он не мог отказаться.
   - Мы покажем свою силу, - говорили люди.  -  Мы  покажем,  что  мы  можем
запалить всю республику. И опять будут переговоры...
   На это дело наскребли в общей сложности несколько тысяч бойцов. Уже потом
Хромой понял, что это были  последние  организованные  группы,  хоть  как-то
походящие на армию, не выродившиеся в  мелкие  банды,  способные  только  на
комариные укусы. Используя дыры в расстановке  федеральных  сил,  по  тайным
маршрутам боевики проникли  в  поселок  и  объявили  принародно,  что  здесь
территория Ичкерии, свободная от русских, и они без  труда  могут  захватить
любой другой поселок.
   Здесь тоже ждало разочарование. Надежды командиров исламской армии  опять
пошли прахом. Все то, что срабатывало в первую войну,  оборачивалось  сейчас
прямой противоположностью.
   Русские отказались от каких-либо переговоров, поставив условие - сдача  в
плен. Они не стали брать  штурмом  поселок,  чтобы  заливать  кровью  каждую
улицу, а просто оцепили село, выпустили мирных жителей, кто  хотел  уйти.  И
начали методично обрабатывать все артиллерией и авиацией. Потом спецназ  шел
по развалинам и добивал тех, кто уцелел под руинами. Русские не  торопились.
Им некуда было спешить.
   Хромого спасли деньги. Посредник, чеченец, бывший офицер госбезопасности,
знающий, как договариваться с людьми в погонах,  предложил  купить  коридор.
Деньги у воинов ислама были, и не одна сотня тысяч долларов. Когда  уходили,
Хромой ждал, что ночь взорвется выстрелами и  разрывами,  как  тогда,  когда
Шамиль Басаев уходил из Грозного. Но этот договор  был  честный.  Внутренние
войска  их  пропустили.  Другим  воинам  повезло  меньше.  Они  двинули   на
ментовские заслоны, и их просто положили, как мишени в тире.
   Когда собрались оставшиеся в живых уважаемые люди, было решено  -  минная
война, диверсии. На прямые столкновения  не  осталось  сил.  Единая  система
управления, связи, снабжения безвозвратно утрачена. Позиции  сданы.  Правда,
было еще Аргунское ущелье, были горные труднодоступные районы,  куда  боятся
соваться русские. Но там с  каждым  днем  становилось  все  горячее.  Ходили
разговоры, что русские думают использовать в работе по ущелью стратегическую
авиацию и ковровые бомбардировки,  тогда  там  вообще  не  останется  ничего
живого. Обычные бомбы действовали в скалах плохо, но русские стали применять
вакуумные. Так что там тоже потихоньку утверждался ад.
   - Горы - наш оплот. Мы будем биться там с неверными. А потом спустимся  с
гор и будем их резать. И выкинем русских! - говорил полевой командир Алихан.
   Он собирался прятаться  в  пещерах  до  лучших  времен  и  оттуда  кусать
русских. Да вот беда - после того схода полевых командиров Хромой больше его
не видел. Русские нашли спелеологические карты и просто взорвали все  выходы
из тех самых неприступных пещер, так что смерть Алихана  и  его  трех  сотен
похороненных заживо в нерукотворном склепе штыков, наверное, была страшна.
   Март 2000 года стал для чеченских воинов ислама и для  наемников  черным.
Только у Хаттаба были убиты пять командиров, а он сам остался  с  менее  чем
сотней боевиков. Ощущалась чрезвычайно  острая  нехватка  оружия,  лекарств,
боеприпасов. И хотя все необходимое везли эмиссары из Азербайджана и Грузии,
провозили вьючными животными через Панкийское ущелье и через  Дагестан,  все
равно это не могло спасти положения.
   Хромой понял, что все кончено. И дело не  только  в  военных  поражениях.
Просто слишком много чеченцев как земной рай вспоминали те времена, когда  в
республике было вдоволь электричества, школ, магазинов, когда  деньги  можно
было зарабатывать, и не имея в руках автомата, когда можно было прожить  всю
жизнь и не слышать выстрелов из боевого оружия.  И  все  меньше  становилось
желающих положить свою жизнь на алтарь истинного учения или даже  просто  за
независимость Ичкерии. Люди устали от войны. Они хотели вернуть  прошлое.  А
это означало, что можно  продлевать  агонию,  убивать,  убивать  и  еще  раз
убивать, но все равно дело проиграно. И так, как  грезилось  Хромому  и  его
братьям по вере, не  будет  уже  никогда.  Во  всяком  случае,  в  обозримом
будущем. Русский медведь просыпается...  И  что  будет,  если  он  проснется
окончательно и поймет, что с ним  сделали?..  Депортация  была  еще  жива  в
памяти стариков. Они знали, как это было, и  боялись  того,  что  может  еще
случиться...
   Упаднические настроения косили самых стойких.  Доходили  слухи,  что  сам
Хаттаб все  больше  разочаровывается  в  чеченцах  и  собирается  со  своими
сторонниками  в  другую  исламскую  землю  для  дальнейшего  джихада   -   в
Афганистан.
   После того как Хромого контузило, иссекло осколками и верные бойцы унесли
его на руках от преследовавшей десантуры через горы, он решил, что для  него
война закончена. Свет клином  не  сошелся  на  этой  земле,  пусть  здесь  и
похоронены предки. Предки мертвы, им все равно.  Он  же  жив.  И  еще  хочет
жить...  И  осталось  не  так  много  верных  бойцов.  Он   дал   приказ   -
легализироваться всем, на кого  не  было  материалов  у  федералов.  Русские
объявили амнистию. Они показали свою слабость, они  пока  не  освоили  науку
добивать слабеющего врага. Поэтому пусть  люди  возвращаются.  Кому  идти  с
повинной. Кому тайно селиться в своих селах и городах. Но всем ждать  своего
часа. Часа святых ножей, когда придет гонец и скажет  -  пора.  И  тогда  из
схронов будут извлечены автоматы в промасленных тряпках, щелкнут  решительно
и зло затворы...
   Сам Хромой через Грузию, чье правительство  не  раз  тайно,  а  иногда  и
открыто  демонстрировало  симпатию  к  борцам  против  империи  зла,   решил
пробираться на Запад. При  переходе  границы  звено  вертолетов  накрыло  их
НУРСами. И он чуть не отправился на тот свет.
   Его выхаживали сначала в Грузии. Потом в Турции. Он общался с военными  и
представителями политических партий. Они хотели, чтобы он вернулся в Чечню и
продолжал священную войну. Это были алчные,  расчетливые  твари.  И  Хромого
охватывал гнев, когда он понимал, что все люди,  которые  гибли  в  горах  в
схватке с русскими, для них просто пыль под ногами. У турок,  американцев  и
еще многих и многих были свои цели. Для них они  были  куклами...  Но  потом
гнев проходил, и он опять размышлял над тем, что есть смысл попытаться стать
из куклы кукловодом...
   Он бы не вернулся. У него были кое-какие деньги, которых  хватило  бы  на
безбедную жизнь на Западе. Тем людям, с которыми он воевал, он не должен был
ничего, и они знали об этом. Он бы остался, но... Но должны были ему.  А  он
не прощал долгов....
   Встав на ноги, выздоровев, он решил идти через  границу  в  Нижнетеречный
район. За долгами. Идти, чтобы взыскать долги, взять, что ему принадлежит, а
потом уйти и уже не возвращаться...
   Хромой смотрел на свой вновь собранный немногочисленный  отряд.  Их  было
восемь человек. С двумя из них, самыми надежными, он пришел из  Грузии.  Они
готовы были повиноваться, потому что были преданы Аллаху и преданы тому, кто
нес им правильное слово... Они думали, что слова имеют цену...
   Но дело не только в словах. Какое слово  может  заменить  деньги?  Хромой
обещал им много денег. Столько, сколько они никогда не видели.
   И он отдаст им эти деньги. Если все будет, как он задумал. Если он взыщет
долги.
   - Я собрал вас, чтобы спросить - готовы ли  вы  убивать?  -  спросил  он,
оглядывая в неверном свете керосиновой лампы своих подданных.
   - Да, - послышались голоса.
   - Готовы вы умереть?
   - Если на то воля Аллаха, - сказал один из них.
   - Чтобы вкусить плоды рая еще  на  земле,  нужно  быть  благочестивым.  И
убивать... Убивать... - Хромой сжал кулаки...

Глава 6
МИННАЯ ВОЙНА

   -  Затылок   тянет,   -   поморщился   начальник   криминальной   милиции
Нижнетеречного ВОВД подполковник Алейников, потирая широченной ладонью  свой
массивный коротко стриженный затылок.
   - Чего, так? - спросил  шкафообразный,  в  застиран  ном,  видавшем  виды
пятнистом комбезе, командир  группы  СОБРа,  трясущийся  на  заднем  сиденье
"уазика" с завешанными бронежилетами окнами.
   - Три контузии. Люди после такого не живут, - усмехнулся Алейников. - А у
меня кость сибирская, толстая. Живучий такой назло врагам уродился.
   - К перемене погоды тянет? - участливо поинтересовался командир группы.
   - К взбучке, -  Алейников  посерьезнел.  -  Не  нравится  мне,  как  день
начинается. Что-то будет.
   - Мистика, - беззаботно отмахнулся собровец.
   - Предчувствия? Не знаю, мистика - не мистика. Но обычно срабатывает...
   Алейникова  действительно  мучили  дурные   предчувствия.   Он   привычно
собрался, стал напряженнее. Пусть внешне это и не сказывалось, но глаз ловил
мельчайшие детали, чувства были обострены. Он был уверен  -  сегодня  что-то
непременно  случится,  хотя  и  не  особо  верил   в   потусторонние   дела.
Подполковнику милиции положено верить в реальность  -  грубую  и  зримую.  А
реальность состояла в том, что им сегодня  предстоит  устроить  фейерверк  -
взорвать очередной мини-завод - несколько  перегонных  цистерн,  здоровенный
аналог самогонного аппарата, дающий немалые деньги,  на  которые  живет  вся
авторитетная братва Нижнетеречного района.
   Алейников расстегнул еще одну пуговицу  камуфляжной  куртки.  Пыль,  жара
невыносимая. Бойцы трясутся в кузове  грузовой  машины,  это  гарантия,  что
вылезешь оттуда как черт, - весь в грязи, и стирка камуфляжа обеспечена.  На
броне БТРа тоже хорошего мало. Пыль вдыхается в легкие,  оседает  на  зубах,
разукрашивает лицо и руки и въедается в  комбезы.  Пыль,  пыль...  Алейников
ненавидел пыль...
   - Душно. Жарко. Гнусно, - прокомментировал он обстановку.
   - А что ты хотел? - пожал плечами собровец. - Чечня.
   - Хорошо в краю  родном,  -  хмыкнул  Алейников.  Колонна  машин,  тяжело
отвалившая от здания временного отдела  внутренних  дел,  теперь  пылила  по
прямой,  как  шпала,  главной  улице  станицы  Ереминской  -  Нижнетеречного
райцентра. Машины миновали центр станицы с неизменным для  таких  населенных
пунктов парком с давно потухшим вечным огнем памяти погибшим  солдатам  и  с
обшарпанным клубом с колоннами и гипсовой лепкой, в которой главные элементы
орнамента - звезды и серпы с молотами. Еще недавно в этом клубе у  станичных
ваххабитов и бойцов ополчения было место сборищ.
   Машины оставили позади нескольких больших бетонных  и  кирпичных  зданий,
которые когда-то были райсоветом, райторгом, районе  -  только  теперь  этот
"рай" потерян и в зданиях сегодня военная  комендатура,  администрация,  все
там оцеплено,  перегорожено,  простреливается,  заставлено  бронетехникой  и
армейскими автомашинами связи, все рассчитано на долгую оборону.
   Рядом с "уазиком" бежала, подпрыгивая, поджарая, ободранная, грязно-белая
псина и дико лаяла, будто готовясь вцепиться  зубами  в  протектор.  За  ней
следовали двое менее шустрых, но не менее злобных ее сородичей.
   - Даже псы в Чечне вредные, обязательно облают военную машину, -  хмыкнул
Алейников.
   - Ну да.
   - Джохар, Джохар, - позвал, отведя  бронежилет  и  высунувшись  из  окна,
Алейников собаку. Та, удивленно взглянув на него, отстала от машины...
   Машины миновали частный сектор, состоящий из бедных, скрытых  за  глухими
заборами каменных домиков, проскочили  мимо  давно  не  крашенных,  грязных,
казалось, вот-вот готовых рухнуть пятиэтажек  на  окраине.  В  станице  лишь
недавно появилось электричество и худо-бедно заработал  водопровод.  Слишком
долго эти блага цивилизации считались здесь канувшими в Лету, в ту советскую
Лету, когда здесь еще можно было жить, а не выживать.
   Справа  бледнело  стальное,  почти  круглое,  небольшое  озеро,   в   нем
плескалось несколько ребятишек, и на берегу застыла красная пожарная машина,
забирающая  воду  для  технических  нужд  отдела.  Впереди  возник  северный
блокпост с неизменным полосатым массивным  шлагбаумом.  Здесь  заканчивалась
станица Ереминская.
   "Уазик" замедлил скорость и начал объезжать  бетонные  кубики,  уложенные
таким образом, чтобы на скорости блокпост не проскочила ни  одна  машина.  У
дороги приютилось уродливое сооружение из тех же  бетонных  кубиков  -  хоть
худая, но защита, за ним - окоп и вкопанный в землю  вагончик.  Здесь  можно
жить и даже держать оборону. Здесь жутковато по ночам, когда ощущаешь себя в
перекрестье прицела. Хотя, по статистике, на блокпостах гибнет не так  много
народа. Вчера здесь был обстрел, и ребята взвинчены.
   Алейников махнул рукой омоновцам. Постовой  поднял  шлагбаум,  и  колонна
неторопливо проехала мимо блокпоста.  Это  водораздел.  Форт,  спасающий  от
диких индейцев,  позади.  А  теперь  пожалуйте  в  прерию.  Там  -  разбитая
чеченская бетонка, вновь после долгого перерыва  засеваемые  сельхозполя,  и
она, проклятая  зеленка,  в  которой,  может  быть,  притаилась  ощерившаяся
гранатометами и ручными пулеметами погибель. Шлагбаум блокпоста -  еще  одна
граница, которая делит эту истерзанную землю на лоскуты. В  одних  лоскутках
можно жить. В других выживают лишь мутанты войны. В третьих жить  невозможно
никому.
   Колонна начала набирать скорость.
   - Не жми так сильно, - велел Алейников водителю. - У БТРа движок на ладан
дышит.
   - Зря "коробочку" с собой взяли, - сказал собровец.
   - Ничего. Броня никогда не лишняя.
   Машину тряхнуло так, что  зубы  лязгнули  -  это  водитель  не  разглядел
глубокую выбоину, так и не заделанную. Рядом с трассой  ровными  рядами  шли
воронки  -   тут   боевики   держали   оборону,   но   недолго.   "Град"   и
стопятидесятидвухмиллиметровые пушки не оставили им никакого шанса.
   Колонна  двигалась  вперед,  и  к  обочине  жались  старые,  раздолбанные
легковушки и грузовики и новенькие, с иголочки, трактора, которые  эшелонами
гнали из России для подъема чеченского сельского хозяйства.
   Алейников ощущал, как внутри его  веет  привычный  легкий  холодок  -  он
неизменно возникает, когда машина мчится по  чеченской  дороге.  Потому  что
подсознание исподволь подсовывает картинку - вот рвется фугас, машину сносит
с полотна дороги, ломаются борта, впивается в тело  железо,  взрывная  волна
выворачивает тебя наизнанку...
   На прошлой неделе на трассе саперы обезвредили четыре фугаса. Но  боевики
ставят новые.
   "Уазик" летел вперед. Справа - поля, слева - степь, дальше  горы,  минные
поля, кошары, где живут  пастухи  и  прячутся  боевики.  Там  же  скрываются
мини-заводы.
   Дорога пронзила насквозь небольшой лесок. Еще одно препятствие - обошлось
без выстрелов и происшествий...  За  леском  -  поворот  в  сторону  колхоза
Двадцатого парт-съезда,  о  чем  сообщал  стершийся,  но  все  еще  читаемый
указатель. Около него - вросший в землю опаленный остов БТРа.
   - Еще одиннадцать километров, и  налево,  -  сказал  собровец,  изучающий
карту.
   А Алейников  напрягался  все  больше.  Он  снова  провел  рукой  по  шее.
Огляделся. И вдруг крикнул:
   - Стоять!
   Водитель врезал по тормозам так, что Алейников ударился  грудью  о  ствол
автомата.
   - Вон! - подполковник махнул рукой на мелькнувшую метрах  в  двухстах  на
поле фигуру в синей футболке.
   - Что? - не понял собровец.
   - За ним! На поле!..
   Худосочный паренек в синей футболке и спортивных брюках,  скрывавшийся  в
низких зарослях, вскочил  и  бросился  наутек  в  сторону  леса.  Собровский
водитель, привыкший ко всему, бросил  машину  с  дороги.  "Уазик"  нырнул  с
обочины в ров, разбрызгал мутную жижу и взмыл вверх, раздвигая траву.  Мотор
ревел напряженно, как двигатели ракеты на старте...
   - Второй, прием, - крикнул Алейников в рацию.
   - Второй на связи... Вы куда?
   - Преследуем дичь! Контролируйте местность... Может, засада...
   "Урал" и БТР тормозили, из них выскакивали бойцы, занимали позиции.
   - Стой! - приказал Алейников водителю.
   "Уазик" немного занесло, он прошелестел шинами по влажной траве и застыл.
Дальше - нельзя. В паре сотен метров впереди - зеленка, куда стремится пацан
в синей футболке. Там могут ждать боевики.
   Алейников выскочил из кабины, за ним  устремился  собровец.  Подполковник
дал длинную очередь в сторону убегающего.
   Парень упал.
   Когда к нему подбежали, он, обхватив коротко стриженную голову худыми, со
вздувшимися венами, загорелыми руками, лежал, уткнувшись  лицом  во  влажную
траву.
   Алейников приподнял его за шкирку, как котенка. И убедился, что тот жив и
невредим.
   - За что? - заскулил мальчишка - Я ничего не сделал!
   Алейников рывком поднял его на ноги. Ему  было  лет  шестнадцать,  но  от
недоедания щеки впали, ключицы жалко выпирали, немножко раскосые, черные как
смоль глаза были перепуганные, как у загнанного зайчонка,  лицо  вымазано  в
грязи, переднего зуба не  было,  поэтому  он  шепелявил.  На  футболке  была
нечитаемая  застиранная  английская  надпись.  Спортивные  штаны  тоже  были
линялые и старые.
   - Руки за голову, змееныш... В машину! Быстро! Парень послушно бросился к
"уазику", а собровец и водитель напряженно осматривались, сжимая автоматы  и
ожидая в любой момент выстрелов со стороны зеленки.
   - Он что-то сбросил, -  сказал  водитель,  когда  парнишку  затолкали  на
заднее сиденье.
   - Где? - спросил Алейников.
   - Вон там.
   Алейников, всей беззащитной кожей ожидая выстрела из снайперки  и  ощущая
себя так, будто выставлен в витрине магазина на всеобщее обозрение,  кинулся
в указанном направлении. Трава там была  по  пояс,  найти  в  ней  что-то  -
нереально. Он огляделся.
   И едва не  наступил  на  милицейскую  рацию.  Эта  была  старая  жестяная
увесистая коробка, убогая,  но  вполне  годящаяся  для  того,  чтобы  подать
радиосигнал. Частоты перенастроены,  радиус  действия  до  километра.  Этого
вполне достаточно.
   - Сука, - собровец врезал по уху пленному, тот жалобно взвыл.
   Все встало на свои места. Фугас, наверняка, заложен у полотна  дороги.  С
рации сигнал должен был замкнуть радиоуправляемый взрыватель. И тогда "Урал"
или "уазик" снесло бы с дороги. Новые потери. Война... А  на  войне  как  на
войне...
   - Двигаем отсюда. В темпе! - крикнул Алейников в микрофон рации.
   "Уазик", подпрыгивая на кочках, устремился вперед и рванул  вверх,  будто
устремляясь в высокое голубое небо, передние колеса оторвались  от  земли  и
опустились на асфальт. Машина пристроилась в хвост БТРу.
   Отъехали где-то с пару километров - иногда боевики, не надеясь только  на
фугас, подрабатывают огнем из засады. "Уазик" остановился, съехав с  дороги.
Впереди замерли "Урал" и БТР.
   - Глупо попался,  -  сказал  Алейников,  оборачиваясь  к  съежившемуся  и
затравленно озирающемуся на заднем сиденье худосочному парнишке. - Надо было
лучше выбирать позицию.
   - Я ничего не делаль! - По лицу пацана текли слезы.
   - А рация?
   - Не мой.
   - Ах не твой... Леш, двигай вперед...
   Водитель кивнул и  включил  зажигание.  "Уазик"  тронулся  в  направлении
причудливо извивающейся метрах в пятистах  правее  трассы  узкой  речушки  и
остановился около стоящих стеной камышовых зарослей.
   - Тогда тебе не повезло, - сказал Алейников, выходя из машины и с хрустом
разминая кости.
   - Почему? - опасливо спросил парнишка.
   - Умрешь не за свои, а  за  чужие  дела.  -  Алейников  распахнул  дверь,
вытащил упиравшегося парнишку и сбил ударом в грудь  с  ног.  Ткнул  стволом
"стечкина" в лоб. - Сколько тебе, змееныш, заплатили?
   - Пять... Пятьдесят долларов, - стуча зубами, выдавил парнишка.
   - Недорого твои услуги ценят. Кто?
   - Махмуд - он мне деньги давал.
   - Фамилия?
   - Не знаю я их фамилий! Они из села Карый-су - Ясно, - кивнул  Алейников,
не упустив это самое "они" - .  -  Ногайский  ваххабитский  заповедник...  А
второй кто?
   - Магомед. Он из Ереминской... Он это... Он черняшку в  вену  колет...  И
продает.
   - Значит, опием приторговывает. А ты?
   -