ображений.
Затем замкнулся в себя и в привезенную нами меховую одежду.
   07.09. 1960 года на ледокольном пароходе "Леваневский" мы отправились
в Восточный сектор Арктики, с целью снабжения самых далеких на этой пла-
нете островных полярных станций.
   Редкий для меня случай - в рассказе "Путь к причалу" у главного героя
боцмана Росомахи существовал прототип. Это был мичман Росомахин. Мы пла-
вали с ним на спасателе в 1952 - 1953 годах. Мы с ним не только плавали,
но и тонули 13 января 1953 года, у  камней  со  скупердяйским  названием
Сундуки в Баренцевом море, на восточном побережье острова  Кильдин,  се-
вернее рейда с веселым названием Могильный.
   Мы спасали средний рыболовный траулер 1 188. Но тень "Варяга"  витала
над этим траулером. Он спасаться не пожелал. Он нормальным утюгом  пошел
на грунт, как только был сдернут с камней, на которые вылетел.
   Аварийная партия разделилась на две неравные части. Одна часть полез-
ла на кормовую надстройку, другая на задирающийся к черным небесам нос -
траулер уходил в воду кормой. Я оказался на кормовой надстройке и наблю-
дал оттуда за волнами, которые заплескивали в дымовую трубу. Рядом висел
на отличительном огне мичман Росомахин.
   Температура воды - 1deg., воздуха - 6deg., ветер  5  баллов,  метель,
полярная ночь, огромное желание спасти свою шкуру любой ценой.
   И когда подошел на вельботе капитат-лейтенант Загоруйко, я  заорал  и
замахал ему.  Я  решил,  что  первыми  надо  снимать  людей  с  кормовой
надстройки, ибо нос будет дольше торчать над волнами.  Я  очень  глубоко
замотивировал решение. В корме - машина, наиболее тяжелая деталь -  раз;
чем глубже уходит в волны корма, тем труднее снять с нее людей, так  как
вокруг надстройки куча разных шлюпбалок, выгородок и другого острого же-
леза - два; в носовом трюме нет пробоин, и  там  образовалась  воздушная
подушка - три, и т. д. и т. п.
   И тогда прототип моего литературного героя спас мне душу.  Он  заорал
сквозь брызги, снег, и ветер, и грохот волн, что я щенок, что  командиры
аварийных партий и капитаны уходят с гибнущих кораблей последними.  Если
бы не его вопль, я попытался бы отбыть с траулера одним из  первых,  как
нормальная крыса, и навсегда потерял бы уважение к самому себе, не гово-
ря уже об уважении ко мне следователя и прокурора.
   Таким образом, каждое предложение Данелии по изменению чего-то в боц-
мане Росомахе ранило мою спасенную когда-то Росомахиным  душу.  Кто  это
собирается что-то изменять в моем рассказе? Режиссер,  человек,  который
видел море только с сочинского пляжа? Человек, который  даже  не  знает,
где остров Кильдин и где Гусиная земля? Какое право он тогда имеет  сни-
мать фильм о погибшем в море спасателе?
   Я, конечно, не показывал своих чувств Гии, но он о  них  догадывался.
И, кроме того, как настоящий режиссер, понимал необходимость войти в ма-
териал самому.
   И тогда было принято решение отправиться на судне в Арктику и  писать
сценарий в условиях, наиболее близких к боевым.
   На "Леваневском" мы оказались в одной каюте. Гия на верхней койке,  я
на нижней. И полтора кубических метра свободного пространства возле  ко-
ек. Идеальные условия для проверки психологической совместимости или не-
совместимости. Плюс идеальный раздражитель, абсолютно еще не исследован-
ный психологами, - соавторство в сочинении сценария.
   Если в титрах стоит одно имя сценариста, то - по  техническим  причи-
нам. Мы на равных сценаристы этого фильма.
   Уже через неделю я люто ненавидел соавтора и режиссера. Кроме  огром-
ного количества отвратительных черт его чудовищного характера он  приоб-
рел на судне еще одну. Он, салага, никогда раньше не игравший в морского
"козла", с первой партии начал обыгрывать всех  нас  -  старых,  соленых
морских волков!
   Психологи придумали адскую штуку для того, чтобы выяснить  психологи-
ческую совместимость. Вас загоняют в душ, а рядом, в  других  душевых  -
ваши друзья или враги. И вы должны мыться, а на вас льется  то  кипяток,
то ледяная вода - в зависимости от поведения соседа, ибо водяные магист-
рали связаны.
   Так вот, посади нас психологи в такой душ, я бы немедленно сварил Ге-
оргия Николаевича Данелию, а он с наслаждением заморозил бы меня.
   И это при том, что и он, и я считаем себя добрыми людьми!  Почему  мы
так считаем? Потому, что ни он, ни я не способны подвигнуть себя на  ка-
торгу писательства или режиссерства, если не любим своих героев. У  Гии,
мне кажется, нет ни одного Яго или Сальери. Его ненависть к серости, ду-
рости, несправедливости, мещанству так сильна, что он физически не  смо-
жет снимать типов, воплощающих эти качества.
   Гия начинал в кино с судьбы маленького человеческого детеныша,  кото-
рого звали Сережей. И в этом большой смысл.  Полезно  начать  с  детской
чистоты и со светлой улыбки, которая возникает на взрослых  физиономиях,
когда мы видим детские проделки. Знаете, самый  закоренелый  ненавистник
детского шума, нелогичности, неосознанной жестокости - вдруг  улыбается,
увидев в сквере беззащитных в слабости, но лукавых человеческих  детены-
шей.
   При всей сатирической злости в Данелии есть отчетливое понимание  то-
го, что сделать маленькое добро куда труднее, нежели  большое  зло,  ибо
миллионы поводов и причин подбрасывает нам  мир  для  оправдания  дурных
поступков.
   Когда я писал о боцмане Росомахе, то любил его и давно  отпустил  ему
любые прошлые грехи.
   Когда Гия решил делать фильм по рассказу, перед ним встала  необходи-
мость полюбить боцмана с не меньшей силой. Но поводы и причины  любви  у
меня и у Гии были разные, так как люди мы разного жизненного опыта. Надо
было сбалансировать рассказ и будущий фильм так, чтобы мне  не  потерять
своего отношения к меняющемуся в процессе работы над сценарием герою,  а
Гии набрать в нем столько, сколько надо, чтобы от души полюбить.
   Сбалансирование не получалось.
   Уже на восьмой день плавания мы перестали разговаривать. В каюте  во-
царилась давящая, омерзительная тишина. И только за  очередным  "козлом"
мы обменивались сугубо необходимыми лающими репликами: "дуплюсь!",  "так
не ставят!", "прошу не говорить с партнером" и т. д.
   Точного повода для нашей первой и зловещей ссоры я не помню. Но общий
повод помню. Гия заявил в ультимативной форме, что будущий фильм не дол-
жен быть трагически-драматическим. Что  пугать  читателей  мраком  своей
угасшей для человеческой радости души я имею полное право, но  он  своих
зрителей пугать не собирается, он хочет показать им и смешное, и  груст-
ное, и печальное, но внутренне радостное...
   - Пошел ты к черту! - взорвался я. - Человек прожил век одиноким вол-
ком и погиб, не увидев ни разу родного сына! Это "внутренне радостно"?!.
   Он швырнул в угол каюты журнал с моим рассказом.
   - Это тебе не сюсюкать над бедненьким сироткой Сереженькой! -  сказал
я, поднимая журнал с моим рассказом. - Тебе надо изучать материал в  яс-
лях или в крайнем случае в детском саду на Чистых прудах, а не в  Аркти-
ке...
   Вокруг "Леваневского" уже давно сомкнулись тяжелые льды.
   Гия взял бумагу и карандаш. Когда Гия приходит  в  состояние  крайней
злости, он вместо валерьянки или элениума рисует. Он рисует будущих  ге-
роев, кадрики будущего фильма или залихватски танцующих джигитов. В  хо-
рошем настроении он может набросать и ваш  портрет.  Все  мои  портреты,
сделанные Гией, кажутся мне пародиями или шаржами. Правда, я никогда  не
говорил ему об этом. Я просто нарисовал его самого с повязкой -  бабским
платочком - на физиономии. Получилось, на мой взгляд, очень похоже, хотя
один глаз я нарисовать не смог.
   Происхождение повязки таково.
   Севернее Новосибирских островов в Восточно-Сибирском море есть остро-
вок Жохова. Это около семьдесят пятого градуса северной широты. На  ост-
ровке полярная станция, свора псов и два белых  медвежонка,  принятых  в
собачью компанию на равных.
   Два года к острову не могли пробиться суда. Станция оказалась на гра-
ни закрытия. "Леваневский"  пробился.  Началась  судорожная,  торопливая
выгрузка. Конечно, работали и Данелия, и Таланкин. Работали как  обыкно-
венные грузчики. Только выгрузка была необыкновенная. Судно стояло дале-
ко от берега.
   Ящики с кирпичом, каменный уголь, мешки с картошкой, тяжеленные части
ветряков из трюмов переваливались на понтон, катерок тащил понтон к  бе-
регу среди льдин, затем вывалка груза на тракторные  сани,  оттаскивание
грузов к береговому откосу... Работа и днем, и ночью при свете фар трак-
тора.
   Понтон не доходил до кромки припая. И часто мы работали по пояс в ме-
сиве из воды, измельченного льда и песка со снегом.
   Покурить удавалось, только когда понтон застревал во льдах где-нибудь
на полпути к острову. В эти редкие мииуты мы собирались у костров, соба-
ки и мишки подходили к нам, мы играли с ними,  возились,  фотографирова-
лись с медвежатами. И каждому хотелось оказаться на фотографии поближе к
зверюгам.
   Быть может, оттуда, с далекого острова Жохова, мы привезли  острейшее
желание вставить в сценарий какого-нибудь зверюгу. И в  фильме  появился
мишка, но сейчас не о том.
   Работая в береговом накате, Гия простыл и получил здоровенную флегмо-
ну несколько ниже челюсти. О своем приобретении он молчал, продолжая вы-
волакивать из ледяного месива ящики с печным кирпичом.
   Он, по-видимому, получал мрачное наслаждение от сознания, что  вскоре
умрет от заражения крови, а я весь остаток жизни буду  мучиться  укорами
совести, ибо не понял его тонкой лирической души. Оснований для  возмож-
ной смерти было больше чем достаточно.  На  судне  не  было  врача.  Был
только косой фельдшер. До ближайшей цивилизации - бухты Тикси или  устья
Колымы восемь градусов широты, то есть четыреста восемьдесят миль. Ника-
кие самолеты сесть на остров или возле не могли. О вертолетах  не  могло
идти и речи. А флегмона на железе под подбородком не лучше приступа  ап-
пендицита.
   Когда она по размеру достигла гусиного яйца,  температура  самоубийцы
достигла сорока градусов Цельсия. Кажется,  я  ночью  услышал,  что  мой
враг-соавтор бредит или стонет сквозь сон.
   Занятная сделалась мина у фельдшера, когда  мы  с  Игорем  Таланкиным
приволокли к нему Гию и он увидел эту жуткую флегмону. Резать надо  было
немедленно. Новокаина не было. И в отношении антисептики  дело  обстояло
хуже некуда. Чтобы перестраховаться, фельдшер засадил  в  центр  опухоли
полный шприц какого-то пенициллина, и я с трудом удержал в себе сознание
и устоял на ногах.
   Гия сидел в кресле ничем не привязанный и молчал,  только  побелел  и
ощерился. И все время, пока фельдшер тупым скальпелем  кромсал  его,  он
продолжал молчать. А после операции решительно встал с кресла, чтобы са-
мостоятельно идти в каюту. Ему хватило ровно одного шага,  чтобы  отпра-
виться в нокдаун.
   Старший помощник капитана Гена Бородулин (сейчас он  капитан,  и  дай
ему господь всегда счастливого плавания!) выдал пациенту стакан  спирта,
хотя на судне уже давно, даже в дни рождений, пили только хинную настой-
ку.
   А на следующее утро, выволакивая из ледяного месива очередной мешок с
мукой, я увидел рядом перебинтованного режиссера, запорошенного угольной
пылью, под огромным ящиком с запчастями ветряка...
   Вы думаете, Гиино геройство помогло нам найти  общий  язык?  Черта  с
два! Я не какой-то там хлюпик. Конечно, я высказал в общей форме похвалу
его мужеству и умению терпеть боль, но когда на Земле Бунге мы  отправи-
лись на вездеходе охотиться на диких оленей, я захватил единственный ка-
рабин, а ему досталась малопулька. Я вцепился в карабин, как молодожен в
супругу. И на все справедливые требования стрелять в оленей  по  очереди
отвечал холодным отказом.
   Никаких оленей мы не обнаружили, вездеход провалился под  лед,  выта-
щить его не удавалось, вокруг была ослепительная от снега тундра  и  лед
Восточно-Сибирского моря, вернее, лед пролива Санникова.  Шофер-полярник
предложил пострелять из карабина ради убийства времени в консервную бан-
ку. И мы долго стреляли, а Гия расхаживал взад-вперед по тундре и  делал
вид, что все происходящее его не интересует, что стрелять из карабина  в
банку ему ни капельки не хочется и что теперь он до карабина  никогда  в
жизни не дотронется.
   Патронов оставалось все меньше. Мы мазали отчаянно  -  замерзшие,  на
ветру, возле наполовину затонувшего вездехода. Когда патронов оставалось
три штуки, моя гуманитарная составляющая не выдержала.  Я  отправился  к
врагу-соавтору и протянул карабин. Его грузинско-горская  сущность  тоже
не выдержала. Он сказал, что я та еще сволочь, что он никогда  не  пошел
бы со мной в разведку и так далее, но руки его непроизвольно протянулись
к карабину.
   И он всадил все три патрона в эту дурацкую банку! И потом с  индиффе-
рентным видом продолжал расхаживать взад-вперед по тундре. И вид у  него
был индюшечий, так как он изображал полнейшее равнодушие к своей победе,
как будто был чемпионом мира по стрельбе, а не  обыкновенным  начинающим
режиссером и бывшим неясно каким архитектором!
   Вот в такой жуткой психической обстановке происходили  роды  сценария
"Путь к причалу"!
   Соавтор обыгрывал меня в  домино,  демонстрировал  суровое  мужество,
лучше меня стрелял из карабина. Оставалось - попасть в хороший шторм.  Я
не сомневался, что бывший архитектор будет травить на  весь  ледокольный
пароход "Леваневский" от фор- до ахтерштевня.
   12.10. 1960 года радист Юра Комаров принес радиограмму.
   - Ребята, - сказал Юра, - вам тут, очевидно, шифром лупят. Так вы во-
обще-то знайте, что шифром в эфире можно только спецначальникам...
   Текст, пройдя океанский эфир, выглядел так:
   "ЛЕВАНЕВСКИЙ ДАНЕЛИЮ ТУЛАНКИНУ КАПЕЦКОМУ  ПОЗДРАВЛЯЕМ  СЕРЖА  ПОЛУЧИЛ
ПРЕМИЮ МОЛОДЕЖНОМ ФЕСТИВАЛЕ КАННАХ ВОЗМОЖНА АКАПУЛЬКА".
   Итак, "Серж" победно распространялся по глобусу, улыбался зрителям на
берегах довольно далекого от родителей Средиземного моря, а Гию и  Игоря
начинала нетерпеливо ожидать в гости знойная Мексика.
   "Красивая жизнь" - скажет 99,999% людей на планете.
   И правильно скажут. Только путь к причалам этой жизни не бывает  кра-
сивым. И это не в переносном, а в прямом смысле.
   "Леваневский" угодил не в хороший шторм, а в нормальный ураган.
   И было это как раз в тех местах, где штормовал и  погибал  наш  герой
боцман Росомаха - в Баренцевом море, недалеко от острова Колгуев.
   Правда, в ураган угодил я. Данелия и  Таланкин  бросили  писателя  на
произвол судьбы в Диксоне. Они опаздывали в Мексику и должны были лететь
домой на самолете, а я оставался на ледокольном пароходе  "Леваневский",
чтобы отметить командировочное в Архангельске, прибыв туда  морским  пу-
тем.
   - Такого количества SOS'ов не слышал даже Ной! - изрек наш радист Юра
Комаров, пытаясь обедать на четвереньках в кают-компании. В кресла зале-
зать было опасно - их вырывало с корнем.
   А скоро подумать вплотную о SOS'е пришлось и нам - волнами  заклинило
руль или что-то сломалось в рулевой машине. На палубе были понтоны,  ка-
тера, вездеходы, огромные автофургоны  -  радиолокационные  станции,  то
есть судно было перегружено и центр тяжести его находился  не  там,  где
положено, а черт знает где. Но SOS давать оказалось бесполезно. Никто не
мог успеть к нам, кроме ледокола "Капитан Белоусов", который штормовал в
сутках пути.
   За эти сутки я точно осознал разницу между писателем  и  режиссерами:
когда режиссер разгуливает по Мексикам или  Парижам,  сценарист  изучает
жизнь, как говорится, "на местах". Ну,  с  этими  несправедливостями  мы
давно смирились. Привычка к подобным обидам передается  сценаристам  уже
генетически. А вот когда старик "Леваневский" разок лег  на  левый  борт
градусов на тридцать пять, тогда он задумался в этом  положении,  решая,
стоит ли ему обратно подниматься или спокойнее будет опуститься в мирную
и вечную тишину, или лучше просто-напросто стряхнуть со своей шкуры  все
понтоны, катера и передвижные радиолокационные станции, вот в  этот  мо-
мент, который, правда, был отчаянно красив, ибо шторм сатанел над  морем
Баренца при безоблачном, чистом черном небе и  полной  луне,  и  гребень
каждой волны, которая перекатывала через  "Леваневский",  был  просвечен
лунными лучами и сверкал люстрами Колонного зала - вот в этот  момент  я
затосковал по соавтору.
   Мне хотелось поделиться с ним красотой мира.
   Ведь все художники болезненно переносят одинокое наслаждение красотой
без близких им по духу людей.
   И тогда "Леваневский" стремительно и, казалось, бесповоротно повалил-
ся на левый борт, и в ходовой рубке вырвало из пенала бинокль, и он про-
несся сквозь тьму рубки со снарядным свистом и разбился в мелкие брызги,
а мы висели кто где и не могли понять, что это такое просвистело и взор-
валось в рубке ледокольного парохода. И когда потом мы полезли  с  Геной
Бородулиным на палубу, чтобы проверить крепления понтона,  и  обтягивали
крепления при помощи ломов и "закруток", а понтон под нами ездил по  па-
лубе и нависал над забортным пространством. И когда от чрезмерного физи-
ческого перенапряжения и качки мне стало обыкновенно дурно и меня вывер-
нуло в ослепительные волны, и холодный пот мешался на моем лице с не ме-
нее холодными брызгами, - я все вспоминал  и  вспоминал  жаркую,  жирную
Мексику и все отчетливее понимал разность режиссерской  и  сценаристской
судеб.
   Утро было тоже довольно хреновое.
   "Леваневский" дрейфовал в дыру между островом Колгуев и  мысом  Канин
Нос. Юра Комаров время от времни появлялся в ходовой рубке и  сообщал  о
чужих несчастиях. Сведения о чужих бедах каким-то чудом утешают попавше-
го в беду человека. Норвежское рыболовное судно было  покинуто  командой
возле мыса Коровий Нос и превратилось в "летучего голландца" (так  назы-
ваются на официальном морском языке брошенные экипажем суда).  И  теперь
всем судам давали предупреждение на предмет  возможного  столкновения  с
ним в горле Белого моря.
   Нам было еще далеко до горла Белого моря и  столкновения  с  "летучим
голландцем". Юра Комаров разглагольствовал в рубке о том, что самым  ме-
лодичным, музыкальным и красивым из всех соединений точек и тире являет-
ся сочетание SOS. Три точки, три тире и еще три точки - просто прелесть,
они пахнут Чайковским.
   18.10. 1960 года, около полудня, мы увидели ледокол  "Капитан  Белоу-
сов". Самого ледокола мы, конечно, не увидели. Был  только  снежно-белый
широкий смерч. Брызги вздымались вокруг ледокола,  который  шел  к  нам,
чтобы оказать нам чисто моральную, но - помощь (чисто моральную  потому,
что завести в такой шторм буксир, "взять за ноздрю", как говорят моряки,
нас было совершенно невозможно). "Капитан  Белоусов"  качался  так,  что
тошно было даже глядеть в его сторону.
   У ледоколов нет бортовых килей, и днище им инженеры делают яйцеобраз-
ным, дабы при ледовой подвижке они, как нансеновский "Фрам", вылезали на
лед. Судно без бортовых килей с яйцом вместо брюха  качается  на  волне,
безобразным и удивительным образом.
   На "Капитане Белоусове" восемьдесят процентов экипажа не было способ-
но трудиться. На ледоколах привыкают плавать во льдах, а во льдах не мо-
жет быть волны, и ледокольщики отвыкают от голубого волнового простора и
укачиваются быстро и всерьез.
   "Белоусов" заложил вираж вокруг "Леваневского".
   Капитаны обсудили по радиотелефону положение  и  пришли  к  выводу  о
бессмысленности каких бы то ни было, мероприятий со стороны "Белоусова".
Нам следовало самим ремонтировать рулевое, то есть самоспасаться. И  тут
к рации позвали Капецкого.
   - Кинокорешки-то тебя в беде не бросили. Тоже  пришли.  Спасители,  -
сказал капитан. - Данелия на связь просит. Короче только!
   Я услышал:
   - Привет, Вика! Ты, говорят, затравил "Леваневский" от киля до клоти-
ка? - орал режиссер сквозь вой и стон шторма.
   О юморе в философской литературе написано много. Этой проблемой заии-
мались и Гегель, и Спи