Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
бо начальство отлично знало, что это самый ло-
яльный из лояльных будет оратор и трибун.
Перед убытием на конференцию, как и положено, на судне было проведено
собрание, чтобы выработать почины, наказы делегату и соцобязательства о
перевыполнении плана по разным показателям.
Как и положено, нашлись всякие недостаточно сознательные элементы
(вроде нашего Копейкина или тети Ани) и обрушили на делегата необосно-
ванные претензии, бессмысленные жалобы и пошлые выпады в сторону высшего
морского начальства - в диапазоне от требования оплаты сверхурочных ра-
бот в инпортах в инвалюте до отказа от обязательной подписки на газету
"Водный транспорт", потому что в этой газете про речников пишут больше,
чем про моряков.
Фомич тщательно фиксировал все отрицательные выпады и положительные
почины-обязательства. Затем систематизировал зафиксированное: на одну
бумажку то, что можно будет говорить перед сверхначальством, а на другую
все то, что ни в коем случае говорить нельзя, если не хочешь сломать се-
бе шею и остаться на береговой мели навечно.
Прибыв на конференцию, Фомич, как и положено, сдал в секретариат бу-
мажку 1 1. А когда вылез на трибуну перед министром, начальником паро-
ходства и другими божествами, то случайно вытащил из кармана бумажку 1 2
и приступил к чтению. И сразу вся внешняя, окружающая в этот момент Фо-
мича-чтеца реальность полностью перестала им замечаться и на него воз-
действовать. И трибун не заметил ни гробовой тишины, наступившей в зале
конференции; ни редких, восхищенных смелостью оратора кряхтений других
смельчаков-либералов и нигилистов из задних рядов; ни остолбенело выпу-
ченных (как у меня на мосту через Дунай) глаз начальника пароходства и
секретаря парткома; ни даже того, что министр в президиуме проснулся.
Читая написанное, он, как я уже объяснял, никогда не вникал в смысл и
суть, никогда ничего не понимал из произносимого, ибо еще и вел борьбу с
челюстями. И потому он нес с трибуны истины жуткие, никакому публичному
обсуждению не подлежащие; сумасшедший смельчак, решившись говорить о
них, должен был бы кричать, потрясать кулаками, негодовать. А Фома Фо-
мич, абсолютно уверенный в благонамеренности своего текста 1 1, читал
его бесстрастно и монотонно, как дьяк по тысяча первому покойнику. И эта
спокойная и добро-торжественная интонация спасла Фомича. Он уверен был,
что зачитывает товарищам начальникам о превышении его экипажем планов и
увеличении подписки на газету "Водный транспорт"!
А нес - про инвалютные сверхурочные!
И только сняв очки и не дождавшись положенных по штату всякому высту-
пающему аплодисментов, повернулся к президиуму и что-то тревожное начал
ощущать, ибо профессионально дальнозоркими глазами увидел, что начальник
пароходства сыплет себе в рот таблетки (вероятно, валидол) из полной
пригоршни, а секретарь парткома, сильно качаясь, идет за кулисы (вероят-
но, вешаться).
Обличай он и ущучивай, высказывай претензии и фантастические требова-
ния разных Копейкиных в другом тоне - со страстями и негодованиями - и
песенка Фомы Фомича Фомичева была бы спета. Но тут случился полнейший
хеппи энд.
Министр встал и сказал, что он наконец-то понял, что приехал сюда не
напрасно, что все предыдущие ораторы были только амебы, а капитан Фуфы-
ричев - единственный человек, который по-настоящему болеет за дела на
флоте. И что на месте начальника пароходства он, министр, отправил бы
капитана Фуфайкина в Гренобль на международный спецтренажер для судово-
дителей суперсухогрузов.
Вот после этой истории Фомич не только прокатился в Париж на поезде,
но и получил кличку Драйвер - за полнейшее бесстрашие. Правда, прокатил-
ся он в Гренобль и даже посетил Лувр уже в почти вовсе облыселом виде -
волосы начали у него выпадать пучками еще на трибуне, когда он увидел
качающегося секретаря парткома и разобрал на своей бумажке: "1 2".
Между прочим, сохранял эту бумажку Фома Фомич, чтобы не забыть, кто
из его команды главный оппортунист и кто что на собрании наговорил лиш-
него.
Апогея облысения Фомич достиг в женском туалете, куда спрятался от
окруживших его в перерыве восхищенных и потрясенных его бесстрашием пок-
лонников-нигилистов. Он заперся в женском туалете, ибо был занят мужс-
кой, и сидел там томительно долго, обдумывая случившееся и выщипывая из
недавно приличной шевелюры остатки кудрей.
Возле туалета собралась толпа разъяренных стенографисток и других
дам, которые ломились в дверь, но даже они, когда Фомич, наконец, из ту-
алета выскочил, не разорвали его в клочья - такое уважение и почтение
вызвал у всех, даже у сухопутных женщин, героический трибун...
В какой-то далекой степени Фомич напоминает мне иногда и штабс-капи-
тана Максим Максимыча.
Он легко сам говорит про себя: "Я, знаете, службист, всю жисть служ-
бист. А как мне иначе было? Мамы да папы в Москве не имел. Лез, лез, лез
всю жизнь в ледяную гору, карабкался, значить, медленно, все сам, ничего
не отпускал, все через себя перепускал, в руках себя держал, и ночные
бдения, и все такое прочее, и власть капитанскую контролировал, уж
будьте уверены, полностью. А теперь, значить, сам чую - вожжи-то отпус-
каю, передоверять все больше другим, значить, начинаю, грести-то больше
уж и не могу так, за всем сам следить... Другие мыслишки-то уже мелька-
ют: как бы здоровьишка до пенсии хватило, и всякое такое, значить... Са-
ма-то власть на что она мне?.. Вот раньше на ветеранов равнялся, себя в
сторонку, а ветеранам свой кусок отдашь - заслужили, мол, с почтением к
им. Теперь вроде и сам ветеран, а, значить, не замечаю, чтоб ко мне -
как я раньше-то к другим ветеранам. Отпихивают, и все... Мне вот, к при-
меру, только в пятьдесят восьмом комнату за фронт дали, официальную, а
всю войну отчухал. Ну, по правде если, у меня к тридцати годам жилищный
вопрос решился, однако, значить, без ихней помощи, своими силами обеспе-
чился..."
Но! В отличие от штабс-капитана Максим Максимыча, который никогда ни
от какого дела или ответственности не отлынивал, капитан дальнего плава-
ния Фома Фомич отлынивать умеет замечательно.
Ушастик рассказывал, как они угодили в приличный шторм в Северном мо-
ре, но все у них было нормально, и можно было спокойно следовать по наз-
начению. Однако Фомич, который Норвежских шхер боялся всю жизнь (и сей-
час боится), залез за какой-то островок в шхерах и дал в пароходство
РДО: "Укрылся урагана Норвежских шхерах, отдал левый якорь, ветер про-
должает усиливаться. Что делать?" В ответ он получил от Шейха РДО корот-
кое, как бессмертные строки из рубаи Хайяма: "Отдайте правый".
Когда нам выпадает сейчас самостоятельное плавание во льдах, Фома Фо-
мич теряет всякий покой и всеми силами, правдами и неправдами старается
обратить внимание на свое бедственное положение, стать где-нибудь на
якорь и дождаться ледокола, или другого судна, или каравана. Когда же
это происходит, то Фомич, угодив в руки ледокола, начинает всеми кривда-
ми из-под него выбираться, ибо плавание на дистанции в два кабельтова и
"полным" ходом в тумане под началом ледокола куда тяжелее для нервов и
опаснее для судна (законы ледовых проводок - законы хирургии).
Далее. Всю жизнь Фомичу казалось и кажется, что не его вахта была
легкая, хорошая, без всяких сложностей, а ему специально бог и гнусные
люди подсовывают плохую.
Как-то ледокол вынужден был бросить на время караван и опрашивал ка-
питанов судов об их ледовом опыте, чтобы выбрать и назначить старшего. И
в эфире произошел такой диалог:
- "Механик Рыбачук"! Вы здесь плавали?
- Нет, я лично здесь не плавал, но "Механик Рыбачук" плавал.
- Механик плавал или ваше судно здесь плавало?
- Да, судно плавало, а я лично здесь первый раз, но штурмана здесь
работали...
Фомич, слушая диалог, бормотал с глубоким презрением:
- И охота ему, дураку, в начальники напрашиваться! "Судно плавало"!
Сказал бы, что не плавал сам, да и уклонился! А он: "Штурмана здесь ра-
ботали"!..
Но!
Второй механик, тезка Пети Ниточкина, с которым они вместе вводили
массы в нужное заблуждение при помощи наукобезобразной демагогии, расс-
казал мне (с истинным уважением и почтением рассказал), как в последнем
перед автоаварией рейсе Фомич проявил подлинно драйверские качества.
В каком-то испанском порту экипаж североамериканского танкера дерзко
бросил вызов экипажу "Державино", предложив сыграть в футбол.
И не как угодно составить команды, а обязательно включить капитанов,
старших механиков и по равному количеству женщин, если таковые существу-
ют на судах.
И Фома Фомич дерзкий вызов принял, хотя американскому капитану было
на десять лет меньше. Ушастик взвыл, но драйвер приказал старшему меха-
нику, значить, не разговаривать, а искать подходящие трусы и майку.
Матч, говорит второй механик, был замечательный именно благодаря Фо-
мичу. Главным форвардом американцев оказался их капитан, и Фомич взял на
себя "оставить его без мяча" - такое есть выражение у профессиональных
футболистов. Оно означает, что защитник должен сделать все возможное и
невозможное, чтобы самый бандитски-опасный форвард был обезврежен.
И Фомич ихнего капиталистического капитана довел до истерики (помни-
те: "ту драйв мед" означает еще "сводить с ума").
При этом никаких внешне героических поступков он не совершал, на час-
ти не разрывался и не носился по испанскому полю метеором или матадором.
Он просто приклеился к американскому лидеру, как банный лист или прили-
пала к акуле, и сопровождал его всюду, куда тот пытался от Фомича
скрыться, но делал это на внутреннем, коротком радиусе. Американец со-
вершал стремительные рывки, метался с фланга на фланг с такой скоростью,
что просто исчезал из поля зрения болельщиков, а Фомич трусил рядом не-
торопливой рысцой и, как только противник готовился принять мяч, оказы-
вался тут как тут, и отвязаться от него американскому капитану оказалось
невозможно. И к концу игры американец выглядел полностью изможденным, и
его усталость особенно бросалась в глаза, поскольку рядом трусил све-
женький Фомич.
- Если бы нашему капитану поручили опекать Пеле, - закончил рассказ
Петр Иванович, - он, как знаменитый Царев, и Пеле бы довел до инфаркта!
Я вам точно говорю, Виктор Викторыч!
Я спросил, кто из наших женщин играл и как все это получилось. Оказа-
лось, в американском экипаже на танкере была одна женщина - барменша. И
этой барменше Соня на второй минуте вывихнула ногу, или руку, или голо-
ву. Произошло это на первом же соприкосновении футболисток. Барменшу
эвакуировали, а нашим назначили пенальти, и только из-за этого неотрази-
мого пенальти наши и проиграли со счетом ноль - один. Пропустил неотра-
зимый пенальти в наши ворота Иван Андриянович, ибо ни на что, кроме вра-
таря, годен не был. Но и как вратарь, представлял собой, по выражению
Петра Ивановича, гайку без болта, то есть дырку от бублика.
К слову, наш стармех, который и спровоцировал капитана взять в рейс
супругу, рассчитывая под этим соусом прихватить в Арктику и свою Марьюш-
ку, последнее время пристрастился в свободное время развлекать первую
леди "Державино" игрой в "слова" и "морской бой".
Ведь Галина Петровна от тоски и скуки уже готова в гости к тюленям и
моржам сигануть без всяких спасательных поясов. И вот отчаянный футбо-
лист Фома Фомич Фомичев явно заревновал супругу к гайке без болта. И
каждые полчасика покидает мостик, даже при движении во льду, чтобы слу-
чайно заглянуть в каюту к супруге.
Фомич отчаянно ревнив. Ибо собственник.
Прямо Сомс Форсайт, а не Фома Фомичев.
Ну, о том, что любую самостоятельно и удачно проведенную в жизнь ини-
циативу или мысль своих помощников Фомич искренне и бесповоротно припи-
сывает потом себе, и говорить нечего.
Но!
Как-то он:
- Я всегда за справедливость и всегда все в глаза - привык так, приу-
чил себя. И самокритичен я. Помню, в тридцать два года надумал жениться.
И вот на женщин смотрю и думаю: эта не то, эта дама - не та... А потом
вдруг и озарился: а сам-то я? Сам я кто такой? Что за ценность? Пентюх
из-под Бологого!..
И действительно умеет говорить в лоб неприятные вещи, и действительно
самокритичен, то есть сам понимает свою мелкость и недалекостъ, но он же
знает, что он хитер, и зверино-осторожен, и настойчив, и за все это он
себя высоко ценит: цыплят, значить, по осени... Он из тех клерков, кото-
рые высиживают без взлетов и падений, ровно и беспрекословно высиживают
до губернаторов и пересиживают всех звезд и умников.
Но!
Фома Фомич не стал и фельдфебелем. Например, очень деликатно и пре-
дупредительно убирает голову, когда смотрит кино в столовой команды,
чтобы не заслонять экран какому-нибудь молоденькому мотористу.
А на тактичный подкус Андрияныча в отношении ревности к супруге Фо-
мич, посасывая леденец и загадочно ухмыляясь, ответил:
- Наша династия, Ваня, она, значить, еще поглубже всяких там царских.
Ты на мою королеву как следует погляди. Зад-то какой! Как у сухогруза на
двадцать тысяч тонн! Куда тебе до нее? Нет, Ваня, я в своей династии,
значить, полностью уверен.
И, действительно, людей он своим звериным чутьем чует и знает про них
многое. Он знает, что Дмитрий Александрович в западне и потому его можно
держать в струне даже и без всяких яких.
Мне, например, Саныч не говорил, что у него тяжело больна жена. Жену
надо два раза в день возить на какие-то дефицитные уколы, и она, как
женщине и положено, посчитала согласие мужа на арктический рейс бегством
от тяжелого и трудного в житейской жизни, закатила недельный припадок со
слезами и попытками отравления и всем прочим. А Саныч знал, что если он
откажется от арктического рейса, то в кадрах его песенка будет спета
навсегда и не видать ему капитанства, а его супруге - хорошей квартиры в
новом доме и полного материального достатка и всего прочего, что следует
за капитанством.
Так вот обо всем этом Фомич полностью информирован. Он даже знает,
что у Степана Разина "узы Гименея" слабину дали еще лет двадцать назад,
когда с койки по боевой тревоге соскакивал...
А с чего я начал? С того, что Фомич зачитывал лоцию Восточно-Сибирс-
кого моря по принудительной трансляции и я проснулся и представил себе,
как он сейчас спустится в каюту и запишет в гроссбух мероприятие.
Но!
Фома Фомич явился ко мне. Узнал от доктора, что я приболел после воз-
душных путешествий в Тикси, и принес кусок жареного муксуна - гостинец
от Галины Петровны.
Был Фомич в тулупе, и, раздеваясь, обнаружил в кармане тулупа очеред-
ной леденец. Я который раз передаю ему вместе с вахтой и тулупом такие
презенты. И он каждый раз удивляется находке и радуется ей:
- Ваша конфетка? Нет? Съем ее, значить. А то на голодный живот курить
вредно. Вот я ее перед вахтой и первой сигареткой и употреблю, конфетку
эту. Значить, чем бог послал закушу, а тогда уж закурю, чтобы не так,
значить, вредно курить было...
Явившись ко мне с муксуном, Фомич, порассуждав в отношении конфетки,
вдруг довольно крепко выругался.
- Чего это вы вспомнили? - спросил я.
- Про науку, - объяснил он, усаживаясь у меня в ногах на койку. - По
науке нынче размножение рыб зависит от птиц. Птица рыбу проглотит, а по-
том летит, и - кап! - из нее икринка и вываливается в другой водоем.
Раньше, значить, мальков завозили самолетами из моря в море. Но они все
обратно эмигрируют на родину.
И Фома Фомич опять выругался.
Конечно, что греха таить, на флоте еще сильно ругаются. И капитаны
ругаются, и восемнадцатилетние щенки. И, простите, я тоже к этому при-
вык. Но вот в последнее время начал ощущать смущение. Я еще не борюсь со
своим пороком, но уже понял необходимость борьбы.
Хотя такой умный человек, как вице-губернатор Салтыков, заметил, что
первым словом опытного русского администратора во всех случаях должно
быть слово матерное.
- Так вот я об чем, Викторыч, с тобой потолковать хотел, - сказал Фо-
ма Фомич, нервно посасывая леденец. - Дураком себя не считаю, и образо-
вание кое-какое есть. Но вот чего не пойму, это как они с л[cedilla]та,
с воздуха оправляются?
- Это вы про кого?
- А про живоглотов этих, чаек. Летит со Шпицбергена, ведьма, на Новую
Землю... Ведь честно если, оправиться по-малому и нам-то, мужикам, на
ходу трудно, а как чайки-то на ходу гадють? Давно я об этом думаю. Ведь
обязательно, ведьма, на видное место, на эмблему норовит. До того химия
въедливая! Помню, матросом плавал, сколько раз от боцмана по уху схва-
тишь! Если ввечеру нагадят, к утру краску до металла проест. А он, боц-
ман-дракон, тут как тут - по уху без всяких партсобраний, не то что нын-
че... А ты как, Викторыч, к этому вопросу подходишь?
- Знаете, Фома Фомич, - сказал я, - мне с л[cedilla]та трудно уг-
наться за вашей мыслью, меня, честно говоря, больше ледовый прогноз ин-
тересует. И еще. Что, Тимофеич вовсе рехнулся? Почему он за карты не
расписывается? Мне это дело надоело.
- Я сам, гм, понимаю, что старпом того... Сам я люблю подстрахо-
ваться. И молодых осмотрительности и осторожности учу, но старпом в дан-
ном вопросе... Утрясем, Викторыч, утрясем...
- Мне кошмары сниться стали, - сказал я. - Покойники к чему снятся?
- К деньгам, - авторитетно сказал Фомич. - Мне давеча тоже вроде как
покойник снился. В Певеке аванс, наверное, получим - переведут из паро-
ходства. Я им две радиограммы послал... А снилось, будто я в сельской
местности. Человек идет, и вдруг копье летит и прямо - бац! - ему в спи-
ну! Он, значить, поворачивается, вижу, копье-то его насквозь прошибло и
конец из груди торчком торчит. И вижу, что это, значить, Арнольд Тимофе-
ич. Он это нагибается, хвать камень и в меня! Потом по груди шарит вок-
руг копья, но крови нет! - очень многозначительно подчеркнул Фомич. -
Просыпаюсь, значить, и отмечаю, что крови не видел. Кровь-то к вовсе
плохому снится. Ну, думаю, все равно или у нас дырка будет, или Тимофеич
скоро помрет - одно из двух.
О скорой смерти своего верного старпома Фома Фомич сказал безо всяких
эмоций. А концовка рассказа про сон оказалась неожиданной и произнесена
была возбужденным и ненатуральным тоном:
- А ведь чем еще меня чайки эти так раздражають?! Никаких икринок они
не переносят, просто рыбу жрут!
Вот только тут я почувствовал, что у Фомича есть ко мне дело, и ка-
кое-то сложное, неприятное для него, и что он плетет чушь про птиц и во-
доемы от нервов и по привычке темнить и тянуть кота за хвост.
- Перестаньте вы, Фома Фомич, про чаек, - сказал я. - В этих белос-
нежных птичек души потонувших моряков воплотились, а вы для них рыбы жа-
леете!
Он встал, прошелся по каюте, нацепил очки, посмотрел бумажки на мост
столе, потом поднял очки на лоб и сказал:
- Вот вы их защищаете, а в Мурманске теперь только скользкого кальма-
ра купишь... - И продолжал грустно: - И это в самом центре рыбной про-
мышленности! А что про Бологое говорить? Там кильку-то последний раз на
елке в золоченом, значить, виде наблюдали! А для меня это не просто за-
кусь. Мне для жизни ее надо. Во всей династии нашей, как, помню, рыбу
уважали. Вот деда, например, помню, Степана Николаевича, так он любую
селедку с хвоста начинал и жабрами заканчивал. В костях-то самая польза
для мозга. А ты, Викторыч, такую чушь насчет их душ порешь...
Мне немного надоела эта сократовская беседа, и я поклялся, что все
хвосты и все позвонки от селедки, которые мне до конца рейса положены,
буду с теплой симпатией отдавать Фоме Фомичу.
Он отлично понял, что я понял, что он здесь с какой-то серьезной
целью и что мне надоело ждать сути дела. И он вытащил бланк радиогр