- Вывод простой, Валерий Викторович: одно к одному. Если бы на  месте
Тетерина кто-либо другой был в туалете, убили бы этого другого.  Сдается
мне, дело совсем не в Тетерине было, а  в  том,  что  само  место  очень
подходило для выстрела из пистолета с глушителем.
   -  Ты  кого-то  подозреваешь?  -  спросил  Салютов.  Китаев  помолчал
секунду.
   - Вы не дослушали новость  до  конца.  Она  у  меня  из  двух  частей
состоит, - сказал он. - У меня тут информация свежая: Миловадзе вызван в
Генеральную прокуратуру. На завтра. Между прочим, на  одиннадцать  часов
утра, как и вы в тот раз.
   - Сведения верные?
   - Верные, Валерий Викторович. Иначе я бы вас не информировал.
   - Хорошо, - ответил Салютов. - Спасибо, Глеб. Китаев подождал, что он
еще скажет о "новости", но так и не дождался.
   - Ну, я пошел, буду внизу на пульте, - Китаев поднялся.
   - Будь добр, позвони Филиппу. Скажи, что я прошу его  завтра  вечером
приехать сюда. Когда ему будет удобно, - сказал Салютов.
   - Хорошо,  Валерий  Викторович,  сейчас  же  позвоню.  Конечно!  Если
позволите... Мне самому давно кажется,  что  сын  ваш  сам  стремится  к
разговору с вами. К  объяснению  своего  поведения.  И  сожалеет,  но...
Характер виноват салютовский - гордый, строптивый. Ваш  характер,  между
прочим, Валерий Викторович, вылитый ваш.
   - Спасибо тебе, Глеб, за комплимент.
   - Марина Львовна снова звонила. Спрашивала, здоровы ли вы, -  сообщил
Китаев, уже взявшись за  ручку  двери.  -  Сказала,  у  Павлика  сегодня
температура немножко подскочила!
   - А Валерик как?
   -  Младший  ваш  здоровехонек.  У  старшего  тоже  ничего  страшного:
тридцать семь и семь. Марина Львовна сказала - пони шотландский заболел,
ветеринара ему вызвали. Ваш внук просто перепугался за  своего  любимца.
Ну вот и температурка небольшая... ничего, пройдет. Он  шустрый  у  вас,
крепкий парнишка, смышленый. Сказал мне  как-то:  я,  дядя  Глеб,  когда
вырасту, буду укротителем зверей.
   - Марина еще что-нибудь сказала?
   - Спрашивала - когда вы приедете. Я ответил, что... не знаю. - Китаев
посмотрел на Салютова. Тот рассматривал узор персидского ковра на  полу.
Роскошный узор мастеров Шираза... Поднял глаза и...
   - Эгле не звонила, - быстро ответил Китаев. - Ни вчера,  ни  сегодня.
Витас злится, как бес. Говорит: вроде Газаров снова у нее.
   - Позвони сыну, - тихо попросил Салютов. - Прямо сейчас.
   - А я телефон Витаса этому оперу Колосову дал, он пристал с  ножом  к
горлу. Я думаю, это даже неплохо, если они потолкуют.  По  крайней  мере
Витас поймет наконец, где  его  место.  А  то  больно  зарываться  начал
парень. Пользуется тем, что сестра... Вы ему слишком  много  позволяете,
Валерий Викторович.
   - Ты же сам меня убеждал, что он может быть нам здесь полезен.
   - Да, убеждал, и дело свое он делает. А вот  обнаглел  чересчур,  ну,
может там, в ментовке, с него спесь-то собьют.
   - Интриган ты, Глеб.
   -  Будешь  интриганом,  когда  каждый  день  то  в  ментовку,  то   в
прокуратуру начали таскать, - Китаев невесело усмехнулся. -  Так  вы  не
забудьте, что я вам насчет камеры сказал. Подумайте на досуге.
   - Я подумаю, Глеб. Непременно.
   Салютов кивнул. Музыка Дома... И это тоже была она. Этот  их  диалог:
хрипловато-озабоченный баритон Китаева, скрип сафьяновой кожи кресла под
его тяжестью. Музыка...
   На красном ковре у дивана что-то блестело. Салютов нагнулся,  пошарил
пальцами в густом ворсе. Это была булавка. Непонятно, как она  очутилась
на ковре в его кабинете. Горничной следовало сделать  строгое  внушение,
чтобы она старательнее убирала наверху, больше бы  проявляла  усердия  и
меньше бы молола языком, без устали обсуждая с охранниками и официантами
из ресторана сплетни - кто же мог убить в туалете Сан Саныча Тетерина.

***

   Звездные ночи в большом городе - редкость. В такие ночи  грех  спать.
Отец много раз рассказывал, что, когда был молод, как  его  сыновья,  он
частенько не спал ночами. Было не до сна.
   Отец уже совсем не молод. Но сегодняшнюю ночь он  тоже  не  спит.  По
крайней мере, сейчас - Филипп Салютов, устроившийся  на  уютном  угловом
диване в маленькой,  отделанной  деревом,  украшенной  пыльной  "гжелью"
кухне, глянул на настенные фарфоровые часы-тарелку - сейчас  в  половине
первого ночи отец еще бодрствует. В казино самый разгар вечера.
   И если отец приехал в "Красный мак", то он не уедет оттуда  часов  до
двух.
   Филипп прислушался: в комнате за стеной - тихие голоса. Эту  квартиру
на Пятницкой нашел по объявлению и предложил снять Легионер. Его  больше
всего привлекали  здесь  трехметровые  потолки,  большая  ванная,  тихий
внутренний двор и удобный подъезд к дому и со стороны  Пятницкой,  и  со
стороны Ордынки.
   А Филиппу Салютову пришелся по душе вид из окна на высокую колокольню
отреставрированной церкви - и обстановка - квартира сдавалась  вместе  с
мебелью и прочим барахлом, включая пыльную "гжель" на полках в  кухне  и
коллекцию старых замков,  развешанных  на  гвоздях  по  всему  облезлому
коридору...
   Когда Филипп решил уйти из дома, они с  Легионером  согласились,  что
лучшей норы, чем эта двухкомнатная квартира в бывшем  доходном  доме  на
углу Пятницкой, не найти.
   Филипп вспоминал, как в детстве они с братом Игорем тоже мечтали жить
вот так совершенно  одни,  без  взрослых.  Лучше  всего  на  необитаемом
острове в Индийском океане. Это было так давно... Игорь умер. А  старшим
братом Филиппу стал Легионер.
   Филипп снова прислушался: голоса за стеной, шепот.
   Это произошло почти одновременно: Китаев позвонил от отца и  в  дверь
квартиры тоже позвонили. Филипп разговаривал по телефону, а дверь открыл
Легионер. На пороге стояла Жанна Марковна.
   Филипп, слушая Китаева, видел, какие у них были  лица.  Она  сказала:
"Здравствуй,  я  могу  войти?"  А  он  ответил:  "Здравствуй,   конечно,
пожалуйста". Надо было сразу уйти из квартиры, оставив их одних.  Но  на
улице была ночь и мороз. Да и как было прервать нотации  Глеба  Китаева,
бубнившего в трубку, чтобы Филипп одумался, перестал  блажить,  попросил
бы у  отца  прощения,  повинился,  приехав  в  казино  для...  Попросить
прощения за что? Филипп вспомнил, как в детстве  они  с  братом  однажды
крупно поссорились и даже подрались. Игорь был старше, и он был прав,  а
Филипп был кругом виноватым, хотя сейчас, по  прошествии  стольких  лет,
почти невозможно было понять, в чем состояла та мальчишеская вина. Нужно
было мириться, просить прощения, но Филипп не мог. Плакал по  ночам,  но
упорно молчал. Игорь сам сделал первый шаг к примирению. Он  всегда  был
мягким. Возможно, эта мягкость характера  ("бесхребетность",  как  порой
выражалась жена Игоря Марина) стала для  него  одним  из  самых  сложных
неудобств в жизни.
   Но  Филипп  любил  старшего  брата  со   всеми   его   слабостями   и
недостатками. Ближе его у Филиппа не было никого. Когда Игоря не  стало,
в жизни образовалась странная черная дыра, наполненная  пустотой.  Потом
ее заполнил Легионер.
   Но вскоре Легионер как в омут с головой погрузился в  любовь.  И  ему
стало катастрофически не хватать времени.  Потом  любовь  вроде  немного
отступила, как море во время отлива, посеяв даже  некоторые  сомнения  о
том, настоящее  ли  то  было  чувство  или  просто  банальное  влечение,
подстегнутое меркантильным денежным интересом? И вот  прошло  всего  три
дня, раздался этот ночной звонок в дверь их квартиры и...
   Окончив разговор с Китаевым и пообещав завтра приехать в казино,  раз
этого так хочет его отец, Филипп на цыпочках подкрался к двери в большую
комнату. Она была прикрыта неплотно. Он не собирался шпионить  за  ними,
нет. Просто было интересно, как они себя поведут. Что скажет  и  сделает
Жанна, а что Легионер.
   Филипп уже сталкивался в жизни с ситуацией, когда мужчина, тысячу раз
твердивший: "нет, нет, никогда!", в тысячу первый раз произносил "да". И
когда женщина, которую гнали, всякий раз возвращалась назад.
   Точно австралийский бумеранг.
   Ах ты, боже мой, какая сложная штука жизнь. Ничего, ничего не понять.
А ведь так нужно, так необходимо во всем разобраться...
   Ведь он сам присутствовал при их  вроде  бы  окончательном  и  полном
разрыве там, в  баре  "Кайо-Коко".  Легионер  тогда  сказал  "нет,  нет,
никогда". А Жанна Марковна  обозвала  его  "подонком"  и,  кажется,  еще
"негодяем" и попрекнула какими-то деньгами. И казалось, это все - баста,
финита,  арриведерчи,  самый  окончательный,  самый   настоящий,   самый
последний разговор. Конец.
   Но прошло всего три дня и...
   Филипп видел в щель неплотно прикрытой двери: они вошли в комнату,  и
она обвила Легионера руками, прижалась к нему, спрятала лицо у  него  на
груди. И заплакала. А Легионер...  У  него  было  такое  глупое  лицо  -
растерянное, удивленное и нежное. Филиппа за  дверью  едва  не  разобрал
смех, но... сейчас как-то было не до смеха.
   Легионер обнял Жанну Марковну за плечи, поцеловал ее волосы. (На этот
раз она забыла дома  свой  платиновый  итальянский  парик,  и  правильно
сделала.)  Она  подняла  заплаканное  лицо,  потянулась  к  нему,  и  он
поцеловал ее в губы. Поцеловал...
   Такие поцелуи Филипп наблюдал лишь  на  свадьбе,  когда  в  ресторане
"Красного мака" под громкие возгласы гостей "горько!" его  старший  брат
Игорь целовал свою красавицу-жену Марину. В подобных  поцелуях  не  было
никакой фальши,  но  не  было  и  подлинной  страсти.  Смущение  убивает
страсть. А на собственной свадьбе под прицелом доброй сотни  чужих  глаз
чувствуешь себя не в своей тарелке.
   Легионер был тоже не в своей тарелке, но не  от  смущения  (да  он  и
слова-то такого не знал!), а от...
   "Не могу, не могу без тебя. Люблю... я безумно тебя  люблю.  Схожу  с
ума, умираю", - шептала Жанна Марковна. Филипп за дверью изумлялся,  что
она способна  так  говорить,  находить  такие  слова,  такие  интонации.
Легионер, осторожно разомкнув объятия, плавным  движением  освободил  ее
плечи от норковой шубы, которую Жанна Марковна так и не сняла.
   Норковая шубка... Филипп видел, как она  бесшумно,  точно  чехол  или
парашют, опустилась на паркет, окутав их ноги. Жанна Марковна  наступила
на шелковый шоколадный мех каблуком своего замшевого сапога.
   "Не уходи, не бросай меня. Я не могу без тебя  жить...  Я  покончу  с
собой. Выброшусь из окна, отравлюсь..."
   Ее пальцы - наманикюренные, украшенные кольцами, лихорадочно блуждали
по телу Легионера. Запутывались в волосах, ласкали плечи,  скользили  по
свитеру, гладили грудь, живот, бедра.
   Филипп давно догадался, что Жанна  Марковна  -  не  только  блестящий
менеджер-администратор, но и талантливая искусная любовница. Десять  лет
назад по ней с ума сходил  отец.  Потом  после  их  бурного  длительного
романа, окончившегося весьма мирно и пристойно и гармонично  перетекшего
в слегка  ироничную  дружбу  и  крепкое  деловое  партнерство,  у  Жанны
Марковны были и другие мужчины. С каждым годом бойфренды становились все
моложе, а Жанна Марковна  с  каждой  новой  связью  хорошела,  молодела,
обретала бодрый тонус и повышенный аппетит к жизни, пока...
   Пока не споткнулась об Легионера. Филипп все больше убеждался в  том,
что каждый человек в своей жизни внезапно обо что-то спотыкается. И если
это с кем-то еще не случилось, значит, все впереди. Он сам очень  сильно
споткнулся об одну вещь на  двадцать  пятый  год  своего  существования.
Знал, что и многие из тех, кто был рядом с ним, испытали нечто подобное.
   Жанна Марковна в свои сорок два года после раннего неудачного  брака,
развода, работы  сначала  в  универмаге,  затем  в  торгово-промышленном
кооперативе, после развала оного, знакомства  с  отцом,  романа  с  ним,
совместного проживания в их еще  прежнем  старом  доме  (еще  при  жизни
матери, которая все равно  ничего  не  соображала  по  причине  психоза,
бедняжка),  после  мирного  расставания  по  обоюдному  согласию,  после
активного участия во всех отцовских строительствах, финансовых и  прочих
коммерческих проектах, после рождения  "Красного  мака",  после  покупки
трехкомнатной квартиры в Крылатском, строительства дачи в Юдинке,  после
двух удачных  косметических  операций,  после  смены  прежнего  любимого
"Рено" на "БМВ", после отпусков, проводимых обычно в Ницце и на Канарах,
- после всего этого, Цосле наполовину уже прожитой и блестяще  удавшейся
для женщины жизни и карьеры Жанна Марковна споткнулась об Легионера.
   "Не могу жить без тебя. Выброшусь из окна, отравлюсь..."
   И Филипп это ясно видел и понимал - дело было в том, что и  Легионер,
хоть он не признался бы в этом самому господу богу, тоже  споткнулся  об
эту женщину.  Правда,  он  терпеть  не  мог  этого  слова,  называя  его
"пошлым". Предпочитал более брутальное "обрезался", отдававшее совсем уж
дешевой мелодрамой. Но Легионер вообще жаловал мелодраму. И, видимо, был
совсем не прочь (несмотря на все свои  отчаянные  "нет,  нет,  никогда")
снова и снова разыгрывать ее в своей жизни.
   Есть мужчины, думал Филипп Салютов,  которым  мелодрама  написана  на
роду. Есть и женщины, которые жить без нее не могут.  Когда  такие  люди
встречаются, окружающие говорят: это судьба.
   Когда Легионер  начал  ее  раздевать,  а  Жанна  Марковна  торопливо,
лихорадочно и жадно начала раздевать и ласкать его, Филипп  как  честный
человек и верный товарищ опять же хотел ретироваться на кухню. Однако не
ушел.  Остался.  Было   немножко   больно   сознавать,   что   Легионер,
оказывается, не совсем такой, каким кажется на  первый  взгляд.  Что  он
способен вот так легко менять  собственные  намерения,  отказываться  от
вроде бы уже раз и навсегда решенного и сказанного. Вот так без  борьбы,
без сопротивления сдаваться ей... таять как воск  от  ее  умелых  нежных
прикосновений, ее поцелуев...
   А потом Филипп вспомнил, как тетка  Полина  -  старая,  как  черепаха
Тортилла, - тетка Полина Захаровна  однажды  давно,  когда  он  был  еще
студентом  и  впервые  не  ночевал  дома,  сказала  ему,  чтобы  он  был
поосторожнее с женщинами. Потому что женщина -  влюбленная,  властная  и
решительная,  если  захочет,  может  сделать  с  мужчиной   все.   Перед
влюбленной  женщиной,  как  перед  танком  (тетка  выбрала  именно   эту
причудливую метафору), не устоит ни один самый крепкий, самый  наглый  и
самоуверенный мужик.
   И порой, заметила она, такая капитуляция не приносит счастья,  только
боль.
   Много позже Филипп убедился, что  тетка  говорила  чистую  правду.  И
сейчас снова становится свидетелем, что истина про танк бессмертна,  как
сама жизнь.
   "Я хочу тебя... Милый... я тебя безумно хочу...
   Люблю..."
   Легионер взял ее прямо стоя, полураздетую. Жанна Марковна обвила  его
торс ногами, облепила его как плющ. С каждым ударом,  с  каждым  толчком
его бедер она все сильнее изгибалась,  откидываясь  назад,  обвивая  его
руками за шею.  Казалось,  они  вот-вот  рухнут  на  ковер.  Она  словно
добивалась оказаться внизу, под  ним.  Чтобы  Легионер  накрыл  ее  всей
тяжестью своего тренированного сильного молодого тела.
   Но он выстоял. И они, кажется, кончили вместе. И, кажется,  им  стало
очень хорошо. Затем, не отпуская друг друга,  не  размыкая  объятий,  не
расплетая рук, ног, пальцев, губ, они упали на диван.
   И Филипп покинул свой пост за  дверью.  Поплелся  на  кухню.  Сел  на
жесткий узкий угловой диванчик, смотрел в темное окно на  зимние  звезды
над зеленой шатровой колокольней, столь редкие в Замоскворечье.
   Отец говорил, что в молодости и он в  такие  вот  волшебные  ночи  не
спал. Что же он делал?
   Филипп прислушался: тихий шепот за стеной, ритмичный  скрип  диванных
пружин, сладкий вскрик, стон...
   Было такое ощущение, что все, чему  он  стал  сейчас  невольным  (или
вольным?) свидетелем, уже происходило прежде, однажды. Только с  другими
людьми. И хотя прежде Филипп  ничего  этого  не  знал  наверняка,  но  в
глубине души он всегда догадывался. По  их  лицам,  фразам,  жестам.  По
глазам. По ним всегда можно было читать как по книге. Читать, как  читал
он сейчас по затуманенным страстью взорам Легионера и Жанны Марковны.
   Так, значит, любви все возрасты покорны... Филипп пошарил  в  кармане
джинсов и вместо сигарет, которых и не было там  никогда,  достал  мятый
холодок.
   Об этом стоило подумать на досуге. О покорности возраста любви.
   Еще о том, отчего это Жанна Марковна заявилась к ним сегодня на  ночь
глядя. Видимо, у нее был очередной выходной. Краткий отдых от  карточной
мельницы и сюрпризов рулетки "Красного мака".

***

   А в доме на Мытной улице, в комнате за железной дверью звезд на  небе
в эту ночь никто не разглядывал. Шторы на окне  были  плотно  задвинуты.
Горел крохотный напольный ночник-электросвеча.
   Эгле Таураге - та самая Златовласка,  которую  Никита  Колосов  видел
лишь мельком из-за спины ее разгневанного брата и с которой так  пока  и
не успел перемолвиться словом, - тоже бодрствовала в эту ночь.
   Рядом с ней на диване крепко спал Газаров. Он явился после полуночи и
трезвый. С роскошным букетом белых  хризантем,  с  пакетом  продуктов  и
двумя   бутылками   испанского   вина,   купленными   в   круглосуточном
супермаркете на Ленинском.
   Цветы и  вино  появлялись  всякий  раз,  когда  Газаров  либо  слегка
выигрывал в карты, либо когда шел мириться с Эгле после очередной бурной
ссоры, казавшейся почти окончательным разрывом.
   Сейчас это был жест примирения. Они не виделись и не разговаривали по
телефону с тех самых пор, когда в "Красном маке" произошло убийство.
   Газаров ее тогда приревновал к...
   Эгле приподнялась на локте, протянула руку, коснувшись его  щеки.  Он
спал на спине, совершенно  обнаженный,  едва  прикрытый  простыней.  Они
занимались любовью, и Эгле еще чувствовала его в себе.
   Как обычно в дни мира после дней скорби, слез, обид и упреков,  после
дней обоюдного упрямства и молчания, одиночества и  пустоты,  их  влекло
друг к другу с  яростной,  неудержимой  силой,  пугавшей  Эгле  в  более
трезвые и спокойные минуты.
   Желание было непреодолимым, сумасшедшим, чудесным, как и в первые дни
их знакомства два года назад.
   Они познакомились на вечеринке в  ночном  клубе,  устроенной  старшим
сыном Салютова Игорем и его женой Мариной по случаю крестин  их  второго
ребенка. Газаров в то время имел еще свой собственный  бизнес  и  вел  с
Игорем Салютовым кое-какие дела, но  из-за  своего  пагубного  азарта  и
бешеного  увлечения  игрой  уже  балансировал  на  грани   разорения   и
катастрофических долгов.
   Эгле на той вечеринке не  была  гостьей.  Ее  пригласили  работать  -
танцевать, развлекать приглашенных. После  окончания  балетного  училища
она с балетом рассталась и превратилась в  профессиональную  танцовщицу,
выступая в  ночных  клубах  и  на  частных  вечеринках  с  пластическими
номерами, испанскими и латиноамериканскими танцами.
   Тогда на вечере Газаров сам подошел к ней. Впоследствии  клялся,  что
это была любовь с первого взгляда. Эгле ему верила. Не могла не  верить,
потому что... Потому что очень хотела, чтобы  с  его  стороны  это  было
именно так. С ее стороны это было свершившимся фактом: любовь. С первого
взгляда. О которой вроде бы так часто читаешь в книжках и видишь в кино,
но которая все как-то проходит мимо тебя стороной. И вдруг...
   В  ту  ночь  они  уехали  с  вечеринки  вместе.  И  больше   уже   не
расставались. Когда позже Газаров вынужден был  продать  свою  квартиру,
чтобы расплатиться с долгами,  Эгле  приютила  его  у  себя.  Когда  они
познакомились  с  Газаровым,  Эгле  еще  не  знала  Валерия  Викторовича
Салютова. Знала лишь  его  сыновей,  часто  посещавших  клубы,  где  она
выступала, - Игоря, разбившегося потом  на  машине,  и  Филиппа,  как-то
однажды,   уже   после   похорон   брата,   сказавшего   ей,    что    с
Газаровым-Алигархом она все равно пропадет. И лучше бы  ей  брос