Уильям Питер БЛЭТТИ
   ЛЕГИОН


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   "...Иисус сказал ему:
   Выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И  он
сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много?.
   (Евангелие от Марка, 5:8 - 9)

Воскресенье, 13 марта
Глава первая

   Он  размышлял  над  вечной  проблемой  смерти,  над  ее  бесчисленными  и
жестокими проявлениями. Перед его мысленным взором возникали то  кровожадные
ацтеки, вырывающие из человеческой груди еще бьющееся сердце, то  искаженные
в муках лица раковых больных, то младенцы,  похороненные  заживо.  Он  решил
было, что Бог жесток по своей сути и ненавидит человека. Тогда он вспомнил о
другом  мире,  пронизанном  гением  Бетховена.  Красочная   и   многогранная
Вселенная, где по утрам звенит песня неугомонного жаворонка, где торжествует
Карамазов  и  где  все  и  вся  согревается  добротой.  Он   вглядывался   в
поднимающийся  над  Капитолием  диск  солнца,  прочертивший  на  поверхности
Потомака оранжевые полосы. И тут взгляд его упал на землю. Туда, где  у  его
ног покоилось очередное доказательство бесконечного  насилия  и  жестокости.
Какая-то чудовищная размолвка произошла между человеком и его Творцом. И вот
теперь он стоит здесь, на пристани, и созерцает весь этот кошмар.
   - Лейтенант, по-моему, они его нашли.
   - Не понял, кого нашли?
   - Молоток. Они нашли молоток.
   - А, молоток. Хорошо.
   Киндерман с трудом возвратился к действительности. Он глянул в сторону  и
заметил, что эксперты по  Хлебной  медицине  уже  собрались.  Они  подходили
поодиночке: одни тащили кучу каких-то склянок, пинцетов, пипеток, другие  же
держали в руках фотоаппараты, блокноты и мел. Их  приглушенные  голоса  были
еле  слышны,  как  будто  эти  люди  сочли  за  благо  не  разговаривать,  а
перешептываться  между  собой.  Однако  в  большинстве  своем,  они   вообще
предпочитали помалкивать.  Даже  движения  их  были  какими-то  беззвучными.
Бесцветные и размытые силуэты - явились они  словно  из  сновидений.  Где-то
поблизости урчала речная драга.
   - Кажется, вот-вот закончим, лейтенант.
   - В самом деле? Правда?
   Прищурившись,  Киндерман  поежился  от  утренней  прохлады.   Полицейский
вертолет только что закончил поиск и теперь  медленно  удалялся,  подмигивая
красными и зелеными огоньками  над  мутной,  грязновато-коричневой  холодной
водой.  Следователь  задумчиво  наблюдал,  как  он  постепенно  уменьшается.
Вертолет  таял  в  лучах  восходящего  солнца,  словно  сгорающая   надежда.
Киндерман прислушался, слегка склонив набок  голову,  и,  дрожа  от  холода,
поглубже запихнул руки в карманы пальто. Женский крик, такой пронзительный и
леденящий кровь, все не стихал. Этот крик разрывал Киндерману сердце,  да  и
изогнувшиеся, растущие по обоим берегам стылой реки деревья тоже,  казалось,
мучаются, страдая вместе с женщиной.
   - О, Иисус! - мысленно воскликнул Киндерман. Затем взглянул на  Стедмана.
Почти касаясь коленом земли, патологоанатом сидел на корточках возле грязной
и запятнанной простыни из грубой ткани. Нахмурившись, он уставился на нее  и
о чем-то сосредоточенно думал.  Стедман  застыл  словно  изваяние.  Лишь  по
белому облачку дыхания, которое тут  же  растворялось  в  морозном  воздухе,
можно было определить, что патологоанатом жив. Внезапно Стедман  поднялся  и
бросил на Киндермана странный взгляд.
   - Вы узнаете эти порезы на левой руке жертвы?
   - Что именно вы имеете в виду?
   - Порезы расположены необычно.
   - В самом деле?
   - Да, мне так кажется.  Они  напоминают  символ  одного  из  зодиакальных
знаков. По-моему, это символ Близнецов.
   Киндерману вдруг показалось, что  сердце  у  него  перестало  биться.  Он
глубоко вдохнул. Потом взглянул на реку. За массивной кормой драги появилась
байдарка - это приступала  к  утренней  тренировке  команда  Джорджтаунского
университета, - лодка в полнейшем безмолвии скользила по водной  глади.  Вот
она мелькнула в последний раз и тут же исчезла под мостом. Сверкнула вспышка
фотоаппарата. Киндерман опять взглянул себе под ноги, туда, где  лежала  эта
грубая, холщовая ткань.
   "Нет, этого не может быть, - рассуждал он про себя.  -  Этого  просто  не
может быть?.
   Патологоанатом проследил за взглядом следователя, и его  покрасневшая  от
мороза рука потянулась к воротнику пальто: он вцепился в него, ежась и дрожа
от холода. Сейчас Стедману более чем не хватало шарфа. Собираясь сегодня  на
работу, он в этой чудовищной спешке забыл прихватить его.
   - Какой жуткий день для смерти, - тихо произнес Стедман. -  Все  это  так
неестественно.
   Киндерман дышал с присвистом, белый пар облачком клубился возле его губ.
   - Любая смерть неестественна, - пробормотал он. Кто-то создал  этот  мир.
Что ж, вполне разумно. Почему глазу приятны его формы? Чтобы смотреть и  все
видеть? А для чего это он должен все видеть? Чтобы выжить? А зачем он должен
выживать? Почему? И еще раз - почему? Этот детский вопрос вставал каждый раз
там, где возникали туманные и зыбкие очертания новой загадки. А вопросы  эти
искали ответа, однако разум не находил его, напротив, он путался  в  тупиках
лабиринта.  И  чем  дальше,  тем  глубже   верил   Киндерман   в   то,   что
материалистическое восприятие Вселенной явилось, пожалуй,  самым  величайшим
заблуждением нынешней эпохи. Киндерман верил в чудеса, но  и  здесь  пытался
найти им  объяснение;  он  вполне  Допускал  бесконечную  последовательность
случайных совпадений, а любовь  или  же  проявление  человеческой  воли  мог
свести к элементарным механическим  и  химическим  реакциям,  протекающим  в
нейронах мозга.
   - Сколько  лет  прошло  со  смерти  того  ?Близнеца??  -  поинтересовался
Стедман.
   - Десять, нет, двенадцать лет, - сообщил Киндерман. - Двенадцать.
   - А мы можем с уверенностью констатировать, что он мертв?
   - Он мертв.
   "В некотором смысле, -  подумал  Киндерман.  -  Частично?.  Ведь  человек
являет   собой   не   просто   нервную   систему,   хотя    бы    и    столь
высокоорганизованную. У человека есть еще и душа. Иначе каким образом  могла
бы выражаться материя? И как объяснить  тот  факт,  что  Карл  Юнг  наблюдал
привидение в своей собственной кровати, и то, что  после  покаяния  в  грехе
болезнь оставляет тело? Или попробуйте растолковать еще одно явление:  атомы
человека постоянно меняются, и тем не  менее  каждое  утро  он  просыпается,
оставаясь при этом самим собой. И если бы не было жизни после смерти,  какой
смысл имел бы любой труд? Так в чем же тогда вообще идея эволюции?
   - Да, он мертв. Несомненно, - повторил Киндерман.
   - Что вы сказали, лейтенант?
   - Ничего особенного.
   Электроны перемещаются из одной точки в другую, никогда не пересекаясь. У
Бога, безусловно, есть свои тайны. Иегова говаривал: ?Я  буду  там  таковым,
каков я есть воистину?. Ну, вот и хорошо. Аминь. Но  для  обычного  человека
все это так запутано. Просто каша  какая-то.  Создатель  сделал  так,  чтобы
человек смог отличить плохое от хорошего, осознать, что есть насилие, зло  и
несправедливость. Однако сама система мироздания  возмутительно  жестока  по
своей сути: ведь закон жизни - это не что иное, как существование, в  основе
которого лежит пища. Поэтому вся Вселенная  от  края  и  до  края  наполнена
ужасом - начиная от взрывающихся  гибнущих  звезд  и  кончая  окровавленными
челюстями хищника, пожирающего свою добычу. Разумеется, можно избежать  этой
печальной участи и не превратиться в чей-то лакомый кусочек, однако остается
изрядная доля риска быть  заживо  погребенным  во  время  землетрясения  или
горного оползня, а то и  просто  под  обломками  собственного  дома.  Вполне
возможно и то, что в одно из ваших любимых блюд собственная ваша матушка  не
замедлит подсыпать толику  крысиного  яда,  или  же  какой-нибудь  Чингисхан
подпалит вас на костерке, а может случиться, что с вас  заживо  сдерут  кожу
или обезглавят, или задушат - и все это в пылу  спортивного  азарта,  просто
оттого, что это кому-то по душе. Он - Киндерман - вот уже сорок три года  на
службе и повидал немало на своем веку. Разве не насмотрелся он  на  все  эти
кошмары? А теперь вот еще и это...
   На  какое-то   мгновение   Киндерман   попытался   отвлечься   от   всего
происходящего старым  проверенным  способом:  надо  только  вообразить,  что
Вселенная и все, что ее населяет, - всего-навсего мысли в мозгу Творца. Есть
еще один вариант: внешний мир целиком,  во  всех  своих  проявлениях,  живет
только в его  собственном  сознании,  поэтому  на  самом-то  деле  никто  не
пострадал. Иногда подобная уловка выручала сыщика. Но  в  этот  раз  она  не
подействовала.
   Киндерман изучал то, что покоилось сейчас под холстом. Нет, это не совсем
то, размышлял он. Это не то зло, которое мы, сознательно выбирая,  причиняем
друг другу. Корень зла заложен в мироздании.  Прекрасно  и  заманчиво  пение
китов, но в этом же мире  существуют  и  львы,  вспарывающие  своим  жертвам
брюхо. А крошечные личинки наездников, питающиеся  живой  плотью  гусениц  в
зарослях восхитительной сирени  или  в  цветущей  луговой  траве?  Здесь  же
обитают и пестрые легкомысленные кукушки, которые откладывают яйца  в  чужие
гнезда. И только кукушонок вылупится из яйца, как он  первым  делом  убивает
своих невинных собратьев. Однако приемные родители  и  после  этого  покорно
продолжают выкармливать его. Где же в эти минуты  находится  то  бессмертное
око, та вездесущая десница?
   Киндерман поморщился, вспомнив  вдруг  о  тех  ужасах,  что  творились  в
детском отделении психиатрической больницы. В огромной  палате,  смахивающей
скорее на зал,  сыщик  насчитал  пятьдесят  коек,  каждая  из  которых  была
ограждена металлической решеткой. Внутри такой  клетки  помещался  постоянно
плачущий  или  орущий  ребенок.  Киндерману  запомнился  один   восьмилетний
мальчуган, у которого еще в младенчестве прекратился рост костей.  Могла  ли
вся   красота   и   прелесть   окружающего   мира   оправдать   боль   этого
одного-единственного ребенка? Иван Карамазов заслуживает ответа.
   И слоны умирают от сердечной недостаточности, Стедман.
   - Не понял вас.
   - Там, в джунглях. Они погибают от стресса, когда иссякают запасы пищи  и
пересыхают водоемы. Слоны помогают друг другу. А стоит одному из  них  пасть
где-нибудь в заброшенном  месте,  остальные  переносят  кости  погибшего  на
слоновье кладбище.
   Патологоанатом нервно заморгал и,  втянув  голову  в  плечи,  еще  крепче
вцепился в воротник своего пальто. До него, конечно, доходили слухи  о  том,
что сознание Киндермана взрывалось порой фонтанами болезненного воображения,
в последнее же время вспышки этой неуместной  фантазии  участились.  Но  вот
так, в действительности, Стедман сталкивался с подобным явлением впервые.  В
полицейском округе уже начали поговаривать о том, что, каким  бы  опытным  и
замечательным сыщиком ни был Киндерман,  он  становится  старым  и  дряхлым.
Стедман разглядывал следователя с профессиональным любопытством.  Ничего  не
изменилось в его манере одеваться: серое твидовое пальто,  видавшее  виды  и
обтрепанное, было Киндерману явно велико, помятые, мешковатые брюки с  давно
вышедшими из моды манжетами, потерявшая  форму  фетровая  шляпа,  за  лентой
которой торчало ободранное перо, выдернутое  из  хвоста  какой-то  грязнющей
птицы.
   "Да, этот, похоже, одевается исключительно в лавочке у старьевщика?, - со
всей очевидностью решил Стедман, и его профессиональный взгляд  подметил  на
пальто сразу несколько яичных пятен. Но  с  другой  стороны,  патологоанатом
прекрасно знал, что Киндерман и раньше одевался точно так же. Стиль  его  не
изменился ни на йоту. И в этом не было ничего  необычного.  Да  и  внешность
оставалась прежней.  Ногти  на  пухлых  коротеньких  пальчиках  аккуратно  и
регулярно подстригались, толстые щеки  лоснились  от  тщательного  ухода,  а
печальные карие глаза с поволокой были, казалось, обращены в прошлое, к  тем
годам, которые уже никогда не вернуть. И его  облик,  и  манеры  вызывали  в
памяти образ некоего священнослужителя, решившего на старости лет  разводить
цветы.
   - В Принстоне, - продолжал  Киндерман,  -  проводят  множество  опытов  с
шимпанзе.  Обезьянка  нажимает   на   рычаг   и   с   помощью   специального
приспособления получает за это вкусный банан. Вроде все здорово, да? Но  вот
гуманные экспериментаторы решают слегка усложнить  свои  опыты.  Они  ставят
рядом небольшую клетку со вторым шимпанзе. Появляется первая обезьянка и  не
находит своего любимого лакомства.  Тогда  она  нажимает  на  рычаг  и,  как
всегда, получает банан. И в тот же момент слышит, как ее соплеменник  визжит
от боли, - оказывается, в это мгновение тот получил электрошок.  Так  вот  с
этой минуты, как бы ни был голоден первый шимпанзе, он никогда не нажмет  на
рычаг, если в это время рядом окажется другая обезьянка.  Опыт  проводили  с
пятьюдесятью, сотней обезьян, и каждый раз результат оставался прежним.  Ну,
ладно,  предположили,  что  и  среди  обезьян  попадаются  свои  ?обезьяньи?
садисты, которые  будут  продолжать  нажимать  на  рычаг,  но  все  равно  в
девяноста процентов случаев они этого не сделают.
   - Я про это не слыхал. Киндерман не мигая уставился на холст. Во  Франции
во время раскопок обнаружили два скелета неандертальцев с сильными  костными
повреждениями - и тем не менее они жили еще пару лет, хотя сами уже не могли
обеспечить себя  едой.  Безусловно,  о  них  заботилось  все  племя.  А  вот
возьмите, к примеру, хотя бы  детей,  рассуждал  про  себя  Киндерман,  ведь
ничего более проницательного, чем детское чувство справедливости,  нет.  Они
как никто другой ощущают добро и понимают, как надо  все  в  этом  подлунном
мире устроить. Откуда у них такое восприятие? Когда Джулии  было  всего  три
годика, стоило ей  подарить  игрушку  или  угостить  печеньем,  она  тут  же
сгребала все это и тащила  другим  детишкам.  Это  уже  потом  она  кое-чему
научилась, и все гостинцы оставляла себе. И вовсе не потому, что повзрослела
и стала сильной. Просто она поняла, что все дерутся за  место  под  солнцем,
мир же до краев полон  несправедливости.  А  вот  конфеты,  напротив,  имеют
обыкновение очень быстро кончаться. Когда дети вступают  в  жизнь,  весь  их
скарб составляет невинность. И доброта живет в их сердцах. Никто  не  обучал
их этой доброте и не рассказывал, с чем ее едят. Да ведь ни один шимпанзе не
будет льстить и подкупать  ученого,  чтобы  тот  отдал  ему  свою  последнюю
Рубаху. Это просто смешно.  Но  вот  здесь-то  и  скрывается  парадокс.  Ибо
физическое зло и моральное добро переплетались между собой, словно нити ДНК,
и смахивали на таинственный космический код. Но возможно ли это?  Существует
ли во Вселенной искуситель? Сатана? Нет. Это глупо.  Господь  Бог  нанес  бы
Сатане такой  сокрушительный  удар,  что  ему  пришлось  бы  целую  вечность
объяснять каждому встречному-поперечному, будто он, столкнувшись с Арнольдом
Шварценеггером, решил пожать тому руку.  Существование  Сатаны  оставляло  в
неприкосновенности парадокс, а заодно и кровоточащую,  незаживающую  рану  в
сознании Киндермана.
   Он переступил с ноги на ногу. Любовь Господа полыхала мрачным  и  горячим
пламенем, но она не давала света. А, может быть, тьма как раз  и  составляет
часть его сущности? Допустим, он чувствителен и гениален, но ведь его  могли
сломить? Возможно и то, что сила его поистине изумительна и в  то  же  время
ограничена. Что-то в этом роде  Киндерману  довелось  услышать  в  суде  при
вынесении приговора: ?Виновен, ваша честь,  но  все  это  можно  объяснить?.
Пожалуй,  подобная  теория  уже  близка  к  истине.  Она  являлась  в   меру
рациональной, простой и не  противоречила  фактам.  Однако  Киндерман  сразу
выбросил ее из головы, подчинив логику интуиции, как это часто  случалось  с
ним в ходе уголовных расследований. ?Я подозреваю, я считаю,  я  полагаю?  -
именно эти слова он повторял  чаще  Других.  С  этих  же  позиций  Киндерман
рассматривал проблему зла и добра. Что-то изнутри нашептывало ему, что  едва
наметившаяся, зыбкая и туманная истина связана-таки непостижимым  образом  с
первородным грехом, да и то косвенно и неопределенно.
   Следователь поднял голову. Драга перестала тарахтеть  -  мотор  замолчал.
Стихли и душераздирающие вопли  несчастной  женщины.  В  наступившей  тишине
отчетливо слышалось, как нежно ластятся речные волны к  пристани.  Киндерман
обернулся и встретился глазами с внимательным взглядом Стедмана.
   - Во-первых, мы не можем встречаться вот так. Во-вторых,  вы  никогда  не
пробовали приложить свои палец к раскаленной  сковородке  и  не  отдергивать
его?
   - Нет, не пробовал.
   - А я пробовал. Это практически невозможно. Уж очень больно.  Вы  вот,  к
примеру, просматриваете газету и наталкиваетесь  на  сообщение  о  том,  что
кто-то сгорел во время пожара в гостинице. ?Тридцать два человека погибли  в
огне отеля Мэйфлауэр?, - пишут журналисты. Однако на самом деле вы ни в коей
мере не можете представить себе, что это такое. Ни вообразить  этот  кошмар,
ни оценить его в  полной  мере  вы  не  в  состоянии.  Остается  раскаленная
сковородка. Приложите же к ней свой палец - вот тогда вы поймете.
   Стедман молча кивнул. Киндерман, слегка прикрыв глаза, мрачно разглядывал
патологоанатома.
   "Вы только полюбуйтесь на него, -  заметил  про  себя  сыщик,  -  и  этот
считает меня чокнутым. Он, видимо, решил,  что  я  сейчас  несу  невероятную
чушь?.
   - Вы хотите  еще  что-то  сказать,  лейтенант?  ?О  да,  разумеется.  Про
Шадрака, Месхака и Абеднего. ?И вот тогда,  разгневавшись,  король  приказал
раскалить сковороды и вскипятить котлы медные. И тому, кто заговорил первым,
повелел он отрезать язык, содрать с головы скальп, отрубить руки и  ноги.  А
потом приказал поднести несчастного, все еще живого, к костру и зажарить  на
сковороде?.
   - Нет, больше ничего.
   - Можно забрать тело?
   - Пока еще нет.
   "У боли свои правила, - размышлял Киндерман, - мозг способен отвлечься от
нее  в  любой  момент.  Но  каким  образом?  Царь  небесный  нам  этого   не
объяснил. ?И покатятся головы?, - мрачно подытожил он?.
   -  Стедман,  идите.  Отдохните,  выпейте  кофейку.   Киндерман   проводил
патологоанатома взглядом, пока тот не добрался до сторожки на пристани,  где
к нему присоединились другие  судебные  эксперты.  Все  они  вели  себя  как
обычно. Кто-то даже пытался шутить и негромко смеялся.  Киндерман  никак  не
мог взять в толк, что же это такое могло их сейчас вот так  развеселить.  Но
тут он вспомнил трагедию ?Макбет? и в который раз подумал о том, что  мораль
нынче и гроша ломаного не стоит.
   Один из судебных  экспертов  протянул  Стедману  толстый  регистрационный
журнал. Патологоанатом одобрительно кивнул.  Тогда  вся  остальная  компания
побрела прочь с пристани. Они шагали, ступая по похрустывающей гальке, вдоль
берега и, миновав  машину  скорой  помощи  с  бригадой  врачей,  уже  весело
обсуждали свои бытовые проблемы. Двигаясь по пустынной джорджтаунской улице,
вымощенной булыжником, они,  вероятно,  плакались  друг  дружке  в  жилетку,
жалуясь на своих сварливых жен. Они торопились позавтракать, возможно, дома,
а скорее всего в уютной ?Белой башне? на М-стрит. Киндерман взглянул на часы
и кивнул. Разумеется. Именно в ?Белой башне?.  Она  работает  круглосуточно.
?Луис, пожалуйста, глазунью из трех яиц. Побольше бекона, ладно?  И  горячую
булочку?. До чего здорово устроиться сейчас где-нибудь  в  уютном  и  теплом
местечке!
   Вот они свернули за дом и исчезли из виду. Сразу же  из-за  угла  донесся
взрыв смеха.
   Киндерман снова посмотрел на патологоанатома.  К  Стедману  тем  временем
подошел сержант Аткинс, помощник Киндермана. Молоденький и тщедушный сержант
носил поверх коричневого фланелевого пиджака морской военный  бушла