олучил возмездия! А ведь смысл -
что его сжигает, терзает, мучит жажда мщения (мести)!

* * *

Так что же он такое,
канцелярит? У него есть очень точные приметы, общие и для переводной и для
отечественной литературы.

Это - вытеснение
глагола, то есть движения, действия, причастием, деепричастием, существительным
(особенно отглагольным!), а значит - застойность, неподвижность. И из всех
глагольных форм пристрастие к инфинитиву.

Это - нагромождение
существительных в косвенных падежах, чаще всего длинные цепи существительных в
одном и том же падеже - родительном, так что уже нельзя понять, что к чему
относится и о чем идет речь.

Это - обилие иностранных
слов там, где их вполне можно заменить словами русскими.

Это - вытеснение
активных оборотов пассивными, почти всегда более тяжелыми, громоздкими.

Это - тяжелый, путаный
строй фразы, невразумительность. Несчетные придаточные предложения, вдвойне
тяжеловесные и неестественные в разговорной речи.

Это - серость,
однообразие, стертость, штамп. Убогий, скудный словарь: и автор и герои говорят
одним и тем же сухим, казенным языком. Всегда, без всякой причины и нужды,
предпочитают длинное слово - короткому, официальное или книжное -
разговорному, сложное - простому, штамп - живому образу. Короче
говоря, канцелярит - это мертвечина. Он проникает и в художественную
литературу, и в быт, в устную речь. Даже в детскую. Из официальных материалов,
из газет, от радио и телевидения канцелярский язык переходит в повседневную
практику. Много лет так читали лекции, так писали учебники и даже буквари.
Вскормленные языковой лебедой и мякиной, учителя в свой черед питают той же
сухомяткой черствых и мертвых словес все новые поколения ни в чем не повинных
ребятишек.

Так нахально “входят в язык”
все эти канцеляризмы и штампы, что от них трудно уберечься даже очень
неподатливым людям, и тогда, как бы защищаясь, они выделяют эти слова
иронической интонацией.

Вот горькие, но справедливые
строки из письма одной молодой читательницы автору этой книжки: “Мы почти не
произносим открытого текста, мы не строим больше нашу речь сами, а собираем ее
из готовых стандартных деталей, но подчеркиваем “кавычками”, что делаем это
сознательно, что понимаем все убожество нашего материала. Мы повторяем те же
ненавистные штампы, выражая свое отношение к ним лишь негативно, ничего не
создавая взамен”.

Думается, это - голос
того поколения, перед которым виноваты мы, старшие. Но и в этом поколении уже
не все понимают, что утрачено. А что же достанется внукам?

Ох, как хочется в иные минуты
кричать “караул”!

Люди добрые! Давайте будем
аккуратны, бережны и осмотрительны! Поостережемся “вводить в язык” такое, что
его портит и за что потом приходится краснеть!

Мы получили бесценное
наследство, то, что создал народ за века, что создавали, шлифовали и оттачивали
для нас Пушкин и Тургенев и еще многие лучшие таланты нашей земли. За этот
бесценный дар все мы в ответе. И не стыдно ли, когда есть у нас такой чудесный,
такой богатый, выразительный, многоцветный язык, говорить и писать на
канцелярите?!

Жечь или сушить?

Не всякий пишущий способен
глаголом жечь сердца людей. Но, казалось бы, всякий писатель к этому стремится.
А для этого глагол - то есть слово - должен быть
жарким, живым.

Быть может, самое
действенное, самое взволнованное слово в нашем языке - как раз глагол.
Быть может, не случайно так называется самая живая часть нашей речи.

Громоздкими
канцелярскими оборотами жечь сердца, затронуть душу довольно трудно. Обилие
существительных, особенно отглагольных, тяжелит и сушит речь. Фраза со многими
косвенными падежами неуклюжа и недоходчива. Причастия и деепричастия, слова вроде
вращающиеся, находившиеся, выращиваемые тоже не делают
прозу благозвучной, ясной и никого не взволнуют. Во всем этом нетрудно
убедиться. К примеру, авария на корабле, люди на краю гибели - и вот как в
двух вариантах рассказано о капитане:




  ...Под влиянием длительного непрекращающегося напряжения он словно утратил
  способность к критическому суждению


  Эти тревожные дни дались ему нелегко, и он словно разучился критически мыслить
  (ясно понимать происходящее, трезво судить о том,  что происходит).




  Я почему-то почувствовал сильное ощущение одиночества.


  Мне почему-то стало очень одиноко.




Заметьте, варианты,
напечатанные справа, - вовсе не лучшие из всех возможных. И все же едва ли
человек с нормальным зрением и слухом предпочтет им то, что вы видите слева.
Однако в печать очень часто попадают именно варианты “левого” типа.




 По мере приближения момента встречи с нею


 Чем меньше времени оставалось до встречи с нею




 Это не может не явиться плодотворным поводом для размышлений


 Тут есть о чем задуматься




Это -
перевод книги современной, даже очень современной. А вот, не угодно ли, каким
предстает в переводе писатель-классик:

“Способность к усыплению”;“Я попытался привести себя в бодрствующее состояние”; “Нет возможности
составить догадку о нашем местоположении”; “Сброд, обладавший
огромным перевесом” (тут не сразу поймешь, что герои столкнулись с
толпой и сила оказалась на стороне этого сброда).

Есть такая болезнь -
водобоязнь. А многие литераторы, увы, страдают глаголобоязнью. И
неизменно шарахаются от глагола, от живой воды языка, предпочитая всяческую
сухомятку.

Журналист (да притом еще и
поэт) пишет в газете: герой делает то-то и то-то, “заходя в иные измерения с
целью преодоления расстояния”. Как же ему, поэту, не резнули ухо эти
скучные отглагольные окончания? И что это, как не глаголобоязнь?

Два автора в полной бурных
событий повести пишут: “...можно было встретить любое нападение. Первое
погружение (под воду) принесло разочарование, хотя вода
была на удивление прозрачная”.

Ну что это такое, в самом-то
деле! Зачем такой нудный протокольный стиль, такой беспросветный канцелярит? А
ведь из четырех отглагольных существительных двух легко избежать: Первое
погружение нас разочаровало, хотя вода была удивительно (на
редкость) прозрачная.

Что лучше, уместнее в современном романе или рассказе (а тем более очень
современном, научно-фантастическом):




 Выслушайте мое предложение.


 Вот что (или послушайте, что) я предлагаю.




 Это не способствовало искоренению недуга.


 Не помогало искоренить (хотя бы так!).




 Воспоминание было нежелательно.


 Я не хотел вспоминать (или просто - не хотелось).




 Мы воздержались от заявления о дне старта.


 Мы не сообщали...




 В глазах (у пса!) было выражение такой беззащитной доверчивости...


 ...смотрел так беспомощно, так доверчиво...




Рассказ одного из мастеров современной английской прозы:

“...в окликании занятых такси есть что-то еще более унизительное, чем в заигрывании с девушками, идущими на свидание”. Не лучше ли: окликать... такси
почему-то еще унизительней, чем заигрывать с девушками,
идущими на свидание? Избавьте фразу от лишних канцеляризмов - и она станет
более свободной, гибкой, да и просто лучше прозвучит.

Десятки,
сотни раз читаешь: испытывал чувство счастья, горечи, досады - там,
где куда лучше сказать: радовался, горевал, досадовал, либо,
на худой конец, - был огорчен, был счастлив.




 Никакой жалости к ней он не испытывал.


 Он нисколько (ничуть) ее не жалел.




 Даже к собственной дочери он испытывал недоверие.


 Даже собственной дочери он не доверял.




 Он испытал сильное головокружение.


 У него закружилась голова (а может быть, и подкосились ноги!).






Впал в состояние прострации - сказано там, где верней и выразительней
просто: оцепенел.

Он почувствовал страх (ужас) -
а лучше: ему стало страшно (или, смотря о ком и о чем речь, - он испугался,
струсил, струхнул, его охватил, им овладел ужас).

В
огромном, подавляющем большинстве случаев лучше заменить существительное
(особенно отглагольное!) глаголом. Право же, от этого любой текст станет
понятнее, живей, выразительней.




 Мысль... произвела на меня слишком ошеломляющее впечатление.


 ...слишком меня ошеломила




 Я был с ним отчасти согласен, но удовольствие,
 которое я испытывал,  штурмуя гору, сознание, что
 нога человека никогда еще здесь не ступала, а также радость,
 доставляемая мне созерцанием все расширявшегося... пейзажа, -
 были для меня достаточной наградой.


 Он был, пожалуй, прав, но мне (весело) радостно было
 штурмовать гору, знать, что до меня здесь еще не ступала нога
 человека, я с восторгом смотрел на великолепную картину (любовался
 картиной), которая все шире раскрывалась передо мною, и не нужно мне
 было другой (лучшей) награды.




“...Мы
остановились... чтобы выяснить... названия мест, где были совершены
нападения... на людей, и их (нападений или людей?!) точные
даты...”

Это не протокол, это рассказ
охотника о событиях драматических, об охоте на тигра-людоеда. И надо было
перевести: чтобы выяснить точно, где и когда тигр нападал на
людей. Снова и снова говорится, что зверь совершил нападение, а
нельзя ли просто - напал?

“...Викинг... начал
преследование”. Не лучше ли: пустился преследовать врага, кинулся
вслед, вдогонку.

“Черные лодки и одежды
гребцов создавали впечатление армады тьмы” - право, впечатление оказалось
бы сильней без этого канцеляризма и двух родительных падежей. Стоило
перестроить всю фразу, к примеру: Лодки были черные, и гребцы тоже в черном, -
казалось,  надвигается армада тьмы.

“Теперь все сомнения
относительно враждебных целей визита исчезли” - тут даже не сразу
поймешь, что к чему. Приплыли-то не просто гости, а враги, но эту тяжелую,
громоздкую фразу можно понять и в обратном смысле. А верней бы сказать: Теперь
уже не оставалось сомнений (а лучше - стало ясно), что
приплыли они как враги.

От пристрастия к
существительным и нелюбви к глаголам получаются самые разные корявости и
нелепости.

Диктор читает по радио: “Наш
союз положил конец тому положению, когда...” Получилось
“масло масляное”. Избежать этого было проще простого - обойтись без
лишнего существительного: ...покончил с тем положением... Пишут: “Произведено
(!) столько-то награждений”, а можно: наградили столько-то
человек.

Драматический рассказ. Беглец
ищет временного прибежища, где он “сможет спокойно все обдумать, переждать,
пока не прекратят его поиски”.

Читатель все-таки
догадывается, что его поиски - это значит: ищут самого героя, а не
он чего-то ищет... Но не лучше ли сказать ясно: пока его не перестанут
разыскивать?

Современный рассказ, перевод
с фламандского: “Женщина была слишком непривлекательной и истощенной. Ни один
мужчина не соблазнится такой неряхой, пропахшей нищетой...” Совпали
падежи - и опять не сразу поймешь, что к чему относится.

* * *

Иные авторы глаголом буквально брезгуют: слишком-де прост, несолиден. Заменяют его не только
длинными цепями существительных в косвенных падежах, но и гирляндами причастий
и деепричастий - так выходит официальнее и потому внушительнее на взгляд
литератора, который словечка в простоте не скажет.

В английской и французской
речи причастия и деепричастия встречаются куда чаще и звучат куда разговорней,
непринужденней, чем в речи русской. Еще в прошлом веке деепричастия хлынули к
нам вместе с другими галлицизмами, не в диковинку было высмеянное Чеховым
незабываемое: “Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа”.

Живой, тем более современной
русской речи деепричастия не очень свойственны, и причастными оборотами
люди тоже говорят редко, разве что в официальных и торжественных случаях,
обычно - читая по бумажке. Деепричастие у нас признак либо речи книжной,
либо - на другом полюсе - речи не вполне литературной, областной: я
вставши, он не евши.

В литературе причастиями и
деепричастиями надо пользоваться с оглядкой. Два-три деепричастия в одной
фразе, особенно в сочетании с причастиями, почти всегда тяжелы и неестественны,
затрудняют восприятие.

“Он был абсолютно прав,
спрашивая вас...” - да полно, говорят ли так живые люди? Не естественней
ли: Он совершенно прав (он правильно сделал), что спросил вас...

“Мощные прожекторы были
направлены вверх, облегчая кораблю посадку”. А правильно было бы: ...направились
вверх, они облегчали... либо уж: ...направленные вверх, облегчали...

Страсть к деепричастиям
нередко ведет к хрестоматийной классической ошибке.

“Производя измерения, линейка
невольно задевала то одного, то другого” - это уже совсем по чеховской
“Жалобной книге”! Производила измерения все же не сама линейка, ею задевал
соседей тот, кто производил измерения!

И опять ошибка (притом у
человека одаренного, культурного - настолько въелись в обиход и сбивают c
толку неточные деепричастные обороты!):

“...Глядя на нее... и слушая, как она болтает, вас охватывало щемящее чувство жалости”.

Зачастую даже оригинальный
автор, тем более переводчик, загипнотизированный французским подлинником или
каким-нибудь английским “ингом”, путает последовательность времен и событий.
Это ошибка обычная и притом коварная: не всякий редактор ее замечает. И вот
вышла книжка, а в ней: “Покинув... свой письменный стол, он отправился
исследовать подвалы, не обнаружив там... ничего зловещего”.

Выходит, что герой сперва не
обнаружил ничего там, куда потом отправился! При том, что одно деепричастие уже
есть в начале фразы, правильней и грамотней было бы сказать: отправился обследовать
подвалы, но не обнаружил там...

Или: “Я тащился домой, скорчившись
за рулем, и приехал поздно, застав квартиру пустой”. Тут не
только плохи два разных деепричастия рядом, но и прямая ошибка со вторым: ведь сперва приехал, а потом уже (приехав!) застал.

Или: “Он куда-то убежал,
вернувшись только к вечеру”! А естественно сказать, что человек убежал и
вернулся только к вечеру. Иначе получается обратный смысл: вернулся только к
вечеру - и потом опять куда-то убежал!

Русский язык и здесь дарит
нам самый верный и надежный способ избежать тяжеловесности, нелепостей и прямых
ошибок: все тот же глагол.

Героиня “вошла и завизжала,
выскочив из комнаты”. Попробуйте понять, завизжала она, когда вошла и
увидела что-то страшное, а потом уже выскочила? Или с визгом выскочила? Как
будто визжит уже тогда, когда выскочила, но психологически это меньше всего
похоже на правду.

А между тем проверить себя
несложно. Довольно подставить, как в алгебраической формуле, какие-то самые
простые значения. К примеру: проснувшись, я делаю зарядку, но
едва ли наоборот: я просыпаюсь, делая зарядку! И все же
часто фразу строят именно так.

* * *

Едва ли стоит сводить деепричастие
с причастием: “...дымок, поднимавшийся над жареной картошкой, отражаясь
в зеркалах...”

Или: “...волокли человечка без
пиджака, не переставая что-то вопившего”. Было бы
правильно, если бы деепричастие относилось к сказуемому (волокли, не
переставая делать что-то еще), а тут лучше, вероятно: он (ясно ведь,
что не пиджак!) не переставая что-то вопил.

Такие столкновения далеко не
всегда правильны, и чаще всего их воспринимаешь с трудом. Тем более незаконно
для русского языка деепричастие, относящееся к существительному. Однако
встречается и такое, да еще у серьезного критика, который в газетной статье
поучает талантливого писателя: “...не может пройти бесследно эта бесконечная
смена миров, попадание из одного в другой, не успевая заскочить в
собственный...” Школьнику за это “попадание не успевая”, пожалуй, влепили бы
двойку! А вся беда от того же: отглагольное существительное предпочли глаголу.

“И никто не увидит нас вернувшимися
обратно” - а по смыслу и логике надо: очевидно, мы не вернемся (никто
нас больше не увидит).

“Старик чувствовал себя преданным” -
это уже не перевод, так написал большой, хороший писатель. Его подвел
пассивный оборот, было бы лучше - чувствовал, что его предали, ведь
преданный сперва ощущается как верный! Нечаянность,
обмолвка, с кем не бывает... А вот совсем другой почерк:

“...он видел себя (с близкой
женщиной) вдвоем на... пляже наслаждающимися миром и покоем...”

Да разве не естественней хотя
бы: он представлял себе, рисовал в воображении, он уже мысленно видел, как
они наслаждаются...

“Он... почувствовал себя преследуемым,
совершающим все свои поступки под воздействием какой-то роковой
пружины”.

И от этих корявостей и
нелепостей снова мог бы спасти глагол. Хотя бы: Ему чудилось, будто его
преследуют, будто он действует под нажимом, давлением
пружины.

Из другого перевода. О дятлах
на дереве: “...два сумасшедших рыжеволосых врача, простукивающих
грудь пациента и восхищенно хихикающих над обнаруживаемыми ими симптомами
болезней: червоточиной... пятнами гнили и полчищами личинок... грызущих их пациента”.
Весь строй и самое звучание этой фразы - свист, шипение, чихание -
выдают совершенную глухоту переводчика. А ведь так легко перестроить: ...два
рыжих врача простукивают... и хихикают, обнаруживая (находя)
симптомы болезней: червоточину... пятна гнили и полчища личинок, что
(или - которые) грызут их пациента. Все тот же спасительный глагол
мгновенно преображает фразу, она становится более четкой, чистой, динамичной.

Грустно, что до этого не
додумался переводчик, этого не присоветовал вовремя редактор. Поменьше стало бы
причастий, совпадающих косвенных падежей, шипящих согласных, зато побольше
ясности. Было бы легче понять и представить себе тот образ, картинку, которую
хотел нарисовать автор. А значит, и автор и читатель только выиграли бы. Но...
напечатан, к сожалению, именно путаный, причастно-деепричастный вариант - шипящий,
свистящий, чихающий, а главное, тяжелый и невнятный.

Словесная алгебра

“По сведениям, поступавшим из разных источников” -
это не сообщение ТАСС, это говорит живой человек! Почему же не сказать
живыми человеческими словами: Как я понял по рассказам, как рассказывали
мне разные люди...

Справедливо писал когда-то с
гневом и горечью Ефим Дорош:

“По местному радио передают
объявления о работе агитпунктов. В конце каждого объявления одна и та же фраза:
“После доклада - культобслуживание”. Концерт, надо полагать, или кино.
Как-то незаметно в минувшие годы сложился этот холодный, мертвенный язык:
“головной убор”, “городской транспорт”, “осадки”... Что это, боязнь конкретности,
пускай не осознанная, боязнь подробностей? Тяготение к выхолощенным
абстракциям? Любовь к выспренности? Или же стремление привести все к единой
норме?”

Спору нет, изредка чисто
канцелярские слова и обороты даже нужны - для портрета или речи
сухаря-чиновника, для “жанровой сценки” в совершенно определенном духе. Но тем
важнее, чтобы весь окружающий текст и речь других людей были совсем
иными - живыми, естественными. Вот тогда ярче, отчетливей станет
ироническая или осуждающая характеристика.

Взять, к примеру, острый,
насмешливый памфлет “Закон Паркинсона”, напечатанный когда-то в журнале
“Иностранная литература”. Вот тут канцеляризмы на месте! От них памфлет еще
злей, смешней и беспощадней, это - сознательный прием. Но и “Закон
Паркинсона” был бы скучен и однотонен, будь игра построена только на одних
канцеляризмах.

Беда,
если канцеляризмы присущи самому переводчику, писателю. В огромном, подавляющем
большинстве случаев лучше заменить официальное или книжное слово -
разговорным, длинное - коротким, сложное - простым, стертое,
безликое - конкретным, образным. Этому не так уж трудно научиться даже без
постоянной подсказки редактора стороннего - с помощью внутреннего
“саморедактора”, воспитывая собственное ухо и глаз. И быстро убеждаешься: это
вовсе не ведет к упрощению или старомодности, ничуть не бывало! Это лишь
очистит и прояснит любую прозу. Напротив, казенные, необязательные слова,
слова-штампы всякую фразу только засоряют и запутывают.





  Очень, очень редко уместно официальное:


  Почти всегда можно и нужно сказать просто: