- А Татьяна Павловна... Вы лучше с Татьяной Павловной  беседуйте,  она  у
нас все-таки директор, а я только...
   - Но Татьяна Павловна здесь еще не работала в  те  времена,  когда  Елена
Богаевская прилежно разучивала гаммы, - улыбнулась я, чтобы хоть немного  ее
подбодрить. - А вы работали.
   Но она все еще продолжала опасаться начальственного гнева:
   - Все-таки почему я? Я же не могу за всю школу... Есть и другие...
   Господи, что эта Татьяна Павловна делала со своими  учительницами:  током
пытала, иголки под ногти загоняла?
   Я выбилась из сил и согласилась:
   - Хорошо, если есть другие, я буду говорить с  ними.  Порекомендуйте  мне
тогда еще кого-нибудь из тех, что работали в школе  с  семьдесят  пятого  по
восемьдесят первый. Ну, есть у вас тут еще такие?
   Бедная учительница еще крепче сцепила ладони и слабо пискнула:
   - Кажется... Нет, в школе таких нет. Остальные уже на пенсии...
   "Или уволились", - мысленно добавила я. Можно не сомневаться, что к такой
кадровой текучке приложила руку новая директорша, но сейчас все это было для
меня делом десятым, если вообще не сотым.
   С грехом пополам мне все-таки удалось разговорить Зинаиду Арсеньевну, но,
признаюсь вам как на  духу,  далось  мне  это  нелегко.  Когда  наконец  она
решилась снять с себя обет молчания, я уже почти ни на что не рассчитывала.
   - Я ведь сама ее не учила,  -  призналась  Зинаида  Арсеньевна,  -  если,
конечно, она вообще та самая Богаевская,  может,  просто  однофамилица...  В
любом случае я скрипачка, а она училась по классу фортепьяно.
   - А у кого, не помните?
   - Скорее всего у... - Зинаида Арсеньевна понизила голос и  оглянулась  на
дверь. - У...у... - У нее словно что-то застряло в горле.  Я  сама  невольно
сглотнула, будто помогая ей. - У Радомысловой, - в конце концов  пролепетала
она.
   Не удивлюсь, если эта Радомыслова в школе персона нон-грата. С  некоторых
пор. Точнее, с тех самых,  как  в  альма-матер  Елены  Богаевской  поменялся
директор. Ладно, не мое это дело.
   - И как мне ее найти? Где она сейчас работает?
   - Она не работает, - сообщила Зинаида Арсеньевна, - она  уже  на  пенсии,
давно, но преподавала, пока... - Она не договорила, но  в  этом  и  не  было
особенной необходимости. И так все ясно. - Кажется, у нее еще есть  ученицы,
она занимается с ними на дому. Сейчас я запишу вам ее адрес, если  хотите...
Только.., вас действительно интересует  только  эта  девочка...  Богаевская,
или.., или еще что-нибудь?
   - Во всяком случае, ваши дрязги  и  интриги  меня  точно  не  волнуют,  -
предельно откровенно высказалась я. -  Можете  друг  дружку  хоть  с  хреном
скушать, я вам только  приятного  аппетита  пожелаю.  Лишь  бы  вы  сами  не
подавились.
   На бледных щечках Зинаиды Арсеньевны снова выступил лихорадочный румянец.
Она молча оторвала клочок от нотной тетради, лежащей  перед  ней,  и  быстро
что-то на нем начертала, а потом сунула мне. Я  бросила  короткий  взгляд  и
прочитала: Радомыслова Ираида Кирилловна, Дружбы, 46, кв. 17.
   И все-таки я еще кое-что у нее спросила, я просто не могла уйти, не узнав
этого:
   - А Наташа Русакова, она как раз на скрипке  играла,  не  вашей  ученицей
была?
   - Как вы сказали? Русакова? - Последняя из  "могикан",  успевшая  немного
расслабиться, снова вся напружинилась. - А эта что сделала?
   - Ничего. Просто она была моей подругой.
   - Ах вот что. - Мне показалось, что она вздохнула  с  облегчением.  -  Вы
знаете, я так сразу не вспомню. В какие годы она училась?
   - Да тогда же, когда и Богаевская.
   - Давно, значит, - заключила  Зинаида  Арсеньевна,  -  ну  тогда  это  по
документам смотреть надо. У меня память очень плохая. Я  ведь  уже  тридцать
лет преподаю, и учеников за эти годы у меня было очень много.
   Я согласна, семнадцать лет  -  срок  достаточно  долгий,  но  что-то  мне
подсказывало, что провалы в памяти учительницы  музыки  были  связаны  не  с
этим, а с той обработкой, которой она была подвергнута молодой  начальницей.
Подтверждением тому стало любопытное наблюдение, которое я сделала, выйдя из
класса. Обернулась, услышав характерный перестук острых каблучков, и увидела
вприпрыжку удалявшуюся по коридору "лисичку". Бьюсь об  заклад,  еще  минуту
назад  она  стояла  под  дверью,  за  которой  я  разговаривала  с  Зинаидой
Арсеньевной, и, приложив ухо к замочной скважине, жадно ловила каждое слово.
   - Куда дальше? - спросила я себя, переступив порог музыкальной  школы,  и
посмотрела на часы. И невольно присвистнула: на малоинформативные  беседы  с
директоршей и пожилой учительницей музыки у меня ушло почти полтора часа  из
тех трех, что Венька разрешил мне потратить на обработку местной  прессы  на
предмет безоговорочной поддержки нашего замечательного  кандидата.  Конечно,
если я отправлюсь на улицу Дружбы, которая находится в противоположном конце
города - как минимум полчаса на одну дорогу, - к намеченному  времени  я  не
вернусь. Хорошо, тогда я сошлюсь на то, что я лишилась машины. И  все  равно
Венька будет недоволен...
   Ну и пусть, для меня  много  важнее  узнать,  что  случилось  с  Наташкой
пятнадцать лет назад, нежели пропихивать  в  губернаторы  выскочку  Пашкова.
Особенно если учесть, что этот паршивый кандидат, возможно,  каким-то  боком
причастен  к  ее  исчезновению.  И  я  решительно  направилась  к  ближайшей
автобусной остановке, бросив взгляд  в  сторону  скверика.  Там  я  когда-то
поджидала Наташку, усердно пиликавшую на своей скрипочке, с которой  она  не
рассталась до последнего своего дня,  так  с  нею  и  ушла.  Что-то  мне  не
понравилось собственное выражение "до последнего дня". Имею ли я  право  так
думать, не зная, что произошло в давний августовский вечер?..
   А той лавочки в скверике, на которой я  сиживала  с  книжкой,  больше  не
было. На ее месте стоял большой рекламный  щит,  а  на  нем  -  агитационный
плакат Пашкова. У меня руки зачесались сорвать его.  Сама  не  знаю,  как  я
удержалась от почти непреодолимого соблазна.

***

   - Одну минуточку, - произнес за дверью молодой голос и поинтересовался:
   - Кто там?
   Мне не оставалось ничего другого, кроме как в очередной раз  использовать
свое удостоверение.
   - Я из газеты, - сказала я и полезла в карман за "корочками".
   Замок щелкнул, дверь, взятая на цепочку, приотворилась, и я увидела очень
немолодую женщину в байковом халате. У женщины было породистое лицо, которое
даже старческие морщины не в силах были испортить, и красивая пышная седина,
прихваченная широким бархатным ободком.
   - Из газеты? - переспросила она и заглянула в мое удостоверение. Подумав,
сняла дверную цепочку и пригласила:
   - Проходите.
   Я вошла и неловко затопталась в тесной прихожей, пытаясь снять ботинки.
   - Ну что вы, не разувайтесь, - всплеснула она руками.
   Я с сомнением посмотрела на мокрые разводы на линолеуме: снег, набившийся
в рифленую подошву моих ботинок, начал таять.
   - Ну не здесь же нам разговаривать, - сказала Радомыслова. -  Пойдемте  в
комнату.
   Хотя с чего я взяла, что это именно она? Я ведь даже не удосужилась ее об
этом спросить.
   - Простите, - пробормотала я. - Вы Ираида Кирилловна Радомыслова?
   - Ну конечно, - кивнула она. - А вы, вероятно, по очередной жалобе?
   - По жалобе? По какой еще жалобе?
   - Значит, вы по другому поводу, - констатировала Радомыслова и посмотрела
на меня внимательнее. - Ну проходите, проходите, не стесняйтесь.
   Я вошла в комнату, обставленную старой мебелью, не  какой-нибудь  там  из
прессованных опилок, а из настоящего дерева. В этом я как-нибудь разбираюсь,
а вот в стиле - не очень. В конце концов я все-таки  решила,  что  интерьеры
Радомысловой если и не из "времен очаковских  и  покоренья  Крыма",  то,  по
крайней мере, начала нынешнего века, бесславный конец  которого  мне  выпало
лицезреть. Еще я мысленно прикинула, смогла бы лично  я  существовать  среди
таких торжественных трюмо и комодов, и решила, что  чувствовала  бы  себя  в
таком окружении будто на кладбище, несуетно и спокойно, как  и  должно  себя
чувствовать перед лицом вечности. Собственно, Ираида Кирилловна  Радомыслова
именно так себя и вела: сдержанно и без суеты.
   - Присаживайтесь, - предложила она мне, указуя  на  уютное  кресло  возле
окна. - А я буду через минутку.
   Пока она отсутствовала, я окинула комнату более внимательным взглядом. Не
то чтобы меня мучило любопытство, просто делать мне все равно  нечего  было.
Заметила натюрморт, написанный маслом, в простенке между комодом и  какой-то
диковинной этажеркой.  На  полках  последней  стояли  несколько  пожелтевших
фотографий в старинных паспарту. Я  было  вытянула  шею,  чтобы  получше  их
рассмотреть, и едва успела вовремя отпрянуть, потому что в комнате появилась
хозяйка. Оказывается, она отлучалась для переодевания: теперь  на  ней  было
строгое черное платье с белым воротничком, а  вместо  домашних  шлепанцев  -
черные остроносые лодочки. Еще она держала в руках большого  рыжего  кота  и
привычно и неторопливо гладила его по шерстке, будто четки перебирала.
   - Ну вот, теперь можно беседовать, - объявила Радомыслова, опустилась  на
стул у комода и посадила рыжего кота себе на колени. Тот сразу  свернулся  в
клубок и  так  сладко  засопел,  что  меня  немедленно  потянуло  в  сон.  В
результате вопрос хозяйки: "Так что же вас ко мне привело?" -  почти  застал
меня врасплох.
   Я тряхнула головой:
   - У меня к вам несколько вопросов, а может, всего один. В зависимости  от
того, что вы мне на него ответите.
   - Слушаю вас внимательно. - Глаза у  Радомысловой  были  не  по  возрасту
молодые и светились почти детской любознательностью.
   - Скажите, пожалуйста, Елена Богаевская - ваша ученица?
   - Да, она у меня училась, - спокойно, с достоинством ответила Радомыслова
и едва  заметно  улыбнулась.  -  Как  я  понимаю,  ваш  интерес  вызван  тем
обстоятельством, что она должна была давать концерты в городе?
   - Но в последний  момент  отказалась,  -  продолжила  я.  -  Вас  это  не
удивило?
   Старая учительница медленно покачала головой:
   - Честно говоря, не удивило.
   - А меня удивило, - призналась я. - И очень заинтриговало.
   Радомыслова  снова  провела  рукой  по  рыжей  шерстке   своего   спящего
прямо-таки летаргическим сном кота:
   - Думаю, об этом вам следовало расспросить саму Елену  Богаевскую,  я  же
могу отвечать только за себя.
   Достойный ответ, ни к  чему  не  придерешься,  и  все-таки  я  попыталась
возразить:
   - Я пробовала это сделать, но так ничего и не узнала. Я  разговаривала  с
ней вчера утром в гостинице, и она мне сказала только, что ей не нужно  было
бы сюда приезжать еще пятьдесят лет как минимум.
   - Тогда так и напишите в своей газете, - посоветовала мне Радомыслова.
   Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться:
   - А если не для газеты?
   -  Тогда  я  тем  более  не  вижу  причины  для  вашего  любопытства,   -
отпарировала учительница. Кот на ее коленях лениво приоткрыл янтарный глаз и
посмотрел им на меня. Если я что-то понимаю в кошачьей психологии, то в  нем
был незамысловатый вопрос: "Ну, чего пристала?"
   Я поняла, что темнить с благородной хозяйкой и  ее  проницательным  котом
себе дороже, и высказалась без обиняков:
   - У меня личная причина. Боюсь, мне трудно будет это вам объяснить, но  я
предполагаю, что пятнадцать лет назад с Еленой Богаевской что-то  произошло,
и, как мне кажется, что-то ужасное. Именно поэтому они всей семьей  тогда  и
уехали из города, практически в одночасье. По той же причине она  пятнадцать
лет сюда не возвращалась. И вот она наконец решилась,  приехала,  но  уже  в
аэропорту...
   Я замолчала, вспоминая каменное лицо примадонны,  полузакрытое  роскошным
букетом, потом снова собралась с мыслями, но о Пашкове  говорить  не  стала,
выразилась более нейтрально:
   - ..Видимо, на нее  сразу  нахлынули  какие-то  неприятные  воспоминания.
Думаю, она провела  ужасную  ночь  в  гостинице  и  в  конце  концов  решила
отказаться от запланированных концертов. Насколько  я  знаю,  при  этом  она
безоговорочно согласилась выплатить причитающуюся с нее неустойку.
   Музыкальная  старушка  в  очередной  раз  продемонстрировала   мне   свой
природный ум, а может, и благоприобретенный, почем я знаю:
   - Пока не вижу, какое это имеет отношение к вам лично.
   - У меня есть подозрение, что история Елены Богаевской  каким-то  образом
связана с судьбой моей подруги. Она  тоже  училась  в  вашей  школе,  только
играла на скрипке. Наташа Русакова, может, помните?
   - Если она скрипачка, то вряд ли. Я ведь преподавала фортепиано.  Хотя...
Наверняка видела где-нибудь в школьном коридоре. Если бы вы мне показали  ее
фотографию, я бы, возможно, ее и узнала. У меня хорошая память  на  лица,  -
ответила Радомыслова, и я сразу ей поверила.
   Я подняла с полу сумку, которую приспособила у ножки кресла, достала одну
из сделанных Валентином фотокопий и молча ей протянула.
   - Минуточку... - Радомыслова поднялась со стула, подошла к комоду и взяла
с полки очки, которые лежали между страниц раскрытой книги. Хитрый  кот  при
этом даже не проснулся, просто повис на руках у хозяйки, как горжетка. - Да,
я видела эту девочку, она училась у нас, - согласилась Радомыслова, - но это
все, что я про нее знаю. - И спросила, переводя взгляд на меня:
   - И что с ней случилось?
   - Она пропала пятнадцать лет назад, - со вздохом сообщила я, - как  пишут
в сводках происшествий, ушла и не вернулась. С тех пор никто ничего о ней не
слышал.
   Молодые, хотя и подслеповатые глаза старой учительницы затуманились:
   - Печальная история. Ее искали?
   - Искали, - подтвердила я без особенного энтузиазма, - по  крайней  мере,
формальности были соблюдены. А сейчас, насколько я знаю, дело  уже  закрыто.
Они считают  его  безнадежным,  говорят,  с  пропавшими  почти  всегда  так.
Особенно если с момента исчезновения прошло уже пятнадцать лет, как  в  этом
случае.
   Радомыслова задумалась, ее  ласковая  ладонь  снова  прошлась  по  спинке
спящего кота:
   - Как я понимаю, на мысль, что Елена Богаевская может быть как-то связана
с исчезновением вашей подруги, вас навели два  обстоятельства.  Первое:  они
учились в одной школе, второе:  Богаевская  пятнадцать  лет  назад  покинула
город, а ваша подруга тогда же пропала. Может, это  все-таки  не  более  чем
совпадение?
   Я не стала активно возражать:
   - Не исключено. Только это моя последняя надежда, последняя...
   - Я вам сочувствую, - задумчиво произнесла Радомыслова,  -  и  при  таких
обстоятельствах я вам, конечно, попытаюсь помочь, хотя  я  остаюсь  при  том
мнении, что это все-таки исключительное право  Елены  Богаевской.  Я  бы  не
хотела что-то делать за ее спиной. Впрочем, не так уж много я и знаю. -  Она
замолчала,  видимо  решая,  стоит  ли  раскрывать  секреты  бывшей  ученицы,
неожиданно ставшей звездой мировой величины. Потом все-таки заговорила:
   - Прежде всего хочу сказать, что Лена Богаевская с самого начала подавала
большие надежды. Если бы она не стала певицей, прекрасная пианистка  из  нее
получилась бы в любом случае. Поэтому я много  с  ней  занималась,  выделяла
среди других учениц и учеников... Я, собственно, всегда  так  поступала,  за
что получала много нареканий. М-да... Впрочем, это неважно.  -  Я  заметила,
что лицо старой учительницы омрачилось. - Но, - она вскинула голову, - я  До
сих пор осталась при своем мнении: талантливым детям  нужно  уделять  больше
внимания, нужно о них заботиться, оберегать, дышать на  них,  они  же  перед
этой жизнью беззащитны вдвойне, потому что более впечатлительны. Ну ладно, о
Леночке. В общем, когда я поняла,  что  передо  мной  одаренный  ребенок,  а
произошло это, конечно, сразу, то стала посвящать  ей  больше  времени,  чем
остальным. Мы занимались не только в школе,  но  и  здесь,  у  меня.  -  Она
повернула голову, я проследила ее  взгляд  и  только  теперь  рассмотрела  в
дальнем углу пианино. - Разумеется, никаких денег я  с  нее  не  брала,  тем
более что семья была не очень зажиточная, как принято говорить, полная, но с
проблемами. Отец очень сильно выпивал. Кстати, когда Лена с  матерью  уехали
из города, семья совсем распалась, отец Лены остался в городе и потом, как я
слышала, окончательно спился.  Что  касается  самой  Лены...  -  Радомыслова
тяжело вздохнула и замолчала. Причем надолго.
   Я заерзала в кресле, и рыжий кот на коленях старой учительницы не оставил
этот факт без внимания: снова приоткрыл один глаз и недовольно посмотрел  на
меня. По-моему,  мое  присутствие  представлялось  ему  все  более  и  более
нежелательным.
   -  Конечно,  с  Леночкой  тогда,  в  июне  восемьдесят  третьего,  что-то
произошло. У меня на этот счет нет ни малейшего сомнения, хотя,  что  именно
случилось, я до сих пор не знаю. Но как она была потрясена, с ней  творилось
что-то страшное! Она  тогда  уже  заканчивала  первый  курс  училища  -  ей,
впрочем, по-хорошему надо  было  бы  сразу  в  консерваторию  поступать,  но
таковой у нас в городе нет и по сию пору. Да... Лена, уже учась  в  училище,
как  и  прежде,  часто  ко  мне  приходила...  Мы  беседовали,  пили  чай  с
вареньем... Помню, когда она не появилась у меня за неделю ни разу,  я  сама
собралась и пошла к ней домой. Тем более что они жили на  улице  Рылеева,  а
музыкальная школа находится неподалеку, в двух кварталах. Пришла, позвонила,
дверь открыла ее мать... У нее вид был не очень: бледная, плохо причесанная.
В квартире царил страшный беспорядок, какие-то вещи упакованные...  Они  уже
готовились к отъезду, но я этого  не  знала.  А  Лена  сидела,  забившись  в
уголок, такая несчастная, а глаза... Я даже не знаю,  как  вам  их  описать,
наверное, такие бывают у человека, которого  живьем  опускают  в  могилу,  -
сплошной ужас. Конечно, я  стала  спрашивать,  что  стряслось,  но  никакого
вразумительного ответа не получила. Тамара Ивановна, так  зовут  мать  Лены,
была в подавленном, нервозном состоянии и твердила одно: мы уезжаем, и  все.
Мне ничего не удалось у  нее  выведать,  ничего.  Я,  конечно,  пыталась  ее
переубедить, серьезно все обдумать, ведь  я  очень  боялась,  что  Леночкино
дарование погибнет. Помню, она, Леночкина мать, тогда мне сказала:
   "Неужели вы думаете, что я не желаю счастья собственной дочери? Да я  для
нее сделаю все и даже больше. А сейчас для  нее  будет  лучше  всего  отсюда
уехать". Вот что мне удалось  от  нее  добиться.  А  Лена  просто  сидела  и
молчала, за все  время  ни  слова  не  произнесла.  Ну  и  все,  -  печально
подытожила она.
   - И вы ее больше ни разу не видели?
   - Никогда, - покачала она головой. - Долгое время я вообще ничего  о  ней
не знала, хотя, если честно, надеялась, что когда-нибудь она мне напишет,  в
почтовый  ящик  без  волнения  заглянуть  не  могла  -  письма   ждала.   Не
дождалась... А потом увидела ее по телевизору.  Признаться,  сначала  глазам
своим не поверила. Понятно, имя и фамилия могут и совпасть, но лицо, лицо я,
конечно, спутать не могла. У меня был шок, когда я поняла, что не  ошиблась,
что это именно она - Лена. Потом я сказала себе: значит. Бог есть! А  как  я
обрадовалась, когда по  городу  афиши  развесили,  сразу  билет  на  концерт
купила, в партер. Но она отказалась выступать.
   - А это только подтверждает, что с ней что-то и в  самом  деле  случилось
здесь пятнадцать лет назад, - продолжила я. Откровенно говоря,  в  этом  для
меня не было ничего нового. Все вокруг да около и ничего конкретного!
   Резкий и протяжный звонок в дверь заставил встрепенуться рыжего кота.  Он
потянулся, глянул на хозяйку и хрипло мяукнул.
   - Это ко мне ученица пришла, - пояснила Радомыслова, поднимаясь со стула.
- Тоже очень способная девочка.
   Я встала с кресла вслед за  хозяйкой  и  поплелась  за  ней  в  прихожую.
Похоже, ничего интересного мне здесь больше не светило.
   В  прихожей  Радом