Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
анести судо-
вой журнал тчк Работаю кандидатской двтч лечение облысения электрошоком
тчк Подавал на Жмурика тридцать три герца сорок вольт при четырех ампе-
рах".
Итак, мы узнали, почему Жмурик чуть было не превратился в естествен-
ного спутника Земли. Но сам-то кот не мог об этом узнать. Он, очевидно,
считал, что тридцать три герца исходили не от листа железа на палубе, а
от Барракуды. И он свирепо возненавидел всех кошек. Однако это уже дру-
гая история. Она не имеет прямого отношения к мировой научно-технической
революции.
А ты, Витус, должен зарубить себе на носу, что в основе этой револю-
ции лежит радио, но с ним связаны и неожиданности. Гриша по кличке Айс-
берг, например, исчез с флота в результате одной-единственной радиограм-
мы своей собственной жены: "Купи Лондоне бюстгальтеры размер спроси ра-
диста твоя Муму".
Тайна переписки, конечно, охраняется конституцией - все это знают. Но
если некоторая утечка информации происходит и сквозь конверты, то в эфи-
ре дело обстоит еще воздушнее. Такая радиоутечка подвела Гришу Айсберга.
Гриша приходит в кают-компанию чай пить. Там стармех сидит и тупо, но
внимательно смотрит на бюст одного великого человека, в честь которого
было названо судно.
Только Гриша хлеб маслом намазал, стармех начинает сетовать, что бюст
великого человека уже изрядно обтрепался, потрескался, износился и надо
обязательно заказать другой, новый бюст, и для этого снять со старого
бюста размеры, но можно, вообще-то, и не снимать, потому-что радист, на-
верное, их и так знает.
Гриша спокойно объяснил стармеху, что его жена в магазине "Альбатрос"
познакомилась с женой их радиста, жены подружились, часто встречаются и
что у них одинаковый размер бюстов, но он, Гриша Айсберг, страдает тем,
что не помнит никаких чужих размеров, даже свои размеры он не помнит, а
у радиста все размеры записаны и потому его, Гриши, жена и радировала,
чтобы он взял нужный размер у радиста. Все понятно и ничего особенного.
- А кто тебе сказал, что я чего-нибудь не понимаю? - изумленно спро-
сил стармех.
Гриша чай попил и пошел на вахту. Поднялся в рубку. Там третий штур-
ман жалуется старпому, что в картохранилище полки не выдвигаются и надо
заставить плотника сделать новые полки, а размеры плотник пусть спросит
у радиста, потому что радист знает их на память.
Гриша спокойно объяснил старпому и третьему, что его жена познакоми-
лась в "Альбатросе" с женой радиста, жены подружились, часто встречают-
ся, потому что живут рядом, что у них бюсты адекватные, а он, Гриша, не
знает размеры, всегда забывает их, и когда рубашку покупает, то каждый
раз шею ему измеряют холодной рулеткой; а у радиста в записной книжке
есть все номера его, то есть радиста, жены, а так как эти номера одина-
ковы с номерами его, Гриши, жены, то жена и прислала такую радиограмму,
и здесь он, Гриша, не видит ничего особенного.
- А кто тебе сказал, что мы видим? - спросили у него старпом и тре-
тий.
В обеденный перерыв электромеханик вместо заболевшего помполита сооб-
щает по трансляции, что судно в настоящий момент проходит берега коро-
левства Бельгия, что это небольшая страна, которая полностью помещается
в Бенилюксе, но точные ее размеры он сейчас сообщить, к сожалению, не
может, так как они записаны у радиста, а радист в данный момент на вахте
и записная книжка находится при нем.
Вечером на профсоюзном собрании Гриша попросил слова. И сказал, что
говорить он будет не по теме собрания, что по судну распространяется за-
раза, которая мешает ему работать, что ничего особенного нет в том, что
его жена познакомилась в "Альбатросе" с женой радиста, что они потом
подружились, так как живут близко, что у их жен одинаковые размеры, я
он, Гриша, не знает никаких размеров, не может их запомнить, путает час-
то и привозит жене неподходящие вещи; поэтому она и послала ему радиог-
рамму, в которой просит узнать размер бюстгальтера у радиста, потому что
радист знает точные размеры, и что он, второй помощник капитана, пользу-
ется тем, что тут сейчас собрался весь экипаж, и хочет всех разом обо
всем этом информировать и на этом поставить точку.
Предсудкома берет слово и горячо заверяет Гришу, что никто никакой
заразы не распространял, ничего не начинал, ничего особенного нет в том,
что другой мужчина знает размер бюста твоей жены, такое у всех может
случиться, к тому же все понимают, как тяжело переживают жены, когда ты
везешь ей хорошую заграничную вепрь, а вещь не лезет или, наоборот, бол-
тается, как на вешалке. И если у радиста записаны размеры, а бюсты их
жен адекватны, то это очень хорошо и удачно получилось у них с радистом,
такое совпадение экипаж может только от всей души приветствовать, и
пусть Гриша работает спокойно.
Всю следующую неделю к Грише, который выполнял общественную нагрузку,
консультируя заочников средней школы по математике, приходили матросы и
мотористы с просьбой объяснить вывод формулы "пи-эр-квадрат". Есть Гриша
перестал и вздрагивал даже при упоминании мер длины, а, как известно,
грузовому помощнику без этих мер обойтись совершенно невозможно.
Последний штрих, который увел Гришу с флота, заключался в том, что на
подходе к Ленинграду он увидел на фока-рея серый бюстгальтер, поднятый
туда на сигнальном фаге, причем фал был продернут до конца и обратно.
Так они и швартовались под этим непонятным серым вымпелом. И только
через несколько часов один отчаянный таможенник-верхолаз смог на фо-
ка-рей добраться, потому что таможенники не имеют права оставлять без
досмотра и бюстгальтер - вдруг в него валюта зашита? Но оказалось, что
ничего в бюстгальтере зашито не было и весь он вообще представлял собой
сплошную дыру, ибо принадлежал раньше дневальной тете Клаве, которая
давным-давно использовала его как керосиновую тряпку... Тетя Клава, как
вы понимаете, не имеет никакого отношения к научно-технической револю-
ции. А Гриша нынче работает на Богословском кладбище, где сооружает за
соответствующую мзду ограды для покойников. И ты, Витус, тоже, как это
ни прискорбно, не имеешь к ней отношения. Не ощущается в тебе находчи-
вости, ты уже стар и туповат, хотя, может быть, неплохо образован для
среднего судоводителя. Не бывать нам уже технократами, - мрачно закончил
Ниточкин. - А ты откуда сейчас прибыл?
- Петя, ты сегодня не в своей тарелке. Я уже гово-рил. Прилетел из
Новороссийска. Сорвался с фумигации. Первый раз в жизни чемодан уклады-
вал с противогазом на морде. И все равно чуть дуба не врезал. И куртку
забыл нейлоновую, и справочник капитанский, и кактус.
- С кактусом в самолет не пускают. Я пробовал, - сказал Ниточкин. - А
как идут дела в Новороссийске?
- Сдуло им почву в море. Иллюминаторы после боры отмыть невозможно.
- И я в этом Новороссийске как-то попал в плохой сезон. И вот случаем
продали нам сердобольные женщины трех кур. Вернее, двух кур и петуха.
Жили мы в гостинице для моряков - тоже на фумигации, - кухонного инвен-
таря нет, жевать хочется ужасно. Двух кур мы лишили жизни, одну разодра-
ли на куски и засунули в электрический чайник. Другую подготовили к это-
му мероприятию, а петуха посадили в шкаф живым, чтобы он не прокис
раньше времени.
Пока первая курица кипела в чайнике, мы успели надраться в предвкуше-
нии курятины. Потом мы ее съели, засунули в чайник следующую и все зас-
нули. Пока мы спали, вода из чайника выкипела и по коридорам понесло за-
пахом жареной курицы, у всей остальной морской братии слюнки потекли...
Но дело не в этом, а в том, что по гостинице уже давно был объявлен ро-
зыск двух девиц - чьих-то "невест". Ребята из морской дружбы перепряты-
вали этих девиц по номерам, подвалам и чердакам уже неделю, и админист-
рация с ног сбилась. Даже немецких овчарок приводили. Но ребята не пос-
купились на трубочный табак и засыпали им все щели. Овчарки чуть было
своих собственных руководителей не перекусали. И вот наша судовая адми-
нистрация и гостиничная администрация делают очередной неожиданный на-
лет.
Входят они в наш номер. Видят, из чайника дым идет, в шкафу что-то
трепыхается, мы все спим, а над нами пух летает и перья. Ну, ясно, что в
шкафу девицы спрятались. Собрали свидетелей, понятых - все как положе-
но... Знаешь состояние человека, который совсем уже собрался чихнуть?
Уже и глаза закрыл, и нос сморщил, и весь уже находился в предвкушении
блаженного, желанного чиха, - ан нет, не чихнулось! Вот такое, вероятно,
пережили члены поисковой комиссии, когда из шкафа петух вместо девиц
выскочил и закукарекал.
Мы глаза продрали, но ничего понять не можем: вокруг много на-
чальства, из чайника черный дым валит, и среди всего этого беспорядка
петух летает и кукарекает... Смешно, но именно через этот случай я уз-
нал, что такое полная, стопроцентная психическая несовместимоть...
У меня училище наконец закончено было, диплом в кармане, а меня за
этого петуха еще на один рейс - плотником, да еще артельным в придачу
выбрали. И загремел я в тропики на казаке "Степане Разине" - питьевую
воду мерить и муку развешивать.
Ладно. Гребем. Жара страшная. Взяли на Занзибаре мясо. Что это было
за мясо - я и сейчас не знаю, может быть зебры. Или такое предположение
тоже было - бегемота. И вот это старшего помощника, естественно, трево-
жило. И он старался подобрать к незнакомому мясу подходящую температуру
в холодильнике, то есть в холодной артелке. Каждый день в восемь трид-
цать спускался ко мне в артелку, нюхал бегемотину и смотрел температуру.
И так меня к своим посещениям приучил - а пунктуальности он был беспри-
мерной, - что я по нему часы проверял.
Звали чифа Эдуард Львович, фамилия - Саг-Сагайло.
Никогда в жизни я не сажал людей в холодильник специально. Грешно са-
жать человека в холодильник и выключать там свет, даже если человек тебе
друг-приятель. А если ты с ним вообще мало знаком и он еще твой на-
чальник, то запирать человека на два часа в холодильнике просто глупо.
Еще раз подчеркиваю, что произошло все это совершенно случайно, тем
более что ни на один продукт в нашем холодильнике Саг-Сагайло не похо-
дил. Он был выше среднего роста, белокурый, жилистый, молчаливый, а
хладнокровие у него было ледяное. Мне кажется, Эдуард Львович происходил
из литовских князей, потому что он каждый день шею мыл и рубашку менял.
Вот в одной свежей рубашке я его и закрыл. И он там в темноте два час
опускал и поднимал двадцатикилограммовую бочку с комбижиром, чтобы не
замерзнуть. И это помогло ему отделаться легким воспалением легких, я не
чахоткой, например.
Конфуз произошел следующим образом. У Сагайлы в каюте лопнула фановая
труба, он выяснял на эту тему отношения со старшим механиком и опоздал
на обнюхивание бегемотины минут на пять.
Я в артелке порядок навел, подождал чифа - его нет и нет. Я еще раз
стеллажи обошел - а они у нас были в центре артелки, - потом дверью
хлопнул и свет выключил. Получилось же как в цирке у клоунов: следом зя
мной вокруг стеллажей Эдуард Львович шел. Я за угол - и он за угол, я за
угол - и он за угол. И мы друг друга не видели. И не слышали, потому что
в холодной артелке специально для бегемотины Эдуард Львович еще вентиля-
торы установил и они шумели, ясное дело.
- Ниточкин, - спрашивает Эдуард Львович, когда через два часа я вы-
пустил его в тропическую жару и он стряхивал с рубашки и галстука иней.
- Вы читали Шиллера?
Я думал, он мне сейчас голову мясным топором отхватит, а он только
этот вопрос задал.
- Нет, - говорю, - трудное военное детство, не успел.
- У него есть неплохая мысль, - говорит Саг-Сагайло хриплым, мороз-
ным, новогодним голосом. - Шиллер считал, что против человеческой глу-
пости бессильны даже боги. Это из "Валленштейна". И это касается только
меня, товарищ Ниточкин.
- Вы пробовали кричать, когда я свет погасил? - спросил я.
- Мы не в лесу, - прохрипел Эдуард Львович.
Несколько дней он болел, следить за бегемотиной стало некому - я в
этом деле плохо соображал. Короче говоря, мясо протухло. Команда, как
положено, хай подняла, что кормят плохо, обсчитывают и так далее. И все
это на старпома, конечно, валится.
Тут как раз акулу поймали. Ну, обычно наши моряки акуле в плавнике
дыру сделают и бочку принайтовят, или пару акул хвостами свяжут и спо-
рят, какая у какой первая хвост вырвет с корнем. А здесь я вспомнил, что
в столице, в ресторане "Пекин", пробовал жевать второе пз акульих плав-
ников - самое дорогое было блюдо в меню. Уговорил кока, и он акулу зажа-
рил. И получилось удачно-сожрали ее вместе с плавниками. Два дня жрали.
И Эдуард Львович со мной даже пошучивать начал.
А четвертый штурман, сопливый мальчишка, вычитал в лоции, что акулу
мы поймали возле острова, на котором колония прокаженных. И трупы прока-
женных выкидывают на съедение местным акулам. Получалось, что бациллы
проказы прямым путем попали в наши желудки. Кое-кого тошнить стало, кое
у кого температура поднялась самым серьезным образом, кое-кто сачкует и
на вахту не выходит под этим соусом.
Капитан запрашивает пароходство, пароходство - Москву, Москва - глав-
ных проказных специалистов мира. Скандал на всю Африку и Евразию. И
Саг-Сагайле строгача влепили за эту проклятую акулу.
Вечером прихожу к нему в каюту, чтобы объяснить, что акул любых можно
есть, что у них невосприимчивость к микробам, они раком не болеют. Я все
это сам читал под заголовком: "На помощь, акула!" Чтобы акулы помогли
нам побороть рак. И что надо обо всем этом сообщить в пароходство и
снять несправедливый строгач.
Эдуард Львович все спокойно выслушал и говорит вежливо:
- Ничего, товарищ Ниточкин. Не беспокойтесь за меня, не расстраивай-
тесь. Переживем и выговор - первый он, что ли?
Но в глаза мне смотреть не может, потому что не испытывает желания
мои глаза видеть.
Везли мы в том рейсе куда-то ящики со спортинвентарем, в том числе со
штангами. Качнуло крепко, несколько ящиков побилось, пришлось нам ловить
штанги и крепить в трюмах. А я когда-то тяжелой атлетикой занимался,
дай, думаю, организую секцию тяжелой атлетики, я перед приходом в порт
заколотим эти ящики и все дело. Капитан разрешил. Записались в мою сек-
цию пять человек: два моториста, электрик, камбузник. И... Саг-Сагайло
записался.
Пришел ко мне в каюту и говорит:
- Главное в нашей морской жизни - не таить чего-нибудь в себе. Я,
должен признаться, испытываю к вам некоторое особенное чувство. Это меня
гнетет. Если мы вместе позанимаемся спортом, все разрядится.
Ну, выбрали мы хорошую погоду, вывел я атлетов на палубу, посадил
всех в ряд на корточки и каждому положил на шею по шестидесятикилограм-
мовой штанге - для начала. Объяснил, что так производится на первом за-
нятии проверка потенциальных возможностей каждого. И командую:
- Встать!
Ну, мотористы кое-как встали. Камбузник просто упал. Электрик скинул
штангу и покрыл меня матом. А Саг-Сагайло продолжает сидеть, хотя я ви-
жу, что сидеть со штангой на шее ему уже надоело и он хотел бы встать,
но это у него не получается, и глаза у него начинают вылезать на лоб.
- Мотористы! - командую ребятам. - Снимай штангу с чифа! Живо!
Он скрипнул зубами и говорит:
- Не подходить!
А дисциплину, надо сказать, этот вежливый старпом держал у нас пра-
вильную. Ослушаться его было непросто.
Он сидит. Мы стоим вокруг.
Прошло минут десять. Я послал камбузника за капитаном. Капитан пришел
и говорит:
- Эдуард Львович, прошу вас, бросьте эти штучки, вылезайте из-под же-
леза: обедать пора.
Саг-Сагайло отвечает:
- Благодарю вас, я еще не хочу обедать. Я хочу встать. Сам.
Тут помполит явился, набросился, ясное дело, на меня, что я чужие
штанги вытащил.
Капитан, не будь дурак, бегом в рубку и играет водяную тревогу. Он
думал, чиф штангу скинет и побежит на мостик. А тот, как строевой конь,
услышавший сигнал горниста, встрепенулся весь - и встал! Со штангой
встал! Потом она рухнулся с него на кап машинного отделения, и получи-
лась здоровенная вмятина. За эту вмятину механик пилил старпома до само-
го конца рейса...
Ты не хуже меня знаешь, что старпом может матроса в порошок стереть,
жизнь ему испортить. Эдуарда Львовича при взгляде на меня тошнило, как
матросов от прокаженной акулы, я он так ни разу голоса на меня и не по-
высил. Правда, когда я уходил с судна, он мне прямо сказал:
- Надеюсь, Петр Иванович, судьба нас больше никогда не сведет. Уж вы
извините меня за эти слова, но так для нас было бы лучше. Всего вам доб-
рого.
Прошло несколько лет, я уже до второго помощника вырос, потом до
третьего успел свалиться, а известно, что за одного битого двух небитых
дают, то есть стал я уже более-менее неплохим специалистом.
Вызывают меня из отпуска в кадры, суют билет на самолет: вылетай в
Тикси немедленно на подмену - там третий штурман заболел, а судно на от-
ходе. Дело привычное - дома слезы, истерика, телеграммы вдогонку. Доб-
рался до судна, представляюсь старпому, спрашиваю:
- Мастер как? Спокойный или дергает зря? - Ну, сам знаешь эти вопро-
сы. Чиф говорит, что мастер - удивительного спокойствия и вежливости че-
ловек. У нас, говорит, буфетчица - отвратительная злющая старуха, въед-
ливая, говорит, карга, но капитан каждое утро ровно в восемь интересует-
ся ее здоровьем.
Стало мне тревожно.
- Фамилия мастера?
- Саг-Сагайло.
Свела судьба. И почувствовал я себя в некотором роде самолетом: зад-
него хода ни при каких обстоятельствах дать нельзя. В воздухе мы уже,
летим.
Не могу сказать, что Эдуард Львович расцвел в улыбке, когда меня уви-
дел. Не могу сказать, что он, например, просиял. Но все положенные слова
взаимного приветствия сказал. У него тоже заднего хода не было: подмена
есть подмена. Ладно, думаю. Все ерунда, все давно быльем поросло. Надо
работать хорошо - остальное наладится.
Осмотрел свое хозяйство. Оказалось, только один целый бинокль есть, и
тот без ремешка. Обыскал все ящики - нет ремешков. Ладно, думаю,
собственный для начала не пожалею, отменный был ремешок, в Сирии поку-
пал. Я его разрезал вдоль и прикрепил к биноклю. Нельзя, если на судне
всего один нормальный бинокль - и без ремешка, без страховки. Намотал
этот проклятый ремешок на переносицу этому проклятому биноклю по всем
правилам и бинокль в пенал засунул.
Стали сниматься. Саг-Сагайло поднялся на мостик.
Я жду: заметит он, что я ремешок привязал, или нет? Похвалит или нет?
Ну, сам штурман, знаешь, как все это на новом судне бывает. Саг-Сагайло
не глядя, привычным капитанским движением протягивает руку к пеналу, ух-
ватывает кончик ремешка и выдергивает бинокль на свет божий. Ремешок,
конечно, раскручивается, и бинокль - шмяк об палубу. И так ловко шмяк-
нулся, что один окуляр вообще отскочил куда-то в сторону.
Саг-Сагайло закрыл глаза и медленно отсчитал до десяти в мертвой ти-
шине, потом вежливо спрашивает:
- Кто здесь эту самостоятельность проявил? Кто эту сыромятную веревку
привязал и меня не предупредил?
Я догнал окуляр где-то уже в ватервейсе, вернулся и доложил, что хо-
тел сделать лучше, что единственный целый бинокль использовать без ре-
мешка было опасно...
Саг-Сагайло еще до десяти отсчитал и говорит:
- Ничего, Петр Иванович, всяко бывает. Не расстраивайтесь. Доберемся
домой и без бинокля. Или, может, на ледоколах раздобудем за картошку.
И хотя он сказал это вежливым и даже, может быть, мягким голосом, но
на душе у меня выпал какой-то осадок.
Дали ход, легли на Землю Унге.
Эдуард Львович у правого окна стоит, я - у левого.
Морозец уже над Восточно-Сибирским морем. Стемнел