Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Детектив
      Бондарь Александр. Альфонс -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  -
стани Краснофлотского рейда. Вместе со мной встречала рейсовый одна веселенькая старушка. Ста- рушка курила папиросы "Байкал" и с удовольствием рассказывала: - Тонут, тонут, все тонут... Лето жаркое было, купались и тонули. Со- седушка наш на прошлой неделе утонул. Всего пятнадцать минут под водой и пробыл, а не откачали. А позавчера сыночек Маруськи Шестопаловой, семь годочков всего, в воду полез, испугался и... так и не нашли до сей поры. Речкой его, верно, в море уволокло. Иль, мобыть, землечерпалка там близ- ко работала, так его ковшиком в баржу-грязнуху и перевалило... А третьего дня в Соломбале... - Бабуся, остановись, - попросил я. До катера оставалось еще минут пять, и я опасался, что одним утоплен- ником за это время станет больше, что я тихонечко спихну эту веселенькую старушку с пристани. - Не нравится? Бога бояться надо! - злобно сказала старушка. И на этом умолкла. Когда катер швартовался, я увидел на нем знакомую унылую фигуру. Это был Альфонс. Я всегда смеялся над ним, но я всегда любил его. И он всегда знал, что я люблю его. Люди точно знают и чувствуют того, кто любит их. И Альфонс тоже, конечно, знал. Но сейчас он не заметил меня, спускаясь с катера по трапу. Он сразу подошел к веселой старушке и сказал ей: - Мармелад дольками я не нашел, я вам, мамаша, обыкновенный мармелад купил. - Так я и знала! - с торжеством сказала старуха. - Альфонс! - позвал я. Он обернулся, мы обнялись и поцеловались. Он здорово постарел за эти годы. Я тоже не помолодел. И мы куда-то пошли с ним от пристани. - Ты где? - конечно, спросил он. - На перегоне, - сказал я. - На Салехард самоходку веду. - У Наянова? У перегоншиков? - Да. А ты где? - Здесь, в портфлоте на буксире плаваю. Меня, как сокращение воору- женных сил началось, так первого и турнули. - Слушай, - сказал я. - Ведь у тебя отец генерал большой. Неужели ты... - Батька уже маршал, - сказал Альфонс. - Только он с мамой разошелся, и я с ним после того совершенно прервал отношения. Я, знаешь, Рыжий, же- нился недавно. Старушка эта - моя теща, жены моей мама. - А кто жена-то? - спросил я. - Вдова она была, - объяснил Альфонс. - Она, правда, постарше меня, и детишек у нее трое, но очень добрая женщина. Ее муж в море потонул, на гидрографическом судне он плавал... А помнишь, как мы тогда на "губу" попали? Из-за медицинского майора? - Еще бы! - сказал я. - Только не из-за майора, а генерал-майора. И теща с вами живет? - Ну, а кто же за ней смотреть будет? - удивился Альфонс. - Конечно, иногда трудно, но... И я подумал о том, что Альфонс умудрился взойти на Голгофу. Дай все-таки господь, чтобы такие неудачники жили на этой планете всегда, иначе вдовам с детишками придется совсем туго. КОШМАРНАЯ ИСТОРИЯ С МОИМ БЮСТОМ "Быть знаменитым некрасиво". Б. Пастернак. Часто удивляет дешевизна в нашей стране некоторых бытовых вещей, о цене которых узнаешь неожиданным образом или, если хотите, путем. Имею в виду чашки, тарелки, графины, наволочки или матрацы. Узнаю я их цену в ресторанах или гостиницах, когда чего кокнешь или прожжешь. И каждый раз удивляюсь - дешевка! А ведь годами прозябаешь дома с разбитой чашкой или с графином, у которого давно горлышко треснуло, а пробка потерялась. И в голову не придет сходить в посудную лавку и тряхнуть мошной на три или там даже пять рублей, ибо тебе не трешка мерещится, а минимум сотняга убытков. Недавно в дорогом ресторане перевернул целиком стол на очередного своего режиссера-зкранизатора. И обошлось все удовольствие в жалкий чет- вертак... Но вернемся к моему бюсту. Вылепил бюст столичный скульптор-монументалист Геннадий Дмитриевич Залпов абсолютно спонтанно, то есть неожиданно и для себя, и для меня. Затрудняюсь сказать что-либо определенное о степени гениальности Зал- пова, так как в пластических искусствах, как и в музыке, ни бельмеса ни понимаю. Но одно его творение - Николай Васильевич Гоголь в натуральную вели- чину, стилизованный под Бальзака Родена, - вещь, безусловно, замеча- тельная. Во всяком случае, мне она крепко запомнилась. На окраине Москвы у Геннадия Дмитриевича есть полуподвальная мастерс- кая, при ней жилая комнатушка с дырявым диваном и шикарным холодильни- ком. Мастерская битком набита человекообразными муляжами, африканскими масками, скелетами, черепами и от вергнутыми заказчиками скульптурами. Разглядывать изнанку монументалистики при дневном свете и с приятеля- ми даже интересно, но тут пришлось после изрядной танцульки остаться но- чевать у Генки в жилой комнате-каморке в полнейшем одиночестве. Проснулся где-то около двух ночи - незнакомая обстановка, пустые бу- тылки из-под лимонада, голова трещит, возле головы тарелка, набитая окурками. Зима была, холодрыга. Покряхтел я, поворочался, но - дисциплина! Преодолел нежелание выле- зать из-под одеяла, забрал тарелку с окурками и отправился искать место общего пользования. Знал только, что оно с другой стороны огромной мас- терской расположено. Шарил, шарил свободной рукой возле притолоки двери мастерской - выключателей не обнаружил. Тьма впереди - глаз выколи. Но и упрямства у меня достаточно: ежели, например, морковку натираю, то обя- зательно до тех пор, пока из пальцев кровь не брызнет. Короче говоря, воткнулся несколько раз во всякую монументалистику, рассыпал половину окурков, опрокинул пару скелетов, но в туалет все-таки добрался. Тут надо еще заметить, что в нормальных, домашних условиях я никогда не вытряхиваю пепельницы в унитаз. Корень здесь в том, что окурки очень долго не тонут, сопротивляются судьбе со спартанским упорством, сражают- ся с унитазным водопадом насмерть: вертятся там, крутятся, вроде уже по- тонут, ан - нет! - опять всплывут. И я за такое жизнелюбие и упорство окурки уважаю. Они, на мой взгляд, как и римские гладиаторы, заслуживают пальца, поднятого вверх. Но и сам я не могу уступить окуркам последнего слова. И вот минут пять провел в туалете, дергая и дергая машинку, пока последний гладиатор не утоп. В паузах, когда я ожидал очередного наполнения опорожненного бачка, в голову лезли мысли о бренности бытия, вечности мироздания и о том, что рано или поздно придется высказать Геннадию Дмитриевичу свое мнение о его произведениях. Ведь уходить из мастерской художника во сто крат зат- руднительнее, например, нежели из лаборатории ученого. У гения науки мо- жешь достойно молчать от начала до конца, ибо и он, и все окружающие знают, что ты ничего ни в чем не понимаешь, а с художниками просто беда. Тут даже так получается, что чем хуже художник, тем тебе легче нагоро- дить ему при уходе всякой чуши, - и он будет доволен, а с художественным гением полнейшая безысходность, когда топчешься уже в его передней и - ни единого слова не выдавить: нет слов - и баста! Но если уж совсем честным быть, то размышлял я про все эти материи и топил пять минут несчастные окурки еще и потому, что было жутковато возвращаться через темную мастерскую-покойницкую. Все-таки скульптура довольно мертвое изобретение. И нервишки пошаливают. Однако и торчать до утра в туалете резона не было. И когда, значит, последний окурок утоп, я развернулся на сто во- семьдесят и лег на обратный курс. И лавировал сперва довольно удачно - пространственная память-то у меня штурманская. Как вдруг сквозь пыльные окна сверкнула луна, и передо мной возник из небытия и тьмы небольшого роста человек - длиннейший птичий нос, волосы, ниспадающие прямыми пря- дями на изможденные щеки: луна высветила Гоголя, мраморного, безо всяко- го пьедестала. И мертвые, черные провалы зрачков уперли в меня больной, черный взгляд. Я чуть в обморок не свалился. Н-нда... Шутил в своих писаниях при жизни Николай Васильевич много, но и ка- кой-то одинокой запредельной жути в классике достаточно. К тому же я с детства запомнил, что более всего он боялся быть похо- роненным живым, в летаргическом сне. И в завещании даже написал, чтобы не хоронили, пока "не укажутся явные признаки разложения тела". И еще, кажется, в завещании попросил не водружать на могилу тяжелого надгробия, дабы оно не давило на него тяжестью Каменного Гостя. Говорят, при вскры- тии потом могилы обнаружили его в гробу перевернутым. Не буду утверждать, что сказанное полностью соответствует действи- тельности, - не в том дело. А в том, что в моем-то мозгу это существует с отрочества так, будто я сам гроб Николая Васильевича вскрывал: вообра- жение - черт бы его побрал! - у меня тоже хорошее. А тут не в воображении, а въяве увидел скорбную нахохлившуюся фигуру и лицо, которое потусторонне светилось, - черный полированный мрамор в лунных лучах - ни житель света, черт бы Залпова побрал, ни призрак мерт- вый... Бежал я от Гоголя - в трусах и майке - точно как Евгений от Медного Всадника, обхвативши голову руками и подвывая на ходу. В комнатенке засунул ножку стула в ручку двери - крючка не было; по- листал разные легкомысленные журнальчики, покурил, но заснуть так больше и не удалось. Лежал и раздумывал о мистических совпадениях. Ходят слухи, что вдове Булгакова Елене Сергеевне по бедности пришлось отыскивать на задах како- го-то кладбища, на свалке среди старых, бесхозных памятников более или менее подходящую к ее вкусу и бюджету, бывшую, естественно, уже в упот- реблении, замшелую плиту. Понравилась ей одна такая глубоко вдавившаяся в землю плита. А когда плиту перевернули, то обнаружили надпись "Н. В. ГОГОЛЬ". И этот самый камень лежит теперь на Булгакове - вот она, эста- фета русской литературы. Возможно, все это тоже мое воображение, но действую я тут по принципу какого-то великого человека, вроде бы так заявившего: "Коли черта нет, его следует выдумать". Утром пришел Залпов, вгляделся в мою физиономию и говорит: - Ну у тебя и выражение на личике! Прямо как у Понтия Пилата! Я почему-то шепотом ему говорю: - Сволочь! Ваятель чудотворный! Надо людей предупреждать, что здесь у тебя покойницкая, а не человеческое жилье! Ужо тебе!.. Ну, потом рассказал все, как было. Он расцвел утренней розой, когда убедился в том, что я действительно ночью насмерть перепугался. Понять его можно. Что для творца может быть прекрасней, нежели потрясение, произведенное его творением на другого художника? И Генка - в компенсацию за бессонную ночь и все пережитые кошмары с ходу возвел меня на подиум (так на древнеримском языке возвы- шение для натурщиков называется), усадил на трухлявую вертящуюся табу- ретку и принялся лепить. Пока он самозабвенно работал, я несколько раз задремывал и чуть было с подиума не свалился. Часика через два Генка уже закончил. Голова бюста показалась мне значительно больше моей натуральной, а глина, из которой он все это дело сляпал, грязноватой. Эти свои замеча- ния я высказал вслух, но робко. Честно признаться, мне бюст понравился своей тяжестью, массивностью, монументальностью - размеры и объем произведения пластического искусства играют не последнюю роль, в чем легко можно убедиться на любом углу на- ших городов. На робкие замечания Генка ответил, что голова у меня действительно опухшая, но на другое я и не должен был рассчитывать. А про глину мону- менталист сказал, что она первоклассная. Затем он закрыл мое изображение мокрой тряпкой и добавил, что сеанс окончен. Мы попрощались, и я убыл восвояси. Спустя этак годик случайно узнаю, что красуюсь в столичном Манеже на выставке "Голубые дороги Родины" бюстом уже из настоящей бронзы. Примчался в Москву на самолете, узнал, что на самом деле отлит в цветном металле и опять спонтанно: не набиралось для огромной выставки, которая должна была прославить морское могущество нашей страны, нужного количества экспонатов. Вот меня и отлили - повезло Геннадию Дмитриевичу Залпову. Собрал я штук пять московских красоток - знакомых и вовсе не знакомых - и повез их на выставку, чтобы оглушительно похвастаться свидетельством своего вечного теперь бессмертия. Ну-с, купил билеты и повел московских красоток, одна из которых почему-то оказалась негритянкой, в космические пространства манежных анфилад. Искали мы мой бюст, искали - раза три выставку обошли - нет меня. Ни в натуре нет, ни, как говорится, в списках-проспектах. Я было решил, что меня просто-напросто разыграли. Но тут негритянка обнаружила произведе- ние Геннадия Дмитриевича Залпова. Под моим пластическим изображением ви- села бирка: "Портрет писателя-моряка В. Корнецкого. 1979. Бронза. 65 х 25 х 36". Красотки принялись хохотать над опухшей бронзовой физиономией и пе- ревранной фамилией. Я обозлился, исправил фамилию под портретом шарико- вой ручкой, смотрительница-служительница подняла шум и гам, меня повели в дирекцию Манежа, и там я битый час доказывал, что не верблюд. За это время красотки смылись. Мне ничего не оставалось, как опять пойти в зал и повертеться минут пятнадцать вокруг бюста в надежде, что кто-нибудь из редких посетителей обнаружит наше сходство, но такого не случилось. Тогда я позвонил Генке и сказал, что отлил он не меня, а какое-то чучело, да еще и под другой фамилией. На это Генка сказал, что я не Гоголь, чтобы быть на себя похо- жим, и сам виноват, что у меня дурацкая фамилия, которую вечно путают, и что я должен быть ему до гроба благодарен хотя бы за то, что угодил в компанию Петра Великого, Витуса Беринга и Ивана Папанина. Но даже такие соседи по выставочному залу меня не утешили, а усы Петра напомнили поче- му-то усы булгаковского кота из "Мастера и Маргариты". К счастью, тут я обнаружил портрет капитана дальнего плавания Ивана Александровича Мана. Он первым водил "Обь" в Антарктиду, а во время вой- ны проявил огромное количество какого-то уже запредельно-бесшабашного мужества, когда угодил в штрафбат и высаживался в Констанце. Так вот, фамилию Ивана Александровича тоже переврали, и значился он как МААН - два "а" в середине. И я утешился, плюнул на "мраморную слизь" и решил выкинуть историю из головы. Не тут-то было! Зимой "Голубые дороги Роди- ны" привезли в родной Ленинград и развернули уже в нашем Манеже. На выс- тавку занесло одного моего высокого морского начальника, Героя Социалис- тического Труда. И вот, когда он обнаружил бронзовый бюст рядового судо- водителя, а такое вообще-то положено при жизни только настоящим дважды Героям, то начальник так обозлился на мою нескромность, что к чему-то придрался и сделал мне дырку во вкладном талоне к диплому, а затем отп- равил меня вне очереди на Охту на курсы повышения квалификации комсоста- ва флота. Но и это не конец. Где-то еще через год звонит Гена и спрашивает, нет ли у меня знакомых в Прокуратуре СССР. Я отвечаю, что пока нет, но в бу- дущем все возможно. Он орет, чтобы я прекратил шутки, потому что леген- дарный бюст, когда "Голубые дороги Родины" везли уже с Дальнего Востока в Клязьму, на родных сухопутных железных дорогах сперли. Из Хабаровска мое бронзовое многопудье уехало, а в Клязьму не приехало. Я говорю, что это вполне естественно и еще раз иллюстрирует любовь ко мне всего нашего великого народа. Генка обозвал меня идиотом и объяснил, что бронзу воруют даже с мо- гильных надгробий: делать какие-то втулки для передних или задних подве- сок "Жигулей". Я ему сказал, что он сам дурак. Генка слезливо сказал, что если это моя проделка, то он умоляет бюст вернуть, ибо им, скульпторам-монументалистам, положен на каждый год ли- мит бронзы - она острый дефицит. А он - Генка - сейчас лепит Семена Че- люскина - у того как раз юбилей. И рассчитывал перелить мой бюст в этого землепроходца, но теперь все срывается. Я говорю: какой может быть юбилей у Семена Челюскина, ежели никто не знает дат его рождения и смерти? Генка говорит, что это не мое дело, а что с него, с Залпова, высчитывают по рубль двенадцать копеек за каждый килограмм моего портрета, хотя он лично никакого отношения к вагонной краже не имел. Я ему говорю, что если килограмм бронзы стоит рупь двенадцать, то это не дефицит. И украли мой бюст влюбленные читатели, а не автолюбители. Хотя, добавляю я то, с чего начинал эту грустную историю, то есть что меня удивляет дешевизна в нашей стране некоторых бытовых вещей, о цене которых узнаешь в ресторанах или гостиницах, когда кокнешь чашку, графин или тарелку. И что не так давно в Доме кино я перевернул стол на очеред- ного своего режиссера-экранизатора, и обошлось все удовольствие в чет- вертак... Генка меня не дослушал и бросил трубку. Бюст сгинул бесследно. Даже фото не осталось. Не скрою, я несколько огорчен таким концом этой истории, ибо явствен- но вижу очистительный огонь, в котором плавится мое бронзовое бессмер- тие, превращаясь во втулки для передней или задней подвески "Жигулей". Ведь любой - самый средненький - человек огорчается невниманием к его заслугам, готовясь к предстоящему - неизбежному - и, увы, уже вечному забвению. НАШ КОК ВАСЯ После демобилизации из Военно-морских сил я работал в экспедиции по перегону рыболовных судов на Дальний Восток через арктические моря. И вот принимал однажды в должности капитана рыболовный сейнер на судостро- ительном заводе в Петрозаводске. Был 1956 год. Неразбериха в экспедиции царила страшная. Дизельное топливо, например, которое переправляло нам рыболовное министерство, захватила себе Карело-Финская республика и отдала сельскому хозяйству: их тракторам пахать было не на чем; теплое обмундирование доставали чуть ли не в Одессе. Словом, то одно, то другое, то третье... Голова кругом идет, и очень ругаться хочется. А тут еще кока у нас нет, и приходится водить команду несколько раз в день на берег, в столо- вую. Этим всем и воспользовался старший помощник, чтобы уговорить меня взять в рейс коком того беспалого Ваську. - Кок, сами знаете, сегодня вещь дефицитная, - сказал мне старпом. - Кока надо брать за жабру и тащить на пароход. А вы отказываетесь. Нельзя таким разборчивым быть, товарищ капитан. Всякий дефицит всегда за жабру хватать надо. Старпом у меня был хороший. Молодой, правда, и не очень грамотный, но умение хватать вовремя развито в нем было чрезвычайно. Помню, когда мы уже пришли в Беломорск, чиф (так на морском жаргоне зовут старшего по- мощника) однажды ночью три автомобильных покрышки где-то стащил. Из та- ких покрышек самые хорошие кранцы получаются, а кранцев на судне у нас недоставало. Заботливый был старпом. Тут ничего не скажешь. Ему за эту заботли- вость и "мешок завязали" накрепко. Да еще грубоват был, на глотку очень сильный. Матросы между собой звали старпома горлопаном. Вот он мне и сказал, что этого Ваську надо брать за жабру, пока дру- гие этого не сделали. Я объясняю Василию Михайловичу, что кок больно мо- лодой и никогда не плавал в море. К тому же уголовник - год в тюрьме просидел. Совпадение у него еще такое нехорошее: на руке нет двух пальцев, а фамилия Беспалов. Старпом ударил себя кулаком в грудь и говорит: - То, что Беспалов, это ничего. Его Васей зовут. Тезка он мой. А это что-нибудь да значит. Мальчишка? Да. Против факта не попрешь. Но уже в три геологические экспедиции съездил. Желание работать ну прямо-таки крупными буквами у него на морде написано. Боевой, в общем, парень. А в тюрьму по неопытности попал и молодости. В цирке был как-то. В первом ряду сидел. А на манеже - тигры. У одного хвост из клетки высунулся и вот по опилкам извивается. Вася за хвост ухватил, на руку его намотал и ждет: что дальше будет? Тигр сперва удивился. Потом стал на свою укроти- тельницу

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору