л текущую обстановку, словно  с
театра военных действий. Тут же слонялся непосредственный  противник  нашего
Пашкова - Каблуков-Правдин, при котором не наблюдалось никакой  свиты.  Все,
что он имел при себе, - это свой знаменитый портфель из кожзаменителя, тощий
и мятый. Сколько я знаю Каблукова, он никогда с ним не расстается.  Однажды,
когда Каблуков притащил мне очередной из своих  опусов,  я,  скосив  взгляд,
заглянула  в  таинственное  нутро  его  портфеля  и  с  немалым   удивлением
разглядела.., пожухлый березовый веник, с каким ходят  в  баню!  А  в  целом
сегодня  вечный  внешкор  выглядел  без  пяти  минут  франтом,  ибо,   кроме
пузырящихся на коленях коричневых брюк, на нем поверх рубашки  навыпуск  был
надет синий пиджак.
   Мне Каблуков несказанно обрадовался и, рухнув в соседнее кресло,  обратил
в мою сторону свое вытянутое, как  у  Пьеро,  лицо.  Глаза  его  лихорадочно
блестели, а губы были такими пунцовыми, словно он их специально подкрасил.
   - Ну, сегодня будет жаркая рубка! - заявил он, потирая бледные  ладони  с
узловатыми пальцами.
   - В каком смысле? - осведомилась  я,  ловя  на  себе  разъяренный  взгляд
Веньки Литвинца, недовольного тем, что я вступаю в переговоры с противником.
   - В самом прямом! - объявил Каблуков и любовно  погладил  свой  портфель,
который он умостил на худых коленях, обтянутых пузырящимися брюками. - Тут у
меня такие убийственные данные, от каких они не отвертятся!
   Я с сомнением покосилась на каблуковский портфель, тощий,  как  блин.  Не
знаю, как у него дело обстоит с убийственными данными, но, по-моему, на этот
раз там даже березового веника не было.
   - Любопытно будет посмотреть, - вздохнула я  и  покосилась  на  часы:  до
эфира оставалось тридцать минут, а Пашков еще не появился.
   Каблуков же затараторил жарко, как буйнопомешанный:
   - Никто, никто здесь не имеет шансов, кроме меня! Что такое  Крутояров  -
вчерашний день, партократ, функционер, взращенный на спецпайках! Он же ни на
что не способен, люди его не выберут, они за ним не пойдут! Они  не  захотят
снова жевать опостылевшую жвачку дешевой демагогии!
   Я громко зевнула, но каблуковского пыла это не остудило.
   - А Рябоконь! - брызнул он слюной. - Вчерашний рэкетир,  бритый  затылок!
За его спиной - криминал в чистом виде! Он превратит область в одну  большую
"малину"! Нужно еще проверить, откуда у  него  деньги  на  выборы!  Эти  его
продовольственные наборы, которыми он покупает голоса избирателей!
   Я  еще  раз  зевнула,  после  чего  Каблуков  перешел  непосредственно  к
"нашему":
   - Что касается Пашкова, то это вообще засланный казачок, аморальный  тип,
человек без каких бы то ни было принципов! Говорит, что болеет душой за свою
малую родину, а сам на ней не был четырнадцать лет!  Знаем  мы,  за  что  он
болеет, - хочет обобрать область до нитки и перекачать деньги в  Москву.  Он
же только кукла,  а  кукловоды  сидят  в  Москве  и,  дергая  за  веревочки,
руководят каждым его шагом. Ясно же, что ему глубоко наплевать  на  нужды  и
проблемы области, ему бы только впрыгнуть в губернаторское кресло,  которое,
поверьте мне, для него всего лишь трамплин. И с  этого  трамплина  он  хочет
снова покорить Москву. Ведь он  не  за  здорово  живешь  снизошел  до  нашей
губернии, просто его там отлучили от кормушки.
   Я уже собралась зевнуть в третий раз, да так и застыла с  открытым  ртом,
потому  что  в  предбанник  студии   ввалился   белокурый   Викинг,   окинул
присутствующих  бдительным  взглядом,  после   чего   в   дверь   осторожно,
оглядываясь,  вошел  Пашков,  за  ним  просочились  аналитик,  спичрайтер  и
имиджмейкер. От кого-то из них, а может, от всех сразу так пахло французским
парфюмом, что в носу у меня зачесалось. Я закрыла  рот,  приготовленный  для
зевка, и потерла нос, чтобы не расчихаться. Я аллергик с детства,  и  иногда
(обычно в самые неподходящие моменты) у меня случаются приступы непрерывного
чихания - до пятнадцати раз  кряду  -  зрелище  не  для  слабонервных,  если
честно. Сейчас, хвала Всевышнему, все обошлось.
   Из студии  высунулся  Вислоухов  и,  оглядев  вороватым  взглядом  тесную
комнатенку, в которой мы все сбились, как испуганные овцы  при  виде  волка,
резюмировал с удовлетворением:
   - Все в сборе. Вот и отлично.
   И снова скрылся за дверью. Тем временем  Венька  подскочил  к  Пашкову  и
начал что-то  тихо  бормотать,  я  хотела  сказать,  на  ухо,  но  последнее
проблематично по причине маленького Венькиного роста, так  что  он  бормотал
Пашкову  куда-то  под  мышку.  Наш  кандидат  слушал  его  с   непроницаемым
выражением лица, слегка склонив голову набок. Потом явилась стройная молодая
девица в коротком платье цвета крутого яичного желтка и пригласила в  студию
"участвующих в передаче". Каблуков первым сорвался  с  кресла  и  юркнул  за
вожделенную дверь, не  переставая  сжимать  в  руках  свой  разоблачительный
портфель.  Пашков  проследовал  неторопливо,  с  достоинством,  а  вот   его
многочисленному эскорту девица преградила дорогу,  насколько  это,  конечно,
возможно при ее изящных статях, и заявила решительно:
   - У нас прямой эфир, остальным нельзя. "Наши" начали  роптать,  а  громче
всех  Венька,  в  результате  из  студии   снова   высунулся   Вислоухов   и
поинтересовался, чем вызвано возмущение народных масс. Выяснив  причину,  он
нервно  передернул  костлявыми  плечами  и  проявил  солидарность  со  своей
девицей:
   - А что вы хотите, господа? Здесь  у  нас  не  митинг,  между  прочим,  а
телевизионная передача. Поэтому посторонние в студии нежелательны. А если вы
будете мешать, то я вас вообще попрошу очистить помещение.
   Суровая речь Вислоухова произвела на присутствующих должное  впечатление,
все более-менее угомонились, только Венька пожаловался на то обстоятельство,
что, оставаясь вдали от  событий,  мы  будем  лишены  возможности  наблюдать
поединок "титанов".
   - Так в чем дело? - не моргнул глазом Вислоухов. -  Поезжайте  к  себе  и
включайте телевизор.
   "Наши" снова возроптали, уверяя, что не могут покинуть "патрона", и тогда
Вислоухов  продемонстрировал  беспрецедентное  великодушие,   распорядившись
притащить из студии телевизор специально для нас. Таким образом намечавшийся
конфликт был урегулирован в  считанные  минуты  к  взаимному  удовлетворению
сторон. А спустя четверть часа мы уже могли лицезреть на экране предвыборное
действо, организованное Вислоуховым. Сначала  возникла  заставка  "Навстречу
выборам губернатора", которая поспешно сменилась следующей: "Перекресток". И
чуть пониже и помельче, курсивом: "Встреча с кандидатами  в  губернаторы  И.
Пашковым  и  А.  Каблуковым".  Эта  зависла  надолго,  а  Венька  и   прочие
гипнотизировали ее  взглядами  до  тех  пор,  пока  на  экране  не  появился
Вислоухов, ласково объявивший:
   - Добрый  вечер,  дорогие  друзья.  Начинаем  цикл  передач,  посвященных
предстоящим выборам губернатора. Сегодня у  нас  в  студии  кандидаты  Игорь
Пашков и Алексей Каблуков, которые в прямом  эфире  выскажут  свои  взгляды,
фигурально выражаясь, скрестят шпаги, а  вы  можете  задать  им  вопросы  по
телефонам, которые вы видите на ваших экранах внизу.
   После этих  слов  на  экране  и  впрямь  замельтешила  бегущая  строка  с
телефонами.
   - Для начала, - Вислоухов не выпускал из рук бразды правления, - мы дадим
каждому из кандидатов по пять минут, чтобы высказать  основополагающие  идеи
предвыборных программ, которые они предлагают нашей  области,  а  затем  уже
перейдем непосредственно к дискуссии и к ответам на вопросы телезрителей. Вы
не против? - Вислоухов повернулся сначала  к  Пашкову  (тот  с  достоинством
кивнул), а потом к Каблукову (этот  вознамерился  было  что-то  сказать,  но
оператор молниеносно перевел объектив телекамеры на Вислоухова).
   "Нашему" Вислоухов уважительно дал слово первым. Пашков немедленно придал
своему лицу выражение, с каким он был увековечен на агитационном плакате,  и
заговорил, будто запел. Его речь, как всегда, была гладкой  и  эластичной  и
сама  собой  развешивалась  по  внимающим  ушам.  Ясное  дело,  аналитики  и
спичрайтеры постарались на славу, но кое в чем  они  явно  перестарались.  В
результате удельный вес прописных истин на  общее  количество  произнесенных
Пашковым слов превышал всякие санитарные нормы. А уж не знаю, как на вас,  а
на меня  прописные  истины  производят  впечатление  неприличного  звука  за
обеденным столом.
   Когда слово дали Каблукову, дело  пошло  веселее,  потому  что  пламенный
внешкор понес ту же лабуду, которую он втолковывал мне лично совсем недавно.
Видимо, тогда у него была генеральная репетиция. Каблуков-Правдин  заклеймил
всех по  очереди,  включая  Крутоярова,  Рябоконя,  Пашкова,  за  аморальное
поведение досталось также Клинтону (?!),  хотя  не  совсем  понятно  почему,
поскольку последний, насколько мне известно, свою кандидатуру  на  должность
местного губернатора не выставлял.  Когда  же  Каблуков  взялся  за  Думу  и
пропесочил ее за то, что "они там уже пять лет решают, доить  коров  или  не
доить", я начала дико хохотать. Ума не приложу,  что  меня  так  рассмешило,
ведь каблуковский репертуар я хорошо знала загодя,  скорее  всего  это  было
нервное. Венька и иже с ним начали на меня недовольно коситься и  подкрутили
громкость телевизора, а я прикрыла рот ладонью. Это  мне  не  помогло,  даже
повредило, потому что сначала у меня перехватило дыхание, а потом.., со мной
случился знаменитый приступ безудержного чихания, бороться  с  которым  было
совершенно бессмысленно, а потому я позорно ретировалась за дверь.
   Чихала я по меньшей  мере  минут  десять,  а  потом  поплелась  в  туалет
приводить себя в порядок. Хоть зеркало там было и  заплеванное,  я  все-таки
рассмотрела в нем свой распухший нос и красные слезящиеся глазки. Удручающая
картина! Плеснула в лицо холодной водой, а потом  осторожно  промокнула  его
носовым платком. Еще раз полюбовалась собственным отражением и  решила,  что
возвращаться не буду. Лучше подожду, когда Пашков с Венькой и прочими выйдут
из студии. Тем более что, по моим прикидкам, трепаться кандидатам оставалось
не  так  уж  долго.  Поэтому  я  прогулочным  шагом  прошлась  по   коридору
тесноватого областного Дома прессы, который был нашпигован местными теле-  и
радиостудиями, и зарулила в фойе. У входа гонял чаи вахтер, а  на  банкетке,
обтянутой кожзаменителем, скучал милиционер. И тот и другой от нечего делать
пялились в телевизор, закрепленный  под  потолком,  как  на  вокзале.  Между
прочим, он был включен как раз на программе Вислоухова,  и  с  экрана  снова
лилась плавная и приторная речь Пашкова, который не уставал распинаться.
   - Мать - это святое,  -  бил  он  себя  в  грудь  (фигурально  выражаясь,
разумеется, а не в прямом смысле), - святое для каждого человека, я  уверен.
Что касается моей, то она у меня простая женщина, настоящая  труженица.  Всю
жизнь проработала телятницей в совхозе "Пригородный", там  и  живет  по  сей
день и хозяйство до сих пор  держит,  хотя  она  давно  пенсионерка.  Я  сам
сызмальства крутился рядом с ней в коровнике, помогал  навоз  убирать,  корм
задавать. И вырастила меня она одна, дала образование. У самой была неполная
семилетка, а мне с детства твердила:
   "Учись, Игорь, учись, человеком станешь".
   Ну да, слышали мы про это, как там: "ученье - свет, а неученых тьма"? Вот
и выучился "сынок", вышел в люди,  того  и  гляди  в  губернаторы  выскочит,
рот-то широко раскрывает и говорит как по писаному. Особенно сильно было про
навоз, трогает от души, главное, прямая зависимость просматривается: вот  не
крутил бы Пашков в раннем детстве хвосты коровам, глядишь, и человеком бы не
стал.
   И с чего ты такая ворчливая стала, попеняла я сама себе.  Того  и  гляди,
участие в этой дурацкой предвыборной  кампании  сделает  меня  окончательным
мизантропом. Что я, собственно, имею против Игоря Пашкова? Только то, что он
мне не нравится, и еще одну маленькую заметочку  из  "Губернского  вестника"
пятнадцатилетней давности. Тех времен, когда он был даже не  "Вестником",  а
помпезным "Светом маяков". И более  ничего!  А  посему  могу  ли  подвергать
сомнению трогательное пашковское отношение  к  матери  -  бывшей  телятнице?
Конечно, нет.  А  значит,  мои  словесные  выкрутасы  -  чистое  ерничество,
которого нормальные люди должны по возможности избегать или по крайней  мере
стыдиться.
   Однако мне стало не столько стыдно, сколько скучно.  Я  подняла  воротник
пальто и вышла на улицу под  тихий  беззвучный  снег.  Постояла,  запрокинув
голову, подышала полной грудью.., и внезапно в голову мне пришла  совершенно
сумасбродная мысль. А впрочем, почему бы не рискнуть? Я  повертела  головой:
то, что сейчас было  мне  нужно,  находилось  в  нескольких  шагах.  Кабинка
телефона-автомата. Только бы он работал! Мне повезло,  и  я  быстро  набрала
номер, который я знала  наизусть.  В  трубку  сразу  ворвался  бодрый  голос
Вислоухова:
   - А вот еще один звонок... Говорите быстрее, у нас осталась одна  минута.
Говорите, мы вас слушаем.
   И я громко сказала в  трубку,  которую  предварительно  обернула  носовым
платком:
   - У меня вопрос к кандидату  Пашкову.  Пусть  скажет,  что  он  сделал  с
Наташей Русаковой.

***

   Стоит ли уточнять, что, повесив трубку, я кавалерийской рысью бросилась в
Дом прессы, чтобы  успеть  полюбоваться  палитрой  чувств,  отразившихся  на
гладкой физиономии Пашкова после моей наивной  провокации.  Увы,  я  застала
только самый конец передачи, а посему и  увидела  лишь  Вислоухова,  который
провозгласил, глядя в камеру:
   -  К  сожалению,  время   нашей   передачи   ограничено.   Мне   остается
поблагодарить сегодняшних гостей студии, а также вас,  дорогие  телезрители,
за активное участие и вопросы, которые вы задали кандидатам. Эта передача не
последняя, на следующей неделе состоится встреча еще двух кандидатов...
   Я быстро пересекла фойе и  влетела  в  предбанник  студии,  где  все  еще
томились  преданные  члены  пашковской  "команды",   нетерпеливо   ожидавшие
любимого босса. При этом они так живо  обсуждали  передачу  Вислоухова,  что
даже не заметили моего  возвращения.  Больше  других  волновались  Венька  и
аналитик.
   - Черт знает что, - кипятился Венька, нервно расхаживая из угла в угол, -
это явная провокация, и те, кто ее подготовил, явно рассчитывали на скандал!
   Аналитик задумчиво почесывал плешивый затылок:
   - Да, это все неспроста...
   Что по этому поводу думал спичрайтер, мне было не суждено узнать,  потому
что дверь студии распахнулась и наши сплоченные ряды пополнились Каблуковым,
Вислоуховым, а также Пашковым, на  которого  я  тут  же  уставилась,  но  не
рассмотрела в нем  ничего  принципиально  нового.  Просто  сфинкс  какой-то.
Выходит, я своим рискованным вопросом снова попала в "молоко"?  Или  он  так
хорошо владел собой? А может, мне стоит подойти к нему  вплотную  и  заорать
прямо в ухо:
   - Сволочь самодовольная, признавайся, что ты знаешь о Наташе?
   Да, если дело так пойдет и дальше, шиза меня скосит просто под корень.
   Вислоухов проводил всю компанию до  выхода.  Пожал  руку  Пашкову,  потом
Каблукову, с поспешностью выдернул свою  ладонь  из  его  потной  пятерни  и
незаметно (но я все равно  увидела)  вытер  ее  о  штанину.  Пока  Вислоухов
проделывал эту процедуру, неутомимый Каблуков вцепился в  пуговицу  дорогого
пашковского пальто и принялся горячо  убеждать  его  обладателя  снять  свою
кандидатуру  до  выборов,  потому  что  "народ  его  не  поддержит".  Пашков
почему-то потерял свою обычную невозмутимость и стал  малодушно  вырываться,
Викинг мужественно бросился ему на помощь, в  результате  видный  московский
демократ был отбит, зато пуговица осталась у графомана  в  качестве  боевого
трофея. В общем, расставание вышло достаточно трогательным,  разве  что  без
поцелуев взасос.
   На улице Каблуков первым уселся в старый  заляпанный  "Запорожец",  завел
его и отчалил с тарахтением и жидким  шлейфом  чада.  "Наши"  проводили  его
свинцовыми взглядами, а аналитик снова протяжно вздохнул:
   - А ведь у этого идиота, пожалуй, есть шансы. У нас любят юродивых.
   Остальные члены "команды" только переглянулись.
   Разъезжались мы тем же порядком,  каким  прибыли  на  студию.  Пашков  со
своими ближайшими приспешниками в серебристом "Вольво", а  я  -  с  Венькой.
Венька, погруженный в тяжелые раздумья, за всю дорогу  не  издал  ни  звука,
если, конечно, не считать недовольного  сопения.  Я  сильно  опасалась,  что
сегодняшний и без того затянувшийся трудовой день  продолжится  каким-нибудь
срочным  заседанием  по  подведению  итогов  прямого  эфира,  однако  ничего
подобного не произошло, и Венька распорядился доставить меня домой. Мы  сухо
распрощались, и я нырнула в темный подъезд.
   Дома я  почувствовала  страшную  усталость  и,  не  зажигая  света  и  не
разуваясь, проковыляла в комнату и с размаху рухнула на диван.  Впрочем,  не
так уж было и темно благодаря фонарю, светившему за окном. Кроме того, когда
внизу проезжали машины, полоски света скользили по стенам. Я следила за этой
игрой, а сама  думала  об  одном.  Я  все  никак  не  могла  взять  в  толк,
приблизилась ли я хоть сколько-нибудь  к  разгадке  Наташиного  исчезновения
или, наоборот, удалилась. И, честно говоря,  больше  склонялась  ко  второму
варианту. Теперь моя выходка  с  недавним  звонком  в  студию  казалась  мне
детской глупостью, и только.
   Ну чего я собиралась добиться, спрашивается? Что Пашков  объявит  на  всю
губернию, управлять которой он серьезно вознамерился, будто  имеет  какое-то
отношение к семнадцатилетней девчонке, пропавшей  пятнадцать  лет  назад?  И
вообще, к чему привели мои поиски? С Богаевской все  по-прежнему  в  тумане,
если не считать открывшихся обстоятельств, вроде бы наводящих на мысль,  что
когда-то, очень давно, а точнее, пятнадцать лет назад, с ней произошло нечто
ужасное. Но это опять-таки из области предположений.  Кроме  того,  вчера  я
набралась нахальства и оставила сообщение на ее  автоответчике,  но  никакой
реакции за этим не последовало, пока во всяком случае. Разве что  ее  старая
учительница музыки Ираида Кирилловна Радомыслова стала относиться ко  мне  с
опаской и раздражением... Постой-ка, - я приняла полусидячее положение, - уж
не связаны ли эти два факта? Слишком красивая версия, решила я и снова упала
на диван.
   Что до истории с удавленницей, в которую я едва не влипла по  собственной
неосмотрительности, то это вообще запредел. Мне еще повезло, что я так легко
отделалась,  а  ведь  все  могло  кончиться  намного  хуже.   Пошла   искать
родственников, называется! Но что же мне делать, что? Я опять села и поджала
под себя ноги на манер бедуина в пустыне. Вот что, например, мне предпринять
завтра? Да ничего,  ничегошеньки  мне  не  осталось,  никаких  вариантов!  С
Богаевской - полная, беспросветная безнадега. Кого могла,  я  уже  опросила,
сама она разговаривать со мной не желает. С  Пашковым  нисколько  не  лучше.
Этот  тип  никак  не  отреагировал  на  фотографию  Наташи,  которую  я  ему
подбросила, если не считать легкого  удивления.  Практически  та  же  участь
постигла мой недавний вопрос в прямом эфире. И теперь я даже  не  знаю,  что
буду делать дальше. Вместе со всей его камарильей "бороться за  избирателя"?
Очень нужно! А с другой стороны, что мне еще остается? Ну и вляпалась!
   Я  соскочила  с  дивана  и,  громыхая  ботинками,  ринулась  в  прихожую,
притащила оттуда телефон и принялась с остервенением накручивать  московский
номер Богаевской.  Как  и  накануне,  отозвался  автоответчик  отвратительно
бесстрастным, продирающим до мурашек голосом. Я чуть  не  взвыла  от  тоски.
Вернула трубку на рычаг и, прижав телефон к животу, стала  считать  до  ста,
чтобы успокоиться. Я досчитала до сорока семи, когда телефон зазвонил сам.
   - Да! - Я молниеносно со