ли все здание. Везде -
в вестибюле,  игорных  залах,  наверху  -  шла  лихорадочная  уборка.  В
каминном зале, где был убит Таураге, рабочие  убирали  ковер  с  пятнами
крови и натирали паркет. Однако Салютов распорядился вообще пока закрыть
эту комнату, чтобы не будить в посетителях казино дурных воспоминаний.
   Он прошел к себе  в  кабинет,  включил  настольную  лампу,  раздвинул
тяжелые  шелковые  гардины.  Снизу,  из  ресторана,  доносилась  музыка:
репетировал джаз.  Джаз  пригласил  Китаев  в  нарушение  всех  традиций
"Красного мака". Салютову он объяснил: после таких событий надо  поднять
настроение и служащим, и клиентам. Пусть музыканты поиграют  пару-тройку
вечеров, а там, когда все неприятности понемногу забудутся, можно  будет
снова вернуться к респектабельной, чинной, фирменной тишине заведения.
   Джаз  все  повторял  и  повторял  первые  такты   какого-то   бойкого
фокстрота. Салютов понятия не имел, что это за вещь, однако к  Дому  она
удивительно шла. Полностью была созвучна той особой  атмосфере,  которую
он ощущал каждый раз, переступая  через  порог  Дома,  созвучна  музыке,
рожденной самим Домом и так и не услышанной никем, кроме его хозяина.
   Салютов  улыбнулся  и  в  такт  мелодии  побарабанил  по  подоконнику
пальцами. (Если бы джаз слышала  Катя,  она  бы  наверняка  узнала  этот
фокстрот из "Дживса и Вустера", тот самый, звучавший  в  баре  на  улице
Суворова и так пародийно оттенявший  ее  липовую  ссору  с  Биндюжным  и
сентиментальную беседу с Эгле.)
   За окном крупными хлопьями валил снег. И ранние сумерки накатывали на
сосновую аллею как прилив. С  улицы  доносились  громкие  голоса,  смех,
ругань - бригада электриков проверяла перед включением  неоновое  панно.
Двое рабочих взгромоздились на стремянку и меняли перегоревшие лампы. На
автостоянке перед казино зажглись фонари. В их желтом свете  хорошо  был
виден весь подъезд. Но дальше все тонуло в  мглистой  снежной  пелене  -
аллея, шоссе. Послышался резкий автомобильный гудок:  из  метели,  точно
прорвав  марлевый  занавес,  вынырнуло   желтое   такси   -   "девятка".
Остановилось возле подъезда. Салютов, наблюдая в  окно  за  электриками,
позвонил в Большой зал и попросил  охранника  передать  Жанне  Марковне,
чтобы она поднялась к нему в кабинет.
   - Извините, Валерий Викторович, а ее еще нет. Она еще не приходила, -
ответил охранник.
   Салютов посмотрел на часы: без трех минут три.  По  правилам  казино,
персоналу положено быть на рабочем  месте  за  час  до  открытия.  Жанна
что-то опаздывает. Ну да день сегодня такой, словно разорванный пополам.
И этот снег еще. Пробки, наверное, везде...
   Из такси вышла женщина в коротком меховом  жакете.  А  вот  и  Жанна,
легка на помине,  подумал  он.  Но  через  секунду  понял,  что  это  не
Басманюк, а Эгле Таураге. Она наклонилась, расплачиваясь с таксистом.  В
глубине снежного тумана на аллее мелькнул  свет  -  фары  приближающейся
машины.
   Эгле выпрямилась, подняла голову. Салютов знал, она  смотрит  на  его
окна. На окна его кабинета. Его силуэт сейчас  виден  на  фоне  лампы  и
штор. И она  знает,  что  и  он  смотрит  на  нее.  Девочка  это  знает,
девочка...
   Когда этот энергичный парень из розыска по фамилии Колосов,  по  сути
своей просто мальчишка, юнец и по возрасту своему, и по уму, задавал ему
здесь, в этом кабинете, вопросы о Витасе,  Салютов  все  ждал,  что  вот
сейчас он спросит и о его сестре. И Колосов спросил. Правда, вопрос  его
тогда звучал явно  не  так,  как  первоначально  задумывался.  Но  слова
значения не имели, смысл был ясен: милиции не терпелось знать,  спит  ли
он, Салютов, с сестрой покойного Витаса и, если спит, сколько ей за  это
платит. А он... Салютов смотрел из окна. Эгле... Кем она была  здесь,  в
его Доме? Вроде бы никем. И всем. И понять это было просто,  но  они  не
понимали. Никто не понимал, даже близкие ему люди  -  Китаев,  Жанна.  И
этот Колосов из розыска тоже не понял бы ни черта...
   Он увидел ее впервые... Когда? Его сын Игорь  тогда  еще  был  жив  и
здоров. Он увидел ее здесь, в баре.  Это  было  летом.  Она  приехала  в
казино с Газаровым: они жили вместе, и, как он узнал  впоследствии,  она
его очень любила. Крепко любила. Так, что только можно  было  завидовать
этому придурку Алигарху...
   Он, Салютов, тогда был в курсе, что Эгле хорошо знают оба  его  сына.
Первым с ней свел знакомство Игорь: у него  в  свое  время  с  Газаровым
крутились какие-то дела. Мифические... Призрачные. Иных дел у  Алигарха,
липнущего к игре в "очко" как пластырь, быть просто не могло, но... Факт
остается фактом - в "Красный мак" Эгле  попала  через  Газарова  и  его,
Салютова, сыновей.
   И впоследствии он порой задумывался: было ли что-то у Игоря,  Филиппа
с ней? Было? Нет, вряд ли... Девочка дышала одним Алигархом. Филипп  был
еще зелен, вряд ли бы он с ней справился, не тот у него  темперамент.  А
Игорь любил свою жену - Марину, А она его - нет. И даже не  давала  себе
труда скрывать это от него. Он пил все больше и больше  именно  по  этой
причине,  постепенно  превращаясь  в  алкоголика.  И  когда   напивался,
становился импотентом. Все это продолжалось у них не один месяц, не один
год. И это был замкнутый круг. А потом он лопнул, разорвался,  Игоря  не
стало, его старшего сына, его первенца не стало и...
   Нет, Эгле не спала с его сыновьями, Салютов это знал.  И  с  ним  она
тоже никогда не была близка. И уже не будет, потому  что...  Потому  что
это уже невозможно. Теперь это уже невозможно  -  смерть  сына  так  все
изменила, все сломала и здесь, в его настоящем Доме, и в нем самом,  его
хозяине. Здесь, в казино, все - от охранника до швейцара - сплетничали о
его особом отношении к Эгле, но не знали правды, не знали причины  и  не
понимали его. А ведь это было совсем несложно понять, потому что...
   Он увидел Эгле здесь, в баре казино. И в  этот  же  вечер  Алигарх  в
очередной раз проигрался в пух и остался должен казино четыре тысячи. Он
не вставал из-за стола до пяти утра в  надежде  отыграться,  но  ему  не
везло. Он пил и писал расписки. Это было по правилам - писать  расписки,
если карманы пустели. И Китаев тоже по  правилам  предупредил  его,  что
срок уплаты - три дня, а затем казино включит счетчик.
   Китаев из-за этого выигрыша особо из кожи не лез, сумма-то для "Мака"
была пустяковая. Но для Алигарха все это было почти катастрофой.
   Алигарх в казино с деньгами  так  тогда  и  не  явился.  Вместо  него
приехала она. Эгле. Попросила  Салютова  принять  ее.  Это  было  против
правил. Он никогда не вмешивался в долговые дрязги. Все утрясал  Китаев.
Он умел это делать. Но тогда Салютов свои правила нарушил - пригласил ее
в свой кабинет. Она вошла и...
   Салютов очень ясно помнил: она отчаянно храбрилась. Видимо, изо  всех
сил старалась произвести на него впечатление  роковой  женщины,  львицы,
властительницы  судеб,  разрушительницы  сердец.  Она  что-то  говорила,
что-то лепетала... А он смотрел на нее - эти густые волосы  цвета  льна,
голубые глаза, этот еле уловимый, какой-то детский прибалтийский акцент.
Это было... Он тогда испытал странное ощущение - давно забытое,  острое,
горькое ощущение - как в детстве, когда среди ночи поднимался с  постели
и прилипал к зеркалу, стараясь отыскать в своем лице черты... Чьи?!
   Эгле горячо просила его за Газарова. За Алигарха. Он ответил, что рад
бы пойти ей навстречу, но правила казино писаны не им.  Она...  она  все
еще храбрилась, даже пыталась шутить, кокетничать с ним. Но губы ее  уже
дрожали, голос срывался. А он видел лишь то, какая она юная -  наверное,
не старше его сына Филиппа...
   Она вопросительно взглянула на него и сказала: она готова переспать с
ним столько раз, сколько он захочет, в обмен на прощение Алигарху долга.
Переспать раз, два, пять, десять - сколько он пожелает. Она готова.  Она
швырнула ему как перчатку это свое "переспать". А  он  перчатку  поднял.
Сказал: двести раз. И начнем прямо сейчас - здесь,  на  кожаном  диване,
заперев кабинет на ключ.
   Она спустила с плеч тонкие  бретельки  шелкового  короткого  сарафана
(стоял июль, и от жары  спасали  только  мощные  кондиционеры).  Стянула
платье как  чулок,  уронила  его  на  пол.  Стояла,  опустив  голову,  и
постепенно заливалась пурпурной краской - щеки, шея,  грудь.  Так  могут
краснеть лишь очень юные блондинки и дети.  Полыхать  как  мак.  Роковым
женщинам, львицам, разрушительницам сердец и... брюнеткам этого не дано.
   Он поднял ее платье, вернул ей, велел  одеться.  Немедленно  одеться!
Сказал, чтобы впредь она сначала думала,  прежде  чем  делать  очередную
глупость. Что жертвовать собой, собственно, не за кого... Еще он сказал,
что она годится ему в дочери и не к лицу ей, такой молодой, вести  себя,
как  прожженной  продажной  сучке,  предлагая  себя  за  деньги  первому
встречному. Он еще что-то говорил ей. Эгле  начала  всхлипывать,  начала
суетливо одеваться. Она была такая жалкая в тот момент, что он  даже  не
реагировал на ее красоту,  не  реагировал  на  эту  ее  глупую,  смешную
жертвенность ради Алигарха. Она, плача, просила его делать  с  ней  все,
что угодно, только "не включать Газарову счетчик".
   И только тогда до него дошло, чего она боится. Ради  чего  предлагала
себя ему. И тогда... Тогда он усадил ее на диван. Вот этот самый диван в
углу кабинета, сел рядом и сказал ей...
   В принципе слова значения не имели,  важен  был  тон.  Он  сумел  его
найти. Он смотрел на нее, и снова  в  его  душе  волной  поднималось  то
забытое, казалось бы, давно  уже  похороненное  чувство,  которое  почти
невозможно было  выразить  словами,  чувство,  более  всего  похожее  на
незаживающую рану его детства. Там, в  глубине,  на  самом  дне,  очень,
очень далеко...
   Через две недели Эгле снова пришла и попросила уделить ей всего  пару
минут. Он принял ее. Она положила на стол пятьсот долларов. Сказала, что
Газаров вчера выиграл в Голицыне шестьсот в рулетку.  Она  принесла  эти
деньги в счет долга.  Он  денег  не  взял.  Пригласил  ее  -  совершенно
неожиданно, ей-богу, пригласил на обед в модный японский ресторан. Потом
отвез домой, на Мытную, и пожелал на прощание всего наилучшего.
   Затем они несколько раз виделись здесь, в Доме. Он  приказал  Китаеву
не трогать Алигарха и не приставать к нему с долгом. И  тот  -  ну,  ему
хоть в глаза плюй, - видимо, смекнул, что дело улажено, и снова появился
в "Маке".
   В конце ноября он снова пригласил Эгле на ужин. Это было 23-е  число,
день рождения Марины Львовны. Салютов знал: она отмечает  его.  Накануне
сын Игорь приглашал его - они с Мариной устраивали для друзей  вечеринку
в "Цеппелине". Но Салютов тогда от приглашения  отказался,  сказал,  что
его время полуночничать по модным кабакам прошло. Потом звонила  Марина,
интересовалась, когда он  приедет.  Он  ответил  отказом  и  ей,  что-то
соврал... В принципе он и Эгле-то пригласил на  ужин  в  тот  вечер  для
того, чтобы был повод не ехать к сыну и невестке. После ресторана у дома
он дал Эгле денег. И она взяла. Сказала: "Спасибо вам большое". Он знал,
что она берет не для себя.
   А через несколько дней - 27 ноября Игоря не стало. Когда ему сообщили
о смерти сына, он был здесь, в Доме. И вечер в казино только  начинался.
Слухи распространяются, как чума, и скоро  все  всё  узнали.  Или  почти
все...
   Они с Китаевым ездили  в  милицию,  потом  в  морг  опознавать  тело.
Вернулись в "Мак" в половине пятого утра. Он тогда не мог  ехать  домой.
Не мог...
   Казино было уже закрыто. И никого не было, ни души, кроме...
   Эгле Таураге сидела на принесенном из ресторана  стуле  возле  дверей
его кабинета. Охранники сказали - она наотрез  отказалась  уезжать.  Они
даже звонили по этому поводу Китаеву, тот подумал и сказал -  пусть,  не
трогайте ее. Алигарх в тот вечер в казино не явился. А она сидела  возле
его дверей, как сторожевая собака. Это было грубое сравнение для молодой
девушки, но оно было единственно верным. И он позволил ей  быть  с  ним.
Хотя никого не хотел видеть в ту минуту. И она провела с ним  все  утро.
Все утро наступающего дня. Сидела вот здесь,  на  диване.  И,  наверное,
своим присутствием спасла ему жизнь, потому что...
   Салютов смотрел на Эгле из  окна  своего  кабинета.  Этот  парень  из
розыска так хотел знать, кем она ему  доводится.  Кем...  Это  было  так
просто понять. Но для объяснения этого не хватало  слов  во  всем  нашем
богатом и могучем языке. По крайней мере он, Салютов, их не находил.
   Сейчас он знал: она видит сквозь эту метель, что он  здесь,  наверху,
смотрит на нее из окна, ждет ее и...
   Мощные огни полоснули сгустившиеся  сумерки  как  острая  бритва.  Из
снежного тумана вырвался залепленный снегом автомобиль. Видимо, водитель
намеренно не сбавил скорости на скользкой, еще не  расчищенной  аллее  -
машину с визгом занесло возле самого подъезда. Она  круто  развернулась,
остановилась на мгновение и...
   Грохнули выстрелы - один, второй, третий. Они  лопались,  как  гулкие
хлопки, как разрывы невидимой петарды.  Салютов  видел,  как  автомобиль
сразу же рванул с места к аллее. Он видел,  как  с  грохотом  повалилась
высокая стремянка и рабочие рухнули в сугроб,  видел,  как  из  подъезда
казино выскочил ошалелый швейцар, как со стороны стоянки  бегут,  тяжело
увязая в снегу, охранники. Видел стремительно удаляющиеся  красные  огни
и... Видел ее, Эгле, ничком лежащую на ступенях возле самых  дверей  его
Дома.
   Он с размаху ударил кулаком в стекло. И  не  услышал  звона,  грохота
осколков, не почувствовал никакой боли.  Он  вообще  уже  не  чувствовал
ничего - только этот обжигающий ветер,  ворвавшийся  внутрь,  заткнувший
ему рот, как ледяной кляп.

Глава 26
"БМВ"

   Колосов, когда ему сообщили о  происшествии,  добрался  до  "Красного
мака" за четверть часа. Дежурная машина  всю  дорогу  шла  с  включенной
сиреной и неслась по встречной полосе, каждую секунду рискуя лоб  в  лоб
столкнуться с кем-нибудь  в  этой  метели.  Возле  подъезда  казино  его
встретил Биндюжный. Опергруппа из Скарабеевки уже прибыла,  и  Биндюжный
вместе с экспертом осматривал следы крови на ступеньках.
   Эгле Таураге лежала на столе  в  Большом  зале  "Красного  мака".  На
крытом зеленым сукном игорном столе рядом с рулеткой. Вокруг в  гробовом
молчании толпились служащие казино, стоял Китаев,  стоял  Салютов.  Лицо
девушки было спокойным и бледным.
   Колосов с порога увидел и другие лица - напряженные, испуганные  лица
охранников,  крупье,  официантов.  Возле  двери,  цепляясь   за   косяк,
всхлипывала кассирша обменного пункта: "Боже мой, когда же это кончится,
этот ужас..." Прибывший вместе  с  опергруппой  судмедэксперт  занимался
несколько необычным для себя делом - оказывал первую  помощь  одному  из
электриков. Свалившись с лестницы, тот сильно  повредил  ногу.  Эксперт,
подозревая перелом, вызвал по телефону "Скорую".
   Эгле Таураге врачи были уже ни к чему.  Она  была  мертва.  Никита  с
помощью Биндюжного осторожно освободил ее от намокшей от крови  и  снега
шубы - три пулевых ранения в спину, два из них навылет.
   Он обвел взглядом зал: странно, но это и был самый первый раз,  когда
он вот так стоял посредине главного игорного  зала  "Красного  мака".  В
прошлые  посещения  казино  обстоятельства  складывались  так,  что   до
экскурсии сюда как-то не доходило, хотя он и сгорал  от  любопытства.  А
сейчас... Он смотрел на  стены,  отделанные  мореным  дубом,  на  мягкие
тяжелые драпировки, на массивные карточные столы, крытые зеленым сукном,
расчерченные меловой сеткой, на яркие  лотки  для  фишек,  тускло-желтые
лампы, свисающие с потолка, освещающие  столы  и  оставляющие  сумрачные
тени  в  углах  обширного,  низкого,  зала,  где,  несмотря  на   мощные
кондиционеры и освежители воздуха,  еще  не  выветрился  запах  дорогого
табака, алкоголя и терпкий запах мастики для зеркального паркета.
   В этом зале без окон, освещенном  только  лампами-софитами,  лишенном
дневного света, время замерло,  словно  остывшая  лава.  Никита  подумал
машинально: но ведь так и должно быть. Здесь все задумано  и  сделано  с
таким расчетом, чтобы о времени никто не помнил. Игра не имеет  конца  и
начала, игра постоянна и бесконечна. Она  захватывает  и  подчиняет  вас
целиком.
   -  Снова,  видимо,  из  пистолета  стреляли,  -  сообщил   Биндюжный,
рассматривая раны на теле Таураге. - С очень  близкого  расстояния.  Она
входила в двери, когда ее расстреляли из подъехавшей машины.
   - Машину установили? - спросил Колосов.
   - По показаниям очевидцев - иномарка. Одни говорят -  "Вольво"  вроде
это был, другие - "БМВ". Темного цвета -  черный  или  темно-синий.  Как
назло, в два часа, как снег повалил,  наши  наблюдение  сняли!  Мне  уже
звонили, каялись, чертыхались - все равно, думали, ни  зги  не  видно  с
дороги в этом буране. Думали, к вечеру, когда немного погода разгуляется
и казино начнет работать... Ведь они тут даже открыться не успели  -  во
как! Китаев сказал: намеренно припозднились сегодня.
   - Зачем она приехала? - спросил Колосов, смотря на Эгле.
   Биндюжный молчал.
   - Зачем она приехала? - Никита повысил голос, он обращался  теперь  к
Салютову. - Вы знаете, зачем?
   Но и Салютов молчал.
   - А Газаров здесь? - спросил его Колосов.
   - Нет, - за шефа ответил Китаев. Хрипло откашлялся, выступил  вперед.
- Здесь никого не было, кроме нашего персонала. Ни одного посетителя.
   - Я водилу, что ее привез, первым делом допросил, - шепнул Биндюжный.
- От страха еле говорит, клянется,  что  чуть-чуть  в  него  не  попали.
Показывает - вроде "БМВ" это был. Вроде свернул с шоссе за ними, он  его
заметил на аллее - в этой-то метели. Говорит, Таураге остановила его  на
Мытной, голосовала там. Значит, ехала сюда из дома. Он везти поначалу за
город не хотел - далеко. Но  она  настаивала,  наконец  сторговались.  А
здесь, возле подъезда, она вышла, стала расплачиваться, и тут вдруг  эта
машина с аллеи  -  развернулась  на  полном  ходу,  и  оттуда  выстрелы.
Водитель такси не видел, кто стрелял, сказал, что у него сразу в  глазах
потемнело со страху... Гаишникам я уже о приметах машины сообщил, но...
   - Значит, таксист не видел того, кто был за рулем? - уточнил Колосов.
- Хотя бы примерно - один там был шофер или с пассажиром?
   - Нет, я его и так и эдак крутил, говорит, не видел ничего.
   - Может, пленку посмотрите? -  спросил  Китаев.  -  Пленку  из  нашей
камеры над подъездом?
   - Пленку? - Никита посмотрел не на шефа  безопасности,  предложившего
эту умную идею, а на Салютова - тот, казалось, ничего не слышал, смотрел
только  на  бездыханное  тело,  распростертое  на   столе.   -   Валерий
Викторович, будьте добры, пройдемте с нами  в  диспетчерскую,  посмотрим
пленку.
   - Идите, я сейчас, - тихо ответил Салютов.
   Однако в диспетчерскую он так и  не  пришел.  Китаев  достал  пленку,
включил монитор. На экране зарябило, затем пошли кадры.  Видимость  была
дрянь - глазок камеры залепило снегом. Но все же кое-что разобрать  было
можно.
   - Вот, вот  такси  подъезжает,  -  Китаев,  напряженно  следивший  за
экраном, вдруг ткнул в монитор пальцем, - Эгле здесь в кадр  не  попала,
дверца открытая мешает... А это наши электрики, они панно ремонтировали.
Вот... вот та машина... разворачивается, тормозит и...
   Это был темный "БМВ" - без всякого сомнения.
   - Ну-ка, крупнее кадр можно дать? - попросил Никита.
   Китаев защелкал "мышью", давая  более  крупные  планы.  Да,  это  был
темный  "БМВ",  судя  по  модели,  не  новый,  выпуска  примерно  начала
девяностых.
   - Черт, - Китаев нахмурился, - черт возьми...
   - Раньше этой машины вы здесь не видели, Глеб Арнольдович? -  спросил
Никита.
   - На "БМВ" многие наши клиенты ездят... У  сына  Валерия  Викторовича
был как раз "БМВ", он на нем и разбился...
   - Тот разбился, а этот? Этот автомобиль вам  знаком?