ключе: бешеная скачка, погоня, человек едва не
погиб. У автора дословно: “Как он потом рассказывал, ему пришло
на мысль, что за кустами не может таиться опасность, иначе лошадь
почуяла бы и шарахнулась...”

В подлиннике фраза не
получается такой тягучей хотя бы потому, что английские слова сами по
себе - короткие. А по-русски выходит длинно, вяло, и
читатель остается равнодушным.

И правильнее передать эту
сценку сиюминутно, в движении, передать мысли и ощущения такими, каковы они сейчас, во время погони: Но нет, там, за кустами, не может
таиться опасность.

Между
тем нередко пишут так: (это) “...породило в ней еще большую уверенность в
своих силах и умении достичь очень многого, стоит ей лишь пожелать”.
А надо бы примерно: (это) укрепило ее веру в свои силы - да,
конечно, она сумеет достичь многого, стоит только пожелать!






 Раздумья другого героя:


 Естественней было бы:




 Он должен немедленно ее увидеть.


 Надо сейчас же ее увидеть.




 Рассказать бы ей историю этого дома! Но этого он
 не может сделать.


 ...Да нельзя!




 ...Уж так устроен человек: знает, что все
 это сплошное мошенничество, и все-таки надеется, что ему повезет.


 ...И знаешь... а все-таки надеешься: вдруг
 повезет!






Еще
попытка изобразить внутренний мир героя. Поверите ли вы, что человек думает
и вспоминает так:

(Европа) “...где так много
людей голодало и где в то же время некоторые обладали достаточными средствами,
чтобы покупать шампанское, икру и женщин в ночных кабаре, где (герой,
музыкант) выступал...”

А вернее передать раздумье
примерно так:

...там столько людей голодает, зато кое у кого вдоволь денег и на шампанское, и на икру, и на
женщин в ночных кабаре, где он выступал...

Это тоже прием: передавая мысль,
ощущение, по-русски естественней ввести настоящее время.

Очень
важно это умение показать героя изнутри, передать его раздумья и
ощущения убедительно, достоверно.






 Переводчик-буквалист пишет, к примеру:


 Живой человек, разумеется, думает иначе:




 ...в зале есть и белые, а они-то не являются моими
 друзьями


 ...а они - не друзья мне




 У меня была мечта, которая теперь уже не может
 быть осуществлена... Я мечтал, пока не заболел и вынужден был
 вернуться на родину.


 У меня была мечта, теперь уж ей не сбыться... А потом
 я заболел, и пришлось вернуться...




 А вот мысли и настроения неграмотной старой
 негритянки - матери героя:
 Его мать считала, что ее сыну оказывают большую честь тем, что пригласили
 его выступить перед учениками в школе для белых...


 В переводе надо убрать все лишнее - и говорить
 (думать) за нее и от нее:
 Мать была польщена: какая честь, сына
 пригласили выступить в школе для белых!




 Неужели все такие или это свойственно только мне?


 Неужели со всеми так? Или это я один такой?




 После непривычной передряги герой выбился из сил,
 но еще возбужден и рассуждает буквально так:


 Герой немолод, притом человек кабинетный, но
 сгоряча он скажет не так вяло. Вот почему в книге напечатано:




 Мне следовало бы раздеться. Я весь мокрый
 от пота. Теперь надо выпить побольше виски, чтобы не
 простудиться.


 Не догадался, надо было раздеться. Весь взмок,
 хоть выжми. Надо выпить побольше виски, а то еще схвачу
 простуду.






Упрямая
старуха решает открыть неподатливую дверь “хотя бы ценою собственной жизни”.
Лучше и это передать как бы от нее самой, к примеру: жива не буду, а
открою, решила она.

Когда в книге разговаривают
дети или люди не очень культурные, когда человек спешит, волнуется, сердится,
захвачен любым сильным чувством, особенно фальшиво и неуместно каждое лишнее
слово, гладкопись, казенщина, сложные синтаксические построения. От этого надо
избавляться во что бы то ни стало. Лишь тогда читатель в каждом случае поверит,
что такой человек, в такой обстановке, в такие минуты и
вправду говорит и думает именно так, а не иначе.

Веревка - вервие простое

Известно: наш век - век
науки. И как жадно поглощают читатели всех возрастов книги, брошюры, статьи,
рассказы о самых разных областях знания! Особенно важно увлечь поэзией познания
читателей молодых - уж наверно, они-то, сегодняшние студенты, школьники, и
откроют в третьем тысячелетии многое, еще неведомое человечеству.

Но ведь ясно же, что с таким
читателем надо говорить увлекательно, доступно, живо. Это вовсе не унижает
науку. Как великолепно, каким образным, доступным по тому времени языком
написана не просто статья - диссертация Чернышевского! Скольких юных
читателей покорили на всю жизнь, помогли выбрать путь и профессию книги
Фарадея, Тимирязева, Ферсмана! И разве искусство такого рассказа совсем
утрачено? Прекрасно умели увлечь читателей, к примеру, Д.Данин, иные авторы
альманаха “Прометей” или отлично придуманной страницы “Клуб любознательных” в
“Комсомольской правде”. Как просты, нужны и полезны рассказы о природе
В.Пескова, статьи Я.Голованова - всех не перечесть. Жаль только, о науке,
даже об искусстве, о поэзии гораздо чаще пишут совсем, совсем по-другому.

“Анализ полученного
синтеза восприятий обнаруживает ряд отдельных ощущений, слившихся в одно
сложное впечатление”.

“Сайентификация материально-вещного
производства в результате вторжения науки как непосредственной производительной
силы происходит одновременно с индустриализацией самой науки”.

“О предках обычно говорится,
что они - основоположники современного населения соответствующих мест”.

“Основная цель выхода в
космос заключалась в выяснении возможности передвижения с помощью
реактивного устройства...”

А ведь куда проще,
естественней сказать хотя бы: Человек вышел в космос прежде всего затем,
чтобы выяснить, можно ли там передвигаться...

“Это явилось одним из
главных обстоятельств, которые способствовали сохранению местной фауны”.А надо бы: главным образом поэтому и сохранилась фауна.

Еще двести лет назад Хемницер
в известной басне высмеял “метафизика”, который, вместо того чтобы ухватиться
за веревку и вылезти из ямы, философствовал: “Что есть веревка?.. орудие...
слишком уж простое” и так надоел отцу глубокомысленными рассуждениями, что тот
ушел и оставил “метафизика” сидеть в яме. Отсюда и пошла как насмешка над
мнимой ученостью поговорка “веревка - вервие простое”.

Посмеялся и Гоголь над
школяром, что для пущей важности ко всякому слову приклеивал латинское
окончание (лопата - лопатус!), пока не наступил на другое “орудие простое”
и не получил удар по лбу. Тут уж латынь вылетела из головы и слетело с языка не
“граблиус”, а самое обыкновенное: “проклятые грабли!”.

А нам не изменяет ли подчас
это прекрасное чувство юмора?

“Композиция люстры
базируется на лучших традициях отечественного люстростроения” - это
ли не лопатус?

Нечто “имеет тенденцию
быть результатом количественного сочетания трех факторов” - чем
не вервие простое?

“Руководство совхоза, а также
мастера высоких урожаев благодаря применению своей творческой инициативы изыскали
в местных лесах большие залежи старого навоза” - не правда ли, форма
соответствует содержанию?

До чего же мы любим умные,
солидные слова. Звучит так учено, так красиво:

“Как трансформировалось наше
представление об Африке” - а почему бы не сказать изменилось,
преобразилось?

Или: “По итогам плебисцита
шахматных обозревателей Карпов назван лучшим шахматистом года”. Заглянем в
словарь: плебисцит буквально “решение народа” (лат.), всенародное голосование
для решения особо важных, государственных вопросов. Стоит ли поднимать на такие
котурны (то бишь ходули) шахматных обозревателей и их мнение по
животрепещущему, конечно, но все же несколько менее важному поводу?

Учитель истории повел ребят в
Петропавловскую крепость: пускай своими глазами увидят место казни декабристов,
сердцем ощутят, в каких страшных стенах, за какими решетками довелось годы, а
то и десятилетия провести многим лучшим людям России, в каком каземате, при
скупом свете из крохотного оконца, Чернышевский написал “Что делать?”. Но с
порога, точно фальшивая нота, резнуло объявление: такие-то и такие-то объекты... музеефицированы! Откуда взялось это слово-урод? Кому и зачем оно нужно?

И уж когда научный или
технический термин необходим и незаменим, тем важней не окружать его другими
мудреными, непереведенными словечками. Их надо избегать всегда и везде, если ту
же мысль, то же понятие можно выразить по-русски.

“Причиной моего отказа дать
им разрешение на немедленную консультацию с ним было то,
что это время уже заранее было зарезервировано”. Если тут
уместна консультация, тем более не нужно второе
иностранно-казенное слово (не забудьте, ни у reserve, ни у consult по-английски
ничуть не обязательна строго официальная окраска!). И вполне можно все это
сказать куда проще: я отказал им (не позволил, не дал им сразу поговорить),
потому что на это время была уже назначена другая консультация (потому
что в этот час на прием к консультанту должны были прийти другие).

На одной странице журнала
ратуют за чистоту языка, а на другой (и не в переводе!) автор, человек ученый, резервирует
за собой право вернуться к затронутому вопросу. Почему бы не - оставляет,
сохраняет?

Все это написано (а многое и
напечатано, лишь малая доля выловлена редакторами еще в рукописях) в разные
годы, разными людьми, в разных изданиях и рассчитано на разного читателя,
обычно на читателя массового. Чем бы предостеречь - дети и люди пожилые
часто болеют гриппом, пишут: люди детского и старшего возраста!

Как часто книги
научно-популярные, брошюры, статьи в газетах и журналах пишутся (и переводятся)
таким вот мнимо ученым, мнимо современным языком. А это попросту плохой язык,
все тот же зловредный канцелярит. Право, даже самый серьезный доклад, самую что
ни на есть ученейшую диссертацию вполне можно освобождать от многих мудреных,
но вовсе не необходимых словес. Доклад, диссертация, слушатели и читатели от
этого только выиграют. Ибо доходчивее станет мысль, выраженная ясно и
отчетливо.

Язык истинной науки
становится прекрасным, живым и доступным, когда она говорит не в узком,
замкнутом кругу, а обращается и к непосвященным, когда ученый делится мыслями
не только со специалистом, собратом, но с возможными своими наследниками и
последователями. А усложненность, наукообразие, словесные выкрутасы нередко
знак, что неясна самая мысль, что автор и сам чего-то еще не додумал. Или же
этим страдают авторы, которые уж вовсе не владеют словом, либо - на беду
чаще! - те, кто стремится встать на ходули. Ведь это такое
распространенное заблуждение, что ученость и простота - вещи
несовместимые, что лопату приличнее именовать “лопатус”.

Уже и в романе или рассказе
иной раз “из мозга человека экстрагируется информация”, а право же, и в
ученом труде хватило бы простого извлекается. Рециркуляционную систему
встречаешь там, где вполне возможна и уместна восстановительная. И
какую-нибудь реинтеграцию тоже почти везде (кроме разве сугубо
специальных текстов) безболезненно заменит воссоединение.

Старый многоопытный врач,
профессор-медик, делится в письме своими мыслями и огорчениями. У нас есть
хорошие и всем понятные слова, пишет он, но “вы ни в одной статье не увидите,
скажем, выражения... восстановление слуха или дыхания. Обязательно
будет сказано реабилитация... В русском языке слово “реабилитация”
означает оправдание, возвращение доброго имени и может относиться
только к человеку. В английском rehabilitation - и оправдание человека, и
восстановление функций”.

Но вот кто-то, малость
поднаторевший в английском языке и не слишком занятый чистотою русского,
применил звучное слово - и подхватили, и пошло-поехало... А как было бы
прекрасно, если бы каждый из нас так же озабочен был судьбой нашего языка, как
старый ленинградский врач, так же остерегался вводить в обиход казенщину и
мнимую ученость, в том числе и лишнюю латынь.

Увы, гораздо чаще встречается
обратное. В ту же медицину ввели когда-то термин инвазия - и вот он
уже украшает статью теоретика-лингвиста. Спрашиваешь: зачем она вам
понадобилась, инвазия, ведь это просто вторжение, нашествие,
проникновение? Внятного ответа не получаешь, но заменить слово автор
отказывается наотрез, он уверен: если просто и понятно, значит, не научно.

Старый ученый пишет свои
статьи просто, доходчиво. А ретивый редактор (притом ученый муж!) ему
указывает: “Мы обнаружили” - это, мол, для частного письма, а в научной
статье надо писать “нами обнаружено”. Ох, не этим сильна наука...

И до чего же тяжко порой
приходится читателю! Попробуйте, допустим, разобраться, что бы это значило:

“В случаях назначения пенсий
на льготных условиях или в льготном размере, работа или другая деятельность,
приравниваемая к работе, дающей право на указанные пенсии, учитывается в
размере, не превышающем стажа работы, дающего право на пенсию на льготных
условиях или в льготных размерах”. До смысла не докопаться, какой-то
заколдованный круг. А ведь это уже не какой-нибудь сложный специальный текст,
это напечатано “в разъяснение” закона, который касается многих, значит, должно
быть ясно и понятно каждому!

Не только популярные и
научно-популярные книги, но и газетные и журнальные статьи на самые разные
темы - те, что призваны воспитывать ум и душу, будить любовь к
прекрасному, понимание прекрасного - подчас написаны таким мертвым
наукообразным языком.

Вот вышел на экраны фильм о
чело