ли  не
знаешь, что такое  ?прямая  линия?.  -  Киндерман  попытался  было  перебить
священника, но тот не дал ему и рта раскрыть. -  Мы  являемся  частью  этого
мира. И если бы он на самом деле был таковым, мы бы все равно не смогли  его
оценить с помощью этих категорий. Мы бы просто думали. будто все то, что  мы
называем нынче ?злом?, есть не что иное, как естественный ход событий.  Рыба
ведь не может чувствовать, что вода мокрая. Рыба в ней живет, Билл. А люди -
нет.
   - Да, я читал об этом у Стивенсона, святой отец. И понимаю, конечно,  что
ваш Господь - это не то же самое, что доктор Джекил и мистер Хайд.  Но  ведь
это только часть тайны, святой отец, грандиозного детектива, задуманного  на
небесах. И все - от евангелистов до Кафки -  тщетно  силятся  разобраться  в
сути происходящего. Ну,  ничего,  ничего.  За  расследование  взялся  теперь
лейтенант Киндерман. Тебе знакомы гностики?
   - Я болею за другую команду.
   - Да у тебя просто совести  нет.  Так  вот,  гностики  считали,  что  мир
создал, так сказать, ?заместитель Бога?.
   - Ну, это уже переходит все границы, - взорвался Дайер.
   - Да это же не я, а они так считают.
   - А потом ты объявишь, что святой Петр был католиком.
   - Да послушай же ты. Итак, Господь  Бог  вызвал  к  себе  ангела,  своего
?заместителя?, и приказал ему:
   "Послушай, парень, вот тебе пара долларов - иди-ка ты и создай  для  меня
что-нибудь  стоящее,  вот  какая  меня  посетила  классная  идея!   Это   же
гениально!? И ангел пошел и действительно сотворил мир, но так как сам он не
являлся совершенством, то допустил некоторые промахи, о которых я  тебе  уже
говорил сегодня.
   - Это ты все сам придумал? - поинтересовался Дайер.
   - Нет, но Господа Бога это не освобождает от неприятностей.
   - Ну, а если шутки в сторону, твоя-то теория в чем состоит?
   Киндерман хитро прищурился:
   - Неважно. Это нечто совершенно новое и неожиданное. Просто грандиозное.
   Подошла официантка и положила на столик счет.
   - Вот и все, - протянул  Дайер,  разглядывая  счет.  Киндерман  рассеянно
помешивал ложечкой остывший кофе и озирался по  сторонам,  словно  выискивая
некоего  шпиона,  который  мог  бы  подслушать  их  разговор.  Вытянув  шею,
лейтенант заговорщическим тоном начал:
   - Мое отношение к этому миру сводится к следующему.  Я  рассматриваю  его
как гигантское место преступления. Понимаешь? И пытаюсь собрать улики.  Пока
что у меня на примете несколько подозрительных лиц,  и  на  них  уже  готовы
фотороботы. Они объявлены в розыске. Ты, кстати,  не  мог  бы  развесить  их
физиономии на университетской территории? Отдаю даром. Я же понимаю, что  ты
весьма щепетильно относишься к своему обету нищеты. И я очень тебя уважаю за
это. Никакой ответственности, а заодно и зарплаты тоже.
   - Так ты посвятишь меня в свою теорию?
   - Я могу только намекнуть, - согласился Киндерман. - Свертывание крови.
   Брови Дайера удивленно поползли вверх.
   - Свертывание крови?
   - Ну да, стоит человеку  случайно  порезаться,  кровь  в  ранке  начинает
сворачиваться. А ведь в человеческом теле происходит для этого  четырнадцать
различных  микроскопических  процессов,  и  все  они  протекают   в   строго
определенной последовательности. Крошечные тромбоциты и всякие там умненькие
молекулы с мудреными названиями приходят в движение  и  вступают  в  реакции
каким-то невероятным, известным только им одним способом. А  иначе  человеку
попросту пришел бы конец, вся кровь вытекла бы из него, и он превратился  бы
в груду сушеного мяса.
   - Это что, и есть намек?
   - А вот еще один: автономная система. И еще:  с  помощью  лозы  можно  за
много миль обнаружить источник воды.
   - Я совсем запутался.
   - Терпение, мой друг. Ваш сигнал бедствия запеленгован, спешим на помощь.
- Киндерман еще ближе придвинулся к Дайеру. - Так вот, некоторые  штуковины,
которые принято считать лишенными сознания, частенько ведут себя так, словно
оно у них есть.
   - Спасибо вам, профессор.
   Киндерман неожиданно откинулся на спинку стула и нахмурился.
   - А вот ты-то как раз и есть живое доказательство моей теории.  Ты  видел
нашумевший фильм ужасов ?Чужие??
   - Нет.
   - Это история твоей жизни. Но ты не переживай, зато  я  получил  неплохой
урок. Не рекомендуется посылать горных  тибетских  проводников  на  скальные
работы. Потому что если  на  них  обвалится  утес,  у  проводников  начнутся
страшные головные боли.
   - И это все, что ты хотел мне поведать о своей теории? - обиделся  Дайер,
поднимая чашку с кофе.
   - Да, все. И это мое последнее слово.
   Внезапно чашка выскользнула из пальцев священника. Перед его глазами  все
поплыло. Киндерман тут же подхватил чашку и, поставив ее на стол,  промокнул
салфеткой выплеснувшийся напиток, чтобы тот не стек Дайеру на колени.
   ( Отец Джо, что  случилось?  -  встревожился  Киндерман.  Он  хотел  было
подняться, но Дайер жестом остановил его. Похоже, он уже приходил в себя.
   Все в порядке, в порядке, - успокоил друга священник.
   - Тебе нехорошо? Что случилось?
   - Нет-нет, ничего. - Он зажег спичку, прикурил и, задув пылающий  кончик,
аккуратно опустил обгоревшую спичку в пепельницу.  -  Последнее  время  меня
частенько одолевают приступы головокружения, но они как-то сразу проходят.
   - А ты был у врача?
   - Да, но он ничего не обнаружил.  А  ведь  это  может  быть  что  угодно.
Аллергия. Или вирус. - Дайер пожал  плечами.  -  У  моего  брата  Эдди  тоже
случалось подобное, и длилось это аж несколько лет. На  нервной  почве.  Да,
кстати, завтра утром мне надо сдать кое-какие анализы.
   - Ты ложишься на обследование?
   - В Джорджтаунскую клинику. По настоянию президента, В его  душу,  видите
ли, закралось подозрение, будто  у  меня  сильнейшая  аллергия  на  проверку
курсовых. И теперь ему необходимо научное подтверждение этой версии.
   На запястье у Киндермана запищали часы. Он отключил будильник и  взглянул
на циферблат.
   - Полшестого,  -  пробормотал  лейтенант  и  вдруг  оживился.  Глаза  его
заблестели. Он повернулся к Дай-еру. - Засну-у-ул  наш  ка-арп,  -  нараспев
протянул Киндерман.
   Дайер прикрыл рукой рот: он не смог удержаться и прыснул в ладонь.
   В этот момент раздалось жужжание. Кто-то  вызывал  Киндермана  на  связь.
Лейтенант отцепил от ремня радиопередатчик и отключил зуммер.
   - Прошу прощения, святой отец, я сейчас вернусь. - С трудом поднявшись  и
отдуваясь, он вышел из-за стола.
   - Да уж, не бросай меня наедине с этим  чудовищным  счетом,  -  взмолился
Дайер.
   Следователь ничего не ответил.  Он  подошел  к  телефонному  автомату  и,
набрав номер полицейского участка, соединился с Аткинсом.
   - Лейтенант, есть новости. Срочные.
   - В самом деле?
   Аткинс  доложил  о  полученных  из  лаборатории  данных.  Во-первых,  что
касалось подписчиков, которым Кинтри  доставлял  газеты.  Никто  из  них  не
пожаловался в редакцию на то,  что  газету  не  принесли:  ее  получили  все
подписчики, даже те, к кому Кинтри должен заехать уже после лодочной станции
на  Потомаке.  После  гибели  мальчика  газеты  непостижимым  образом   были
доставлены остальным адресатам.
   И второе.  Это  уже  касалось  старушки.  Киндерман  отдал  приказ  самым
тщательным образом исследовать ее волосы и те несколько  волосиков,  которые
были найдены в сжатом кулаке погибшего мальчика.
   Волосы оказались идентичными.

Глава третья

   "Заметив его в окне, она вскрикнула и бросилась бежать. Раскрыв  объятия,
она рванулась к нему, ее юное личико сияло от  радости.  ?Любовь  всей  моей
жизни!? - восторженно воскликнула она. И через мгновение он уже обнимал само
солнце?.
   - Доброе утро, доктор. Вам, как обычно? Амфортас не  слышал  бакалейщика.
Все его мысли обитали сейчас в сердце.
   - Как обычно, доктор?
   И  тогда  он  вернулся  к  действительности.  Он  находился  в  маленькой
бакалейной  лавчонке  неподалеку   от   Джорджтаунского   университета.   Он
огляделся. Кроме него в лавке не было ни единого  посетителя.  Чарли  Прайс,
старенький бакалейщик за прилавком, озабоченно разглядывал Амфортаса.
   - Да, Чарли, то же самое, - рассеянно согласился тот. Голос его прозвучал
печально. Амфортас заметил Люси, дочь бакалейщика. Она примостилась на стуле
у окна.
   - Одну булочку для доктора, - пробормотал Прайс и нагнулся к застекленным
ящикам, где были  разложены  свежие  пончики  и  всякие  плюшки.  Он  извлек
глазированную булочку  с  начинкой  из  корицы,  изюма  и  Дробленого  ореха
Выпрямившись, он завернул ее сначала в  вощеную  бумагу  и  затем,  сунув  в
пакетик, положил на прилавок. - И один черный кофе, - добавил  бакалейщик  и
направился к кофеварке, рядом с которой громоздились целые башни пластиковых
стаканчиков.
   "Целый день катались они на велосипедах, но вот  неожиданно  он  вырвался
вперед и скрылся за поворотом, где она не могла уже  его  видеть.  Он  резко
затормозил и,  соскочив  с  велосипеда,  быстро  нарвал  букет  алых  маков,
растущих  в  изобилии  прямо  у  обочины.  Маки  напоминали  ему   крошечных
ангелочков, прославляющих Господа. И когда она показалась из-за поворота, он
уже ждал ее. Он застыл посредине дороги и протягивал ей ослепительный букет.
Она  притормозила,  изумленно  глядя  на  цветы.  Слезы  заструились  по  ее
щекам. ?Я люблю тебя, Винсент?.
   - Вы опять провели всю ночь в лаборатории, доктор?
   Пакет с булочкой и кофе в пластиковом стаканчике с крышкой ждали  его  на
прилавке. Амфортас перевел взгляд на бакалейщика.
   - Нет, не всю ночь. Несколько часов. Прайс взглянул  на  его  изможденное
лицо, на его ласковые, темно-карие, как лесная чаща, глаза.  Какая-то  тайна
застыла в этом взгляде. Нет, не горе, нет. Что-то другое.
   - Вы уж  так  не  переутомляйтесь,  -  посочувствовал  бакалейщик.  -  Вы
выглядите уж больно усталым.
   Амфортас кивнул. Порывшись  в  кармане  темно-синего  джемпера,  надетого
поверх  больничного  халата,  он  извлек  оттуда  доллар  и   протянул   его
бакалейщику.
   - Спасибо, Чарли.
   - Помните, что я вам сказал.
   - Я запомню.
   Амфортас прихватил пакет с булочкой, и через мгновение над входной дверью
нежно звякнул колокольчик. Доктор очутился на  улице.  Высокий  и  стройный,
слегка сутулившийся Амфортас постоял некоторое время  на  пороге,  задумчиво
опустив голову и прижав к груди пакет. Бакалейщик подошел к  дочери,  и  они
принялись вдвоем разглядывать доктора.
   - За все эти годы я ни разу не видела, чтобы он улыбался,  -  еле  слышно
заметила Люси. Бакалейщик протянул к полкам руку:
   - Ас чего он должен улыбаться? ?Улыбаясь, он произнес: ?Энн, я не могу на
тебе жениться?.
   "Почему? Разве ты не любишь меня?? ?Но ведь тебе всего двадцать два?.  ?А
разве это плохо?? ?Я в два раза старше тебя, - возразил он. - Не  за  горами
то время, когда тебе придется возить меня в инвалидной коляске?.
   Она вспорхнула со стула, весело рассмеялась и, усевшись  ему  на  колени,
нежно обняла его обеими руками:
   "О Винсент, я не дам тебе состариться?.
   Амфортас услышал крики и топот. Он взглянул в  сторону  Проспект-стрит  и
увидел справа лестницу - бесконечный ряд каменных ступеней,  ведущих  далеко
вниз на М-стрит, а оттуда - к реке и лодочной станции. Много лет  назад  эту
лестницу окрестили ?Ступенями Хичкока?. Снизу вверх  по  ней  бежали  сейчас
спортсмены  университетской  команды  по  гребле.  Эта  пробежка  входила  в
обязательную утреннюю разминку. Амфортас наблюдал, как гребцы один за другим
появились на верхней лестничной площадке, а потом дружно трусцой побежали  к
университету. Вскоре спортсмены скрылись из виду. Доктор стоял, не шевелясь,
пока не смолкли последние выкрики. В полном одиночестве  застыл  он  в  этом
гулком, опустевшем  коридоре,  где,  казалось,  размывались  границы  любого
человеческого поступка, а смысл жизни сводился лишь к ожиданию.
   Сквозь бумажный пакет он почувствовал тепло, исходившее от горячего кофе.
Амфортас отвернулся и медленно побрел вдоль 36-й улицы, пока не добрался  до
своего  маленького  двухэтажного  деревянного   домика.   Тот   располагался
неподалеку от бакалейной лавки и отличался от прочих  строений  скромностью.
Напротив через дорогу находилось женское общежитие и дипломатическая  школа,
а  чуть  дальше,  налево,  -  церковь  Святой  Троицы.  Амфортас  присел  на
белоснежное, ослепительно чистое крыльцо и, раскрыв пакет, вынул булочку. По
воскресеньям она обычно приносила ему именно такие.
   "После смерти мы все возвращаемся к Богу, - объяснил  он  ей  тогда.  Она
вспомнила отца, которого потеряла всего год назад, и  он  стремился  утешить
ее. - И тогда мы становимся частью Его самого?.
   "Такие, как мы есть??
   "Возможно, что и не такие.  Может  быть,  мы  при  этом  утрачиваем  свою
индивидуальность?.
   Он увидел, как ее глаза наполняются слезами, она закусила губку, чтобы не
расплакаться.
   "Что с тобой?? - спросил он.
   "Я не хочу терять тебя навсегда?.
   До этого момента он никогда не боялся смерти.
   Зазвонили колокола в церкви, и небольшая  стайка  скворцов  вспорхнула  с
крыши. Птицы развернулись в небе, словно исполняя  какой-то  замысловатый  и
неведомый танец. Из церкви начали выходить прихожане. Амфортас  взглянул  на
часы. Семь пятнадцать. Как это он пропустил шестичасовую мессу? За последние
три года такое случалось с ним  впервые.  Как  же  так?  Амфортас  рассеянно
посмотрел на булочку и медленно опустил ее в бумажный пакет. Приподняв руки,
он положил большой палец левой кисти на запястье правой, а еще два пальца на
правую ладонь. Потом, надавив на правую всеми тремя  пальцами,  начал  двумя
водить по ладони. Затем повторил то же самое другой рукой.
   Закончив эти манипуляции,  Амфортас  принялся  рассматривать  свои  руки.
Вновь вернувшись  к  действительности,  он  опять  взглянул  на  часы.  Семь
двадцать пять. Амфортас поднял с крыльца пакет и очередной номер  ?Вашингтон
пост?, лежащий прямо у двери и  пахнущий  свежей  типографской  краской.  Он
зашел в пустой и осиротевший дом,  положил  пакет  и  газету  на  журнальный
столик и,  вновь  очутившись  на  крыльце,  запер  входную  дверь.  Амфортас
повернулся и, еще раз взглянув в сторону каменной лестницы, поднял  глаза  к
небу. Над рекой ползли черные тучи, порывы ветра усилились и  трепали  кусты
бузины, посаженные вдоль улицы. В это время года на них еще не было  листвы.
Не спеша застегнул Амфортас свой джемпер на все пуговицы и,  затаив  в  душе
одиночество и боль, зашагал в сторону  горизонта.  Сейчас  он  находился  на
расстоянии девяноста трех миллионов миль от солнца.
   Джорджтаунская больница  была  построена  сравнительно  недавно  и  имела
внушительный вид. Выполненные в современном стиле корпуса простирались между
О-стрит и Резервуар-роуд. Главное же здание  выходило  фасадом  на  западную
сторону 37-й улицы. Амфортас мог добраться туда  от  своего  дома  всего  за
несколько минут, так что в неврологическом отделении  он  оказался  ровно  в
половине восьмого. У дежурного столика его  уже  поджидал  молодой  врач,  и
вдвоем они начали утренний обход. Они переходили из палаты в палату, молодой
врач представлял  вновь  поступивших,  а  Амфортас  задавал  им  вопросы.  В
коридоре у дверей очередной палаты они обсуждали диагнозы.
   Палата 402. Здесь лежал тридцатишестилетний продавец  с  ярко  выраженным
поражением  мозга,  у  него  был  так  называемый   синдром   ?односторонней
небрежности?. Этот больной тщательнейшим образом заботился об одной половине
своего тела, совершенно не обращая внимания на другую. Когда он  брился,  то
выбривал лишь одну щеку.
   Палата 407. Экономист, пятьдесят четыре года. Полгода назад  ему  сделали
операцию на мозг по поводу эпилепсии. С этого-то времени и начались  жалобы.
У хирурга не было выбора, и пациенту пришлось удалить часть височной доли.
   За месяц до госпитализации больной присутствовал на  собрании  в  сенате.
Оно длилось девять изнурительных часов. А  после,  утром,  сенат  дал  этому
экономисту задание разработать новую  налоговую  систему,  и  тот  сразу  же
ринулся в бой. Он трудился не покладая рук. Его рассудительность, равно  как
и абсолютная осведомленность и  профессионализм,  вызывали  восхищение.  Ему
потребовалось еще часов шесть, чтобы детально разработать свою  программу  и
изложить ее на бумаге. Затем он подвел итоги и в течение получаса докладывал
о результатах, даже не прибегая к  помощи  своих  записей.  После  этого  он
прошел в свой рабочий кабинет и занялся корреспонденцией. Он ответил на  три
письма и, повернувшись к своей секретарше, вдруг обронил:
   "Вы знаете, у меня такое  впечатление,  что  сегодня  мне  надо  было  бы
присутствовать в сенате?. Больше он уже ничего не мог  припомнить  из  того,
что происходило с ним в течение дня.
   Палата 411, Девушка двадцати лет, подозрение  на  инфекционный  менингит.
Амфортас вздрогнул, услышав этот  предварительный  диагноз.  Однако  молодой
Доктор, пока еще плохо знавший своего шефа, не заметил этого.
   Палата  420.  Плотник,  пятьдесят  один  год.   Жалобы   на   ?призрачную
конечность?. Он потерял руку год назад, а теперь страдал от мучительной боли
в кисти, вторая была ампутирована.
   Расстройство нервной системы началось, как обычно в этих случаях. Сначала
плотник ощущал ?покалывание? в отсутствующей  руке,  ему  казалось,  что  он
чувствует каждый сантиметр потерянной кисти. Как будто он  может  делать  ею
любые движения, словно  другой  рукой.  Забываясь,  он  мысленно  протягивал
несуществующую руку, пытаясь дотронуться ею до какого-либо предмета. А потом
начались боли - его одолевало ощущение, что рука сжалась в кулак,  и  он  не
может ее расслабить.
   Ему сделали операцию, удалили невромы  и  узелки  регенерирующей  нервной
ткани. Поначалу это  принесло  ему  облегчение.  Ощущение  призрачной  кисти
осталось, но плотник теперь мог мысленно сгибать и ее, и пальцы.
   Однако очень скоро боль вернулась. Плотнику казалось теперь, что  большой
палец прилип к ладони, а все остальные сжимают его в кулаке, при этом  кисть
так выгибается в запястье, что терпеть это нет никакой мочи. И любое  усилие
воли не могло изменить это положение невидимой руки. Временами  боль  слегка
отступала, однако частенько  она  походила  на  режущий  скальпель,  подолгу
терзающий его плоть. Он жаловался и на непонятные,  болезненные  ощущения  в
указательном пальце. Они начинались с кончика, постепенно  поднимаясь  вдоль
всей руки до плеча, и  тогда  культя  начинала  дергаться,  словно  во  всей
отсутствующей руке свирепствовали клонические судороги.
   Плотник говорил, что во время таких приступов его мучила сильная тошнота.
Когда судороги проходили,  боль  вновь  концентрировалась  в  несуществующей
кисти, и, хотя плотнику становилось легче, он утверждал, что  все  равно  не
может изменить положение пальцев. Амфортас подошел к плотнику и заговорил:
   - Суть вашего беспокойства заключается в том, что вы  постоянно  ощущаете
напряжение в кисти. Но почему же все-таки это вас настолько тревожит?
   Вместо ответа плотник попросил его сжать кулак, сначала плашмя расположив
на ладони большой палец, затем вывернуть кисть и поднять  кулак  словно  для
удара.  И  вот  в  таком  положении  немного  подержать  руку,  Невропатолог
повиновался. Но буквально через несколько минут боль  стала  нестерпимой,  и
Амфортас  решил  прекратить  этот  эксперимент.  Грустно   кивнув,   плотник
произнес:
   - Вот видите. Разница только в том, что вы можете расслабить  руку,  а  я
нет.
   Врачи молча покинули палату. Шагая  по  коридору,  молодой  доктор  пожал
плечами:
   ( Ума не приложу, чем мы ему можем  помочь?  Амфортас  предложил  сделать
новокаиновую блокаду верхних симпатических нервных узлов.
   - На какое-то время это облегчит его страдания, -  решил  он.  -  Правда,
только на несколько месяцев.
   Но не дольше. Амфортас прекрасно отдавал себе отчет в